Петр Краснов - Ненависть

• Название: Ненависть
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Русская классическая проза

Известный писатель русского зарубежья генерал Петр Николаевич Краснов в своем романе «Ненависть» в первую очередь постарался запечатлеть жизнь русского общества до Великой войны (1914–1918). Противопоставление благородным устремлениям молодых патриотов России низменных мотивов грядущих сеятелей смуты — революционеров, пожалуй, является главным лейтмотивом повествования. Не переоценивая художественных достоинств романа, можно с уверенностью сказать, что «Ненависть» представляется наиболее удачным произведением генерала Краснова с точки зрения охвата двух соседствующих во времени эпох — России довоенной, процветающей и сильной, и России, где к власти пришло большевистское правительство.

---

Рѣзкій звонокъ внизу, у лѣстницы, возвѣстилъ большую перемѣну. Батюшка поклонился и, шурша пахнущей ладаномъ и розовымъ масломъ рясой, вышелъ изъ класса.

На четвертомъ урокѣ, когда смуглый и черноволосый Рудаговъ мучился у доски, не зная, какъ рѣшить уравненіе со многими неизвестными, а Гурочкинъ отецъ въ синемъ вицъ-мундирѣ, заложивъ руки въ карманы, стоялъ сзади него и слѣдилъ за несмѣлыми движеніями его руки, то писавшей мѣломъ буквы и цифры, то быстро стиравшей ихъ тряпкой, стеклянная дверь, съ синими тафтяными занавѣсками на нижнихъ стеклахъ пріоткрылась. За нею показалось плоское рыбье лицо инспектора.

— Извините, МатвѣйТрофимовичъ, — негромкимъ голосомъ сказалъ инспекторъ, — пѣвчіе на спѣвку!

Тяжелая тишина класса, где точно ощущались мученія Рудагова у доски, нарушилось. Пѣвчіе вскакивали съ мъстъ, съ грохотомъ бросали пенали въ ранцы, собирали книги и тетради. Раздавались голоса:

— МатвѣйТрофимовичъ, вы позволите?..

— Разрѣшите, Матвѣй Трофимовичъ?..

Смѣлый Гурочка сунулъ въ руку Рудагову шпаргалку — рѣшеніе уравненія и тотъ, воспользовавшись суматохой, развернулъ ее и бойко застучалъ мѣломъ, найдя нужное рѣшеніе.

Гурочка съ другими пѣвчими мчался, прыгая черезъ три ступени внизъ, въ малый залъ, где уже сидѣлъ за фисгармоніей регентъ гимназическаго хора. Тонко и жалобно прозвенѣлъ камертонъ, певуче проиграла фисгармонія: — «до-ля-фа»…

Дружный хоръ гимназистовъ грянулъ:

— Рождество Твое, Христе Боже Нашъ… возсія мірови свѣтъ разума…

Шибко забилось сердце у Гурія… Праздники… Рождество… Елка… подарки всей семьи… Удивительная сила семейной любви и счастья быть маминымъ, иметь сестру и братьевъ, не быть одному на свѣтѣ, сильной волною захлестывала Гурочкино сердце, и звонко звучалъ его голосъ въ хорѣ:

— Въ немъ-бо звѣздамъ служащіи…

II

Гурочка издали увидалъ свою сестру Женю. Она спускалась съ подругами съ крыльца на большой, бѣлымъ снѣгомъ покрытый гимназическiй дворъ. И точно первый разъ замѣтилъ Гурій, что его сестра совсѣмъ стала барышней.

Въ бѣлой шапочке изъ гагачьяго пуха — охоты дяди Димы — въ бѣлой вуалеткѣ, въ скромной кофточкѣ, она улыбнулась брату одними своими большими лучистыми голубыми глазами.

— Поспѣлъ? — сказала она. — Я знала, что ты придешь меня искать.

— Мама сказала?..

— И безъ мамы догадалась… Услыхала, какъ ты рано подралъ сегодня въ гимназію… Что?.. Елки смотрѣлъ?.. Привезли?..

— Ну. Да.

— Хорошо… Пойдемъ… Я одна боюсь на Невскій… Съ тобой не страшно. Ты совсѣмъ кавалеръ… Ишь, какъ вытянулся…

Женя была немного выше Гурія. Высокая, стройная, очень хорошенькая, съ чуть вздернутымъ носомъ, съ темными каштановыми волосами и съ свѣтло-голубыми глазами, съ милой счастливой улыбкой на зарумяненныхъ морозомъ щекахъ она шла быстрыми шагами — «по Петербургски» — рядомъ съ братомъ и весело болтала. Оба были бѣдно одѣты. Гурочкино пальто перешло къ нему отъ старшаго брата Володи, его выпустили внизу и домашнимъ способомъ надставляли кверху и все таки оно было коротковато. Отложной воротникъ фальшиваго барашка былъ потертъ и въ сѣрыхъ проплѣшинахъ.

Женя бойко постукивала каблучками кожаныхъ ботинокъ, она не признавала суконныхъ теплыхъ ботиковъ, говоря, что ходить безъ нихъ — Петербургская мода.

Всего три часа было, но уже совсѣмъ стемнѣло. Оранжевыми кругами фонари по улицамъ загорѣлись. Стало, какъ будто еще темнее, но вмѣстѣ съ тѣмъ и уютнѣе и интимнѣе. Мягко и неслышно лошади по снѣгу ступали, быстро скользили безчисленныя санки извощиковъ. Ласково раздавалось:

— Э-ей, поберегись!..

