Халлгримур Хельгасон - 101 Рейкьявик

• Название: 101 Рейкьявик
• Автор: Халлгримур Хельгасон
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-91181-818-0

"101" - это почтовый индекс центрального Рейкьявика, холодной столицы Исландии. В этом городе эмоциональный разлад неизбежен, как ненастная погода, а в череде пустых ночей скучают даже призраки. Тридцатитрехлетний Хлин живет в материнской квартире, получает пособие по безработице, качает из интернета порнуху, бродит с приятелями по кабакам и ночным клубам, каждый вечер ждет электронного письма от венгерской принцессы и безуспешно борется с влечением к сексапильной подружке собственной матери, вдруг решившей сменить сексуальную ориентацию…

В 2000 году Бальтазар Кормакур успешно экранизировал этот роман, причем одну из главных ролей исполнила Виктория Абриль, прославившаяся у Педро Альмодовара, а музыку к фильму написали Деймон Албарн (Blur, Gorillaz) и Эйнар Бенедиктсон - лидер знаменитой исландской группы Sugar Cubes, в которой прежде пела Бьорк. Картина получила приз "Открытие года" на кинофестивале в Торонто, приз молодежного жюри кинофестиваля в Локарно и множество других премий.

---

— Иди в сортир и дрочи. Задом наперед.

Этого я не ожидал! Не ожидал, что мне самому придется работать за те маны, которые я же и заплатил. Это как поход к проститутке. Ты же платишь, ты же и работаешь, не дадут расслабиться. Пакетик, явно из-под кокаина, пустой.

— Задом наперед?

— Да. Просто в другую сторону, чем обычно. Бациямастур.

Трудности — такие же, как всегда, когда ты на «э». Все так мучительно медленно. От того, что задом наперед, легче не становится. От того, что Органист стучится и спрашивает: «Как успехи?» — тоже. (На заднем плане слышно, как Тимур долдонит какую-то бодистскую мантру.) И совсем уж нелегко, если подумать, какие бешеные деньги я за это заплатил. Тридцать тысяч. Это, наверно, самый дорогой сеанс онанизма за это десятилетие. Над унитазом — поляроидная фотография с автографом, на которой Тимур и Блонди под солнцем. Он у меня уже начал побаливать (крайней плоти не нравятся движения в обратную сторону), но вот я наконец вышел из сортира с теплым веществом в пакетике. Тимур велит мне отдать свой надой Органисту. Я отдаю и сажусь. Тимур все еще корпит над стаканами. На столе двенадцать мокрых булавок. На пиве совсем никакой пены. «Пусть пиво стоит». Тимур берет свой радиотелефон и втыкает двенадцать пропивленных булавок в нижний динамик, сопровождая это какими-то индейскими заклинаниями. Органист все еще у плиты. Что-то готовит.

Когда Тимур воткнул в трубку последнюю булавку, телефон зазвонил. Как ужаленный кот.

— Разве ты еще не позвонил? — спрашиваю я, но тут же вспоминаю, что да, я же отвечал, лежа на полу у мамы, и я продолжаю: — То есть… ты трубку повесил?

Он меня не слушает, как и раньше. Отвечает на звонок, разговаривает с булавками: «Алло… Да… Нет, я на другой линии… Потом перезвоню… О'кей».

Аборт по телефону. Ну-ну… После этой шизы Тимур пытается напустить на себя вид крутого специалиста и спрашивает, с еще более серьезной миной:

— Ты лауднесс[398] включил?

— Да.

— Отлично, — говорит он, а потом чуть громче: — Обед.

Органист вносит дымящуюся тарелку и ставит передо мной на стол. Три картофелины, чуть-чуть соуса «Табаско» и какая-то непонятная короткая сарделька, сваренная на новый лад, белая.

— Eat[399], - говорит Тимур.

Я вонзаю в нее вилку. Сарделька удивительно жесткая, явно не первый сорт. Сгусток волокон. Naked Lunch[400]. Они смотрят, как я это ем. Органист стоит надо мной.

— Что это? — задаю я естественный вопрос.

— Выпей пива, — говорит Тимур и придвигает ко мне стакан ногтями, как будто у него вместо пальцев крючки.

Мне становится не по себе.

— А его пить можно? Оно же должно было стоять?

— Нет, нет. Дело все в пене. Пузырьки. Их надо было убрать. Булавкой. Пузырьки воздуха. Пустота. Так что сейчас все будет. По телефону.

— Угу, — бормочу я с набитым ртом.

— Это как шарик. Что надо сделать, чтоб шарик лопнул?

— Проткнуть его булавкой? — спрашиваю я, довольный, что угадал, хотя это и несложно.

— Воздух. Ты протыкаешь в шарике дырку. И туда поступает воздух. Негативный. Negative air. Который его сдувает. И здесь то же самое. Откуда в пиве берутся пузырьки?

— Не знаю. Со дна?

— See?[401]

Не понимаю. Хоть убей, не понимаю. Я запиваю еду пивом, и они тоже берут по стакану. Мы молчим. У меня в животе растет какое-то удивление, и все же я смирился со всем и даже почти доволен приятелями. Сердце бьется как рыба об лед. Пытаюсь завязать непринужденный разговор:

— Органист! А почему тебя прозвали Органистом?

Он стоит надо мной, словно высокий столб из частей тела. Молчит, как Франкенштейн перед лицом своего создателя. Тимур:

— Орган. Organize. Органист. Понятно? Ты уже все?

Я уже все съел. Органист наклоняется над стеклом стола, описывая длинную дугу, и забирает тарелку. Мне становится немного тоскливо.

— Подыши в трубку.

Я рыгаю в трубку над головками двенадцати булавок.

— О'кей, — говорит Тимур и опять откидывается на спинку стула, погружается в транс с телефоном в руке.

Мало-помалу он начинает дрожать, его жир трясется минут семнадцать. Видимо, чрезвычайно важный разговор со стариной Дорфи. Я смотрю на Органиста. Орган-Часть тела… Стало быть, он у нас специалист по внутренним органам. Донор органов. I see. Мне сперва показалось, что он — всего лишь традиционный набор органов тела. Хотя нет… У него как будто чего-то не хватает. Наверно, он какие-нибудь органы уже продал. Ага, точно. У меня в животе растет беспокойство, и я встаю, шагаю взад и вперед по комнате. Органист ни с того ни с сего поворачивается ко мне и говорит:

— Меня зовут Хавтор.

— Да?

В комнате нагнетается жуткое давление. У меня закладывает уши. Я заглядываю в кастрюлю на кухне, Она полным-полна маленьких шариков, похожих на те, которые образуются, если дрочить в ванне. Пакет, который принес Органист, лежит полуоткрытый на буфете, из него воняет. Рядом с ним пустой сопливый пакетик из-под спермы. «Ну, погоди», — думаю я, когда Тимур спускается с маунтейна и выходит из транса с зубодробительными бодистскими распевами, сжимает в руке телефон и говорит:

— Сообщение таково: «Пусть пустота пустеет. Пусть пустота пустеет».

Потом он выкрикивает своим внутренним голосом какие-то индейский фразы, на удивление громко, и большим пальцем совсем утопляет булавки в телефонной трубке. Потом разваливается на стуле. Телефон зарыт в бороде. Пять сек. Я хочу спросить: «Ну как, уже все?» — но он перебивает меня на нервом же «н» и шепчет:

— Тсс. Не мешай. Пустота.

Беспокойство в желудке растет. Какого черта я съел? Вот именно, что черта. Органист Хавтор стоит надо мной. Стоит, и все. Внутри меня какое-то говно, а сам я в кино — или как? Дэвид Кроненберг[402]. Хавтор. Вдруг я вспомнил, что мы с ним встречались в Центральной больнице. Когда я работал в морге. И вот… Naked Lunch. И вот Органист превращается на моих глазах в один большой орган тела. Какой именно, сказать трудно, ой, давление в ушах растет, как будто мне в уши булавки воткнули, по шесть с каждой стороны, они вызывают в желудке позыв рвоты, и я пулей обратно в сортир, закрываю за собой, вожусь у раковины, открываю крышку унитаза, переключаюсь и блюю, блюю нажеванными волокнами, по пути теряю очки (если это можно назвать путем, колеи никакой нет), отходы, волокнистые жевки с твердыми комками, ломками, что же я такое съел, очки не тонут в параше, каше, рваше, настолько там мрачно, настолько там темно, настолько густо, я икаю, выуживаю очки, кашляю, исхожу слюной, если исхожу слюной, если это исхожу слюной, спустите меня в унитаз, умоляю, спустите меня вслед за этим в унитаз — а) хватаю туалетную бумагу, б) утираюсь, в) опять кашляю, г) вытираю очки, д) еще раз вытираю, е) жуть, ж) зародыш отправится туда же, з) избавь меня боже от таких передряг, в какую же историю я влетел, смотрюсь в зеркало белый как… как сарделька, да сарделька, вот зараза, тимур козел, я убью тебя, я убью тебя, дверь, вываливаюсь в коридор, в темноту и кричу, какого хрена…

Органист держит меня и зажимает мне рот. Чтоб его… Тимур вяло смотрит на меня. Я бормочу сквозь ладонь Органа и исхожу слюной. Вырываюсь, но уже не так сильно. Тимур подает знак. Орган отпускает меня. Я шлепаюсь на пол и почти всхлипываю:

— Какого… Какой хуй вы мне скормили?!

Хотя в этот миг мой рассудок так же далек от меня, как американский континент, я соображаю, что сейчас я, наверно, в первый раз вижу на лице этого дьявола намек на улыбку. Он тихим голосом говорит:

— Какой хуй?

А потом из него слышится писк: «Хуй? Хи-хи-хи…» Как если бы он дрочил своим заржавевшим болтом. Я слышу, но не вижу: пара «хо-хо» из Органиста на высоте 60 000 футов надо мной. Наконец Тимур выжимает из себя:

— Это не хуй. Обычная пуповина.

Я выхожу из «К-бара» с привкусом блевотины во рту и слезами на очках. В воздухе тоже какие-то осадки. Более-менее натуральные. А слезы — деланые. Чтоб было понятно, что ты жалеешь сам себя. Слезы — вожжи. От внутреннего коня: клячонки самосожаления, которую ты загнал. В угол. Дареному коню по зубам. Вот тогда — слезы. По каналу «Дискавери»: в Тибете нашли коня. Какой-то неизвестный науке вид. Вечно у них что-то новенькое. Идти домой нет сил. Брожу по городу. Вечерний Рейкьявик. Где ты работаешь? Я работаю над собой. Ты Хлин? Да, свернешь — Хлин, развернешь — блин. Блин! Rough Bоу. ZZ-Top Тимур. Экскьюз ми. Мама. Chat Channel. Блин! Кати перестала мне писать! И сейчас она, наверно, лежит в темноте, и в ее постели все тихо и Немо… Но может, она помнит меня. Может, она кусает ухо. Пластмассовое ухо Ван-Гога. «Он послал мне стихи», — сказал Гюлли. Может, от этого надо просто «отписаться»? Я сочинил только одно стихотворение:

Жизнь течет, Как сперма из пизды.

Я — не то, что я есть, а то, чем я не должен был стать. Я — который всегда считал, что я крутой. Ага. Они называли меня «медовый». Шлюхи в Амстердаме. Хлин. На мне свет хлином не сошелся. Я имею в виду тот свет. Постепенно темнеет. С горизонта исчезает белое. Как молоко из кофе в обратной съемке. Меня несет… Меня несет дальше по Лёйгавег. Навстречу призраки каких-то людей. С машинами все о'кей, они нормально работают. А вот у людей все шарики за ролики. Тимур. Я слышу шорох коричневого упаковочного скотча, который приклеили у меня внутри, а потом опять оторвали. Этот шорох… Вот что у меня на душе. Pfaff. A face is just a movable skin on a skull[403]. Но я иду по городу. Волк-одноночка в бесцельном блуждании… Хотя нет: мое блуждание — как такой скринсейвер на черном экране компьютера. Я гуляю по городу, чтобы потянуть время. Оттянуть время прочь от экрана, чтобы на нем не отпечаталась его фотография. Мама — это отец моего сына. Спок! И бог. Во что одет бог? Ах да, в белую футболку. Он добрый. Он наливает молоко на «Чериос» в летающей тарелке. «Мир Уэйна». MTV. «Мелроуз-Плейс». Вака. Теперь мне остается ждать ее совершеннолетия. Котята плещутся в аквариумах. Женщины в парфюмерных лавках плавают на духах. Карен Бликсен. Cliffhanger[404]. Клинтон. Clash и Билли Бремнер, Кавказ, «Creep», И Балда. И Брут. Brand New Heavies. Бивис, И Баттхед, И Billy Ocean sailing across[405], и Дитер серьезно Болен. Bach amp; Burt, и Джим Кэрри точит карандаш в Сбербанке под грудями Камерон Диас (ц. 3 900 000) в «Маске». Да. Не забыть свою голову. Не забыть. Джина Дэвис (ц. 900 000) в Лапландии. Со своим бойфрендом и бигтаймскими губами. Самыми круп ными в тех краях. Ага. Обо всем себе напоминать. На каком-то жертвоприношении у лопарей ей дали попить оленьей крови. У нее есть цель. Ее жизнь не бесцельна. А я… Я — просто какое-то «я» в каком-то гигантском Йеллоустоунском парке. Я даже не в кино. И что все мои печали? Всего лишь муравьиное сердце в лесу. Под увядшей листвой. А в остальном на поверхности земли все о'кей. Не забыть мир. Прислониться к миру головой. Тогда станет лучше. Быть одновременно на всех канатах. Иное — старомодно и местечково. Локально. Значит, для тех, кто лакает. Зал суда в Бреше, за окном снежинки, провод в ухе журналиста и складки мантии адвоката. Не забыть их. НЕ ЗАБЫТЬ СКЛАДКИ МАНТИИ АДВОКАТА В ЗАЛЕ СУДА В БРЕШЕ. Я их помню. Складки на всех мантиях мира. Стараться. Как следует стараться. Размеры ботинок в арабских странах. Фехтование в Познани. Начальная школа на Тайване. Take That. Two Much. С Антонио Бандерасом и Билли Джин[406] и Боуи, Betlehem, Baywatch, Шейла Э. (ц. 120 000) и Сергей Бубка, и Бубба (ц. 150 000), и Бубби[407], и Бальдр с Кони[408], Кельты, Queen, телеканал «Син»[409], Шин — младший и старший, и Дэвид Лин в земле, и Мун Заппа[410] (ц. 500 000), и шестнадцать шестнадцатилетних девушек-одноклассниц в Сараево (ц. 320 000), и одна из них (ц. 20 000) с белокровием, и снег на аэродроме, закрыто, и войска ООН, Латунные глотки, «Лайонс» и голубые каски, а еще одна фотомодель из Акюрейри (ц. 300 000) с бровями в Токио стоит колом, как рождественский псалом. Я совсем сбрендил. «Безумец?» — «Скажи еще „безумный Гамлет"». Такой у нас с Лоллой был разговор. Гамлет — Гамлет — омлет — амулет — гам лет — хам лет — хам Леттерман. Я — хам Леттерман в Голливуде, с onliners from outer space и punchlines from hell[411], на шутках выезжаю к бару, как истый «бугимэн», и заказываю двойной «Tambourine Man»[412] и говорю, выпьем, отравленное озеро Миватн[413], Манитоба и… Madness. One Step Beyond[414]. And hack again. I see. I see land. I am from I С land. I see[415]… Я вижу. Я смотрю. Я слежу за всем. О'кей. Я за всем слежу. Я за все в ответе. Даже за новый прыщик на лбу у подростка в Окленде. Он вскочил на лбу под одеялом в Сан-Леандро. Я там. Помогаю. Высасываю весь белый гной мира. Я один. Я — все. Кроме меня самого. Я — сто один. Вот так лучше. На всех каналах одновременно, и клубничная порнушка под сознанием позади них всех. Посмотрите, какой сброд!