Андрей Буровский - 1937. Контрреволюция Сталина

• Название: 1937. Контрреволюция Сталина
• Автор: Андрей Буровский
• Жанр: История
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-37548-6

Историческая сенсация!

Новая скандальная книга главного «возмутителя спокойствия»! Радикальная переоценка отечественной истории. Решительная ревизия советского прошлого. Независимый взгляд на трагедию 1937 года. Разгадка главной тайны XX века.

Самый «неудобный» и «неуправляемый» историк предлагает шокирующие ответы на самые острые и болезненные вопросы.

В чем тайный смысл Большого Террора? Каковы были подлинные, а не раздутые антисталинской пропагандой масштабы репрессий? Зачем потребовалось чистить партию, органы госбезопасности и армию? Существовали ли в реальности антисоветские заговоры? Считать ли массовые репрессии проявлением «паранойи» Сталина — или они имели вполне рациональные причины? Кто на самом деле развязал террор? Была ли «Великая чистка» 1937 года «преступлением века» — или болезненной, но совершенно необходимой мерой? И главное: проиграй Сталин в политической борьбе — стала бы победа его противников благом для страны?

---

Так и здесь. «Новые» коммунисты перенимали убеждения и образ жизни «старых». Они приобретали убеждение в неизбежности и «исторической необходимости» Мировой революции, в бессмысленности всего «старого мира» и стремление построить «прекрасный новый мир» по Карлу Марксу, Ленину и Троцкому. Они читали сочинения гениев и классиков марксизма и учились отстаивать их правоту. Они приобретали веру в абсолютную правоту «партии нового типа» и учились всегда «быть с партией». Более того — они учились считаться только с людьми своего класса и только их полагать в подлинном смысле людьми.

Дворянство в России XVIII века только себя считало «народом», и только свои интересы признавало политическими интересами. Так и номенклатурное псевдодворянство только само себя считало племенем человеческих существ.

Даже самые фантастические привилегии номенклатуры казались им в лучшем случае естественными, а то и недостаточными. Любые потребности и желания других людей, не входивших в номенклатуру, — чем-то второстепенным.

Литературы, в которой отстаивались такая позиция и такое отношение к жизни, было невероятное количество в 1920-е годы. При гадком Сталине этот мутный поток почти иссяк, но снова хлынул на страницы в 1980-е.

Тема «сталинских репрессий» стала первой «перестроечной» темой в 1986–1988 годах. Написали об этом невероятно много, хоть какой-то материал теперь есть у любого, кто хочет знать историю. Беда в том, что в эти годы печаталась исключительно публицистика, вышедшая из-под пера репрессированных коммунистов. То есть эта точка зрения прорвалась в печать с огромной силой.

«Лагерная» и мемуарная литература коммунистов просто поражает своей чудовищной инфантильностью и лживостью. Для всех «революционных» сообществ характерно произносить высокопарные фразы об «освобождении человечества» и мечтать умереть за благо трудящихся, но в реальной жизни считать людьми и вообще замечать умеют только «своих» по убеждениям и образу жизни. Все остальное человечество для них как бы и не существует.

Творения ленинско-троцкистских недобитков

В 1970-е годы были написаны, в 1990-е опубликованы мемуары двух свидетельниц Большого Террора. Обе — коммунистки со стажем. У обоих мужья тоже коммунисты, которые уничтожены в годы сталинского террора. Обе они из тех, кто уже в 1918 году организовывал и проводил в жизнь обрушившийся на страну кошмар. «Всем хорошим в своей жизни я обязана революции!» — экспрессивно восклицает Евгения Гинзбург, — уже не восторженной девицей, а почтенной матроной, мамой двух взрослых сыновей. «Ох, как нам тогда было хорошо! Как нам было весело!».

КОГДА было до такой степени весело неуважаемой Евгении Семеновне? В 1918–1919 годах, вот когда. Как раз когда работало на полную катушку Киевское ЧК. Работало так, что пришлось проделать специальный сток для крови.

Кое-какие сцены проскальзывают и у Надежды Мандельштам: и грузовики, полные трупов, и человек, которого волокут на расстрел. Но особенно впечатляет момент, когда юный художник Эпштейн лепит бюст еще более юной Надежды (оба — евреи, что характерно, а ведь в иудаизме изображать людей запрещено), и мимоходом показывает ей с балкона сцену — седого как лунь мужчину ведут на казнь. Каждый день водят, а не расстреливают, только имитируют расстрел, и это ему такое наказание — потому что он бывший полицмейстер Екатеринослава и был жесток с революционерами. Он еще не стар, этот обреченный полицмейстер, он поседел от пыток46.

Но саму Н. Мандельштам и ее «табунок» все это волновало очень мало. В «карнавальном» (цитирую: «в карнавальном») Киеве 1918 года эти развращенные пацаны «врывались в чужие квартиры, распахивая окна и балконные двери… крепко привязывали свое декоративное произведение (наглядную агитацию к демонстрации — плакаты, портреты Ленина и Троцкого, красные тряпки и прочую гадость. — А.Б.) к балконной решетке»47.

«Мы орали, а не говорили и очень гордились, что иногда нам выдают ночные пропуска и мы ходим по улицам в запретные часы»48.

Словом — и этим существам было очень, очень весело в заваленном трупами, изнасилованном городе. Весело за счет того, что можно было «орать, а не говорить», терроризировать нормальных людей и как бы участвовать в чем-то грандиозном — в «переустройстве мира».

Про портреты Ленина и Троцкого… По рассказам моей бабушки, Веры Васильевны Сидоровой, в Киеве 1918–1919 года эти портреты производили на русскую интеллигенцию особенное впечатление. Монгольское лицо Ленина будило в памяти блоковских «Скифов», восторженные бредни Брюсова про «Грядущих гуннов», модные разговоры о «конце цивилизации». Мефистофельский лик Троцкого будил другие и тоже литературные ассоциации. Монгол и сатана смотрели с этих портретов, развешанных беснующимися прогрессенмахерами.

«Юность ни во что не вдумывается49?» — а вот это уже прямая ложь! Не в этом дело. Это смотря какая юность. И типичный пример вранья коммунистов: свои глупости и заблуждения они относят ко всему человечеству. А остальных людей как бы и нет.

Террор их и их близких не касался — для красных они были «свои», белые и не подумали бы заниматься истеричными, плохо воспитанными сопляками. Как-то несправедливо — и войди белые в город, даже порка этим развращенным щенкам не светила. Это не отца Надежды Мандельштам водили каждый день на расстрел, это не она искала близких в подвалах ЧК, это не у нее были причины отыскать известную на весь Киев чекистку Розу, палача нескольких сотен ни в чем не повинных людей.

Более того! За работу по изготовлению и развешиванию «наглядной агитации» «табунку» платили, а «бежавшие с севера настоящие дамы пекли необычайные домашние пирожки и сами обслуживали посетителей»50.

Кстати, вот прекрасный пример своеобразия мышления коммунистов. Девушке и в голову не приходит элементарная мысль: научиться самой печь эти «необычайные домашние пирожки». А ведь, наверное, и у этих «настоящих дам», вынужденных стать уличными торговками после бегства из Петербурга и Москвы, и у обитателей квартир, в которые врывался «табунок», были дочки-сверстницы этих «орущих, а не говорящих». Дочки этих дам, среди прочего, сами учились печь «необычайные пирожки». Их юность оборачивалась совершенно другим опытом, ничуть не похожим на опыт «табунка» истеричных «делателей прогресса». Опыт спокойного созидания, а не опыт «орать, а не говорить» и навязывать людям свои «убеждения».

Но и эти дамы и их дочери просто не существуют для Надежды Мандельштам. Их как бы и нет. Их жизненный опыт, их судьбы, их жизни никак не оцениваются и не рассматриваются. Фон. Такая двуногая фауна.

В буйном веселье образца 1919 года Н. Мандельштам в старости начала каяться, возлагая на двадцатые годы и «людей двадцатых годов» ответственность за произошедшее со страной. «Двадцатые годы оставили нам такое наследство, с которым справиться почти невозможно»51.

Правда, это вот навязчивое, стократ повторенное «мы»… «Проливая кровь, мы твердили, что это делается для счастья людей»52. Все навязчивые варианты «Мы все потеряли себя…», «с нами всеми произошло…» Тут возникает все тот же вопрос — почему малопочтенная Надежда Яковлевна так упорно не видит вокруг себя людей с совершенно другим жизненным опытом? Людей, которым в 1918 и 1919 году вовсе не было весело. Помните начало «Белой гвардии» М. Булгакова? «Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом, от начала же революции второй»53. И у него же сказано, что год 1919 был еще страшнее предшественника (не для Мандельштам и ей подобных).

Ну, ладно, юная Надежда вообще ни о чем не думала, кроме изображения «наглядной агитации» и ора на политические темы. Но пишет воспоминания уже пожилая дама, даже старуха. Жизнь прожита, пора подводить итоги. Почему не возникает вопроса даже в старости: а что думали жильцы квартир, в которые среди ночи врывался «табунок»? Им что, тоже было так невероятно весело? Они тоже проливали кровь для счастья человечества? Это их жизнь оставила такое наследство, с которым справиться почти невозможно? Они ведь тоже люди двадцатых годов.

И юность бывает разная, и зрелость. Медленно убиваемый полицмейстер, может быть, и был жесток с революционерами (а что, он их медом должен был потчевать?). Но и для него, и для бежавших с севера дам и их дочерей (интересно… А где были мужья и сыновья этих дам? Братья и папы их дочек? Уже погибли в застенках ЧК? Подняты на штыки взбесившейся балтийской матросни? Воевали в составе Белых армий?) Киев был каким угодно, только не «карнавальным». В любом случае эти люди не «проливали кровь, утверждая, что делают это для счастья человечества». Они не теряли себя, с ними не произошло ничего такого, что поставило бы их за грань цивилизации. Они не оставили наследства, с которым «почти невозможно справиться». Эти люди, жертвы таких, как Мандельштам, жили в чрезвычайную и страшную эпоху, но оставались людьми.