— Куда-же? — спросила Женя.

— По всему Невскому, отъ самой Литейной.

— Ну, конечно, часы смотреть? — съ ласковой насмешкой сказала Женя.

— Да.

— Успокойся, будуть у тебя часы. Только покажи, какіе?

— Я хотелъ… чтобы съ браслетомъ.

— Посмотримъ.

На углу Невскаго и Владимирской пришлось подождать, пока городовой въ черной шинели и валенкахъ, закутанный башлыкомъ, белой палкой не остановилъ движенія. Столько было саней!.. Нетерпѣливо фырчалъ на снѣгу чуждый Петербургу и странный автомобиль.

— Я думаю, ихъ много у насъ не будетъ, — сказала Женя.

— Почему?

— Снѣгъ… Не вездѣ такъ расчищено, какъ на Невскомъ. А по снѣгу машинѣ трудно.

— А какъ хорошо!.. Быстро!.. Удобно!..

Сестра съ любовной насмешкой посмотрела на брата.

— Тебе нравится?

— Оч-чень! Я хотѣлъ-бы быть шофферомъ!

— Кѣмъ, кѣмъ только не хотѣлъ ты быть, милый Гурій… Помню, что первое, о чемъ ты мечталъ — быть пожарнымъ… Въ золотой каскѣ.

— Ну, это когда еще было… Я совсѣмъ маленькій былъ.

— Потомъ… почтальономъ.

— Полно вспоминать, Женя, — недовольно сказалъ Гурочка.

— Нѣтъ, постой… Потомъ — ученымъ путешественникомъ, этакимъ Гекторомъ Сервадакомъ изъ Жюль-Верновскаго романа. Ну, а теперь?.. Ты надумалъ?.. Кѣмъ-же ты будешь въ самомъ дѣлѣ? Ты уже въ пятомъ классѣ. Еще три года — и всѣ дороги тебѣ открыты. Университетъ?.. Политехникумъ?.. Инженерное училище?.. Военно-Медицинская академія?.. Куда?.. Можетъ быть офицеромъ будешь, какъ дядя Дима?.. Какъ дядя Тиша?..

— Я, Женя, какъ то еще не думалъ объ этомъ.

— А, я!..

— Ну, знаю… Артисткой!..

— Ты помнишь дядю Диму? — перемѣнила тему Женя.

— Очень смутно… Я былъ совсѣмъ маленькимъ, онъ юнкеромъ тогда былъ. Я немного боялся его. Помню, что онъ приходилъ со штыкомъ и долго одевался въ прихожей; мама всегда ему башлыкъ заправляла. Володя его штыкъ-юнкеромъ прозвалъ… Помню еще стихи про него говорилъ Володя: — юнкеръ Шмитъ изъ пистолета хочетъ застрелиться.

— Охъ, ужъ этотъ нашъ Володя!

— А что?..

— Летитъ куда-то…

— Вверхъ?

— Боюсь, что въ бездну.

Удивительный Невскій перспективу свою передъ ними открывалъ. Дали темны и прозрачны были. Въ густой лиловый сумракъ уходила череда все уменьшающихся фонарей и дальніе казались звѣздами, спустившимися на землю. Отъ витринныхъ огней магазиновъ желтоватый свѣтъ лился на широкія панели. Изнутри у самыхъ стеколъ были зажжены керосиновыя лампы, чтобы стекла не покрывались морознымъ узоромъ, закрывавшимъ выставки.

Густая толпа народа шла по Невскому. Модный былъ часъ — четыре. Женя съ Гуріемъ шли быстро, искусно лавируя въ толпѣ. Это тоже было по «Петербургски». Они гордились тѣмъ, что были Петербужцами, что въ толпѣ не терялись, что эта нарядная толпа, суета передпраздничной улицы были имъ родными, съ дѣтства привычными. Гдѣ уже очень стало много народа, за Пассажемъ, Женя взяла Гурія подъ руку и мило улыбаясь шепнула: — «совсѣмъ кавалеръ»…

Они вспоминали всѣхъ родныхъ, говорили о томъ, кто что и кому подаритъ на елку. Это называлось у нихъ «дѣлать перекличку».

— Ахъ, Володя!.. Володя!.. Онъ старше тебя, онъ долженъ бы быть ближе ко мнѣ. А мы съ нимъ точно чужіе. И всегда то онъ меня обижаетъ. Очень уже онъ умный. Ты, Гурочка, мнѣ милѣе, ты проще.

— Мерси.

— Какъ думаешь, какого звѣря пришлетъ намъ дядя Дима въ этомъ году?.. Въ прошломъ году онъ прислалъ намъ тигровую шкуру… Своей охоты.

— Слона!

— Милый Гурочка, слоны въ Туркестанѣ не водятся. Дядя Дима самый далекій отъ насъ… Страшно подумать… Въ Пржевальскѣ… Почти полторы тысячи верстъ отъ желѣзной дороги. Дядя Тиша на xуторѣ.

— Мнѣ всегда, Женя, почему-то вспоминается «Вечера на xуторѣ близь Диканьки» Гоголя. Ты бывала у тети Нади… Похоже?..

— Да, если хочешь. Просто, уютно, очень сытно… Мило… своеобразