Генри Джеймс - Зрелые годы

• Название: Зрелые годы
• Автор: Генри Джеймс
• Жанр: Классическая проза

---

— Я не могу сказать того же, — отозвалась угловатая дама, — я чувствую слабость.

— Я ужасно голодна. На который час вы назначили обед? — осведомилась патронесса.

Молодой человек проигнорировал вопрос.

— Доктор Хью всегда делает заказы, — произнесла ее спутница.

— Я ничего не заказал на сегодня. Я назначил вам диету, — подал голос молодой человек.

— Тогда я отправлюсь домой и лягу спать. Qui dort dine![2]

— Могу ли я доверить вас мисс Вернхам? — спросил доктор Хью у старшей компаньонки.

— Разве я не могу довериться вам? — насмешливо парировала та.

— Видимо, не слишком! — дерзко объявила мисс Вернхам, опустив глаза долу. — Вы должны проводить нас хотя бы до дома, — продолжила она, когда крупная леди, объект их ухаживаний, продолжила подъем. Едва та покинула пределы слышимости, мисс Вернхам уже менее отчетливо (для Денкомба, во всяком случае) пробормотала молодому человеку: «Мне кажется, вы не осознаете, сколь многим обязаны графине!»

Доктор Хью отсутствующе поглядел на нее сквозь блестящие, оправленные золотом очки.

— Такое-то впечатление я произвожу на вас? Понятно, понятно!

— Она крайне добра к нам, — продолжила мисс Вернхам, из-за промашки собеседника вынужденная стоять вблизи от незнакомца, хотя обсуждаемые материи были сугубо частными. Умение Денкомба улавливать тончайшие оттенки было бы посрамлено, если бы он не связал этой сцены с выздоравливающей тихой старухой в широкой твидовой накидке. Мисс Вернхам, должно быть, тоже почувствовала эту связь и добавила: «Если вы хотите принимать здесь солнечные ванны, то сможете сюда вернуться, проводив нас домой».

После этих слов доктор Хью заколебался, и Денкомб, вопреки своему желанию притвориться глухим, рискнул украдкой взглянуть на врача. Его встретили странные, совершенно пустые глаза молодой леди; она напоминала ему какой-то персонаж — он не мог вспомнить, какой — из пьесы или романа, некую зловещую гувернантку или трагедийную старую деву. Она как будто разглядывала его, бросала ему вызов, говорила со злобой: «Что тебе до нас?». В ту же минуту сочный голос графини настиг их: «Идите, идите, мои ягнятки; вы должны следовать за вашей старой bergere[3]». Мисс Вернхам повернулась к ней и начала подъем, а доктор Хью, после очередной немой перепалки с Денкомбом и очевидного минутного замешательства, положил книгу на скамейку, то ли чтобы занять место, то ли в залог непременного возвращения, и без труда последовал за дамами, к крутой части откоса.

Удовольствие от наблюдения за жизнью и способы ее изучения одинаково невинны и бесконечны. Бедного Денкомба, бездельничающего на теплом воздухе, занимало ожидание, он верил, что скоро ему откроются глубины молодого утонченного разума доктора. Он вглядывался в книгу на краю скамьи, но не коснулся бы ее ни за что на свете. Он довольствовался построением теорий, не подвергая их проверке. Меланхолия его развеивалась; он, по собственной старой формуле, словно бы выглянул из окна. Графиня, старшая из возвращающихся дам, проходя мимо, нарисовала в воображении Денкомба картину: великанша, сопровождаемая караваном. Удручали одни только общие размышления, частные же наблюдения, вопреки мнению некоторых, были отрадой, лекарством. Доктор Хью — не кто иной, как рецензент, у которого была договоренность о свежих поступлениях либо с издателями, либо с газетами. Доктор вернулся через четверть часа с видимым облегчением от того, что Денкомб все еще на месте, и с белозубой, несколько смущенной, но щедрой улыбкой. Он был явно разочарован исчезновением второго экземпляра книги: это отнимало повод заговорить с молчаливым джентльменом. Но он все равно заговорил; взял свой экземпляр и просительно начал: «Согласитесь, это лучшее из того, что он до сих пор создал!»

Денкомб ответил смехом: это «до сих пор» изумило его, ведь оно предполагало будущность. Молодой человек принял его за критика, — тем лучше. Денкомб извлек «Зрелые годы» из-под накидки, но инстинктивно удержался от предательского отцовского выражения, отчасти потому, что требовать оценки своих трудов значит выставлять себя дураком. «Вы так и напишете?», — спросил он гостя.

— Я не уверен, что стану писать. Как правило, я не пишу критики, а мирно наслаждаюсь. Но это действительно прекрасно.

Денкомб обдумывал положение. Если бы молодой человек стал оскорблять его, он немедленно открылся бы ему; но не будет вреда в том, чтобы побудить юношу к похвалам. Денкомб так преуспел в этом, что через несколько минут его новый знакомый, присевший рядом, откровенно признался, что сочинения этого автора — единственное, что он может перечитывать дважды. Доктор только вчера прибыл из Лондона, где его друг, журналист, одолжил ему экземпляр новой книги — экземпляр, посланный в редакцию газеты и уже ставший предметом «сообщения», подготовка которого отняла у журналиста — с поправкой на похвальбу — целую четверть часа. Доктор намекнул, что ему стыдно за друга и его дурные манеры по отношению к труду, достойному изучения. Свежесть оценок и столь редкая готовность их изложить превратили доктора в важного и желанного собеседника. Случай свел усталого литератора лицом к лицу с величайшим юным поклонником, каким и гордиться незазорно. Поклонник и в самом деле был необычным: так редко встретишь язвительного молодого врача, — а этот выглядел, как немецкий физиолог, — влюбленного в литературу. Это был счастливый случай, счастливее многих; так что Денкомб целых полчаса с воодушевлением и смятением слушал собеседника, — сам же молчал. Обладание свежим экземпляром «Зрелых лет» он объяснил дружбой с издателем, который, зная, что Денкомб отправляется в Борнмут на лечение, оказал ему таким образом благородное внимание. Он признал, что болен, иначе доктор Хью сам безошибочно определил бы это. Он зашел еще дальше, поинтересовавшись, не сможет ли получить какой-нибудь гигиенический совет от лица, предположительно сочетающего столь пылкий энтузиазм со знанием модных нынче снадобий. С его убеждениями не пристало относиться серьезно к врачу, который настолько всерьез воспринимал его, но ему нравился этот фонтанирующий современный юнец, и он уязвленно думал, что в мире, где возможны столь странные сочетания, есть еще место для его трудов. Неверно было то, в чем он пытался убедить себя в порыве самоотречения, — будто все комбинации исчерпаны. Это не так, они бесконечны, — исчерпан лишь жалкий художник.

Доктор Хью, пламенный физиолог, был пропитан духом своего времени, иными словами, он только что получил степень. Его интересы были независимы и разнообразны; он говорил как человек, всему предпочитавший литературу. Он с радостью принялся бы нанизывать изящные периоды, но природа обделила его этим умением. Лучшие места в «Зрелых годах» поразили его сверх меры, и он, заручившись позволением Денкомба, зачитывал некоторые, чтобы подкрепить свои суждения. На мягком воздухе курорта доктор оживлял одиночество Денкомба; казалось, он был послан для развлечения больного. Особенно ярко доктор описывал, как недавно и как скоро в него вселил вдохновение тот единственный, кто облек плотью худые бока искусства, истощенного предрассудками. Доктор так и не собрался написать автору, его стесняла почтительность. При этом известии Денкомб сильнее, чем когда-либо, обрадовался тому, что никогда не поддавался на просьбы фотографов. Отношения с молодым визитером дарили ему роскошь общения, хотя писатель и был уверен, что на деле свобода доктора Хью в немалой степени будет зависеть от графини. Ему незамедлительно открылось, какой тип являла собой графиня и какой природы узы связывали это любопытное трио. Крупная дама, англичанка по крови, дочь прославленного баритона, чьему вкусу — но не таланту — она наследовала, была вдовой французского вельможи и владелицей всего, что осталось от отцовского изрядного состояния, назначенного ей в приданое. Мисс Вернхам, странное существо и сложившаяся пианистка, состояла на жалованье у аристократки. Графиня была щедра, независима и эксцентрична; она путешествовала с собственным менестрелем и лекарем. Невежественная и необузданная, она, тем не менее, в иную минуту бывала почти неотразима. Денкомб наблюдал, как она позирует доктору Хью для портрета, и схема отношений молодого друга с этой особой сложилась в его голове. Его собеседник, представитель новой психологии, сам был легко внушаем, и его чрезмерная общительность — лишь признак податливости. Денкомб легко управлялся с ним, даже и не обнаруживая своего имени.

Занемогшая во время швейцарской поездки, графиня подобрала доктора в отеле: ему случилось угодить больной. Происшествие это дало ей повод с властной щедростью предложить условия, которые вскружили голову врачу без практики, чьи карманы были опустошены занятиями. Не так предполагал он проводить свои дни, но этот период должен был миновать быстро, а графиня была так чудесно мила. Она требовала неослабного внимания, но не любить ее было невозможно. Доктор делился подробностями о своей чудаковатой пациентке: к ее буйной тучности и болезненному напряжению неистовой и бесцельной воли примешивалось тяжелое органическое расстройство. Но доктор неизменно возвращал разговор к любимому романисту, которого любезно провозгласил поэтом большим, нежели многие, выбравшие стихи своим поприщем. Пыл доктора, как и его неосторожность, подогревался симпатией Денкомба и сходством их занятий. Денкомб признался, что немного знаком с автором «Зрелых лет», но почувствовал, что не готов делиться подробностями, которых жаждал его собеседник, ранее не встречавший столь привилегированных людей. Он даже уловил в глазах доктора Хью блеск подозрения. Впрочем, молодой человек слишком волновался, чтобы быть проницательным, и снова и снова брался за книгу, восклицая: «Заметили ли вы это?» или «Разве вас не поразило то?». «Ближе к концу есть чудесный пассаж», — объявил доктор и снова взял в руки том. Переворачивая страницы, он наткнулся на что-то иное, и Денкомб увидел, как цвет его лица изменился. Врач взял вместо своего экземпляр Денкомба, лежащий на скамье, и писатель моментально угадал причину испуга молодого человека. Доктор Хью на мгновение помрачнел; затем он произнес: «Я вижу, вы правили текст!» Денкомб был страстным корректором, апологетом стиля; для него идеалом было бы втайне отпечатать книгу, а затем, по напечатанному, предаться свирепой правке — всегда приносить в жертву первую редакцию, а потомству и даже бедолагам коллекционерам отправлять лишь вторую. Этим утром его карандаш оставил вмятины на доброй дюжине книжных страниц. Денкомба потряс упрек молодого человека; писатель в тот же миг побледнел. Он пробормотал что-то невнятное и увидел, краем ускользающего сознания, заинтригованные глаза доктора Хью. Денкомб лишь успел понять, что недуг вновь овладевает им, — что эмоции, возбуждение, усталость, жар от солнца, обманчивый воздух соединились, чтобы сыграть с ним дурную шутку, — он протянул руку к собеседнику с жалобным стоном и разом лишился чувств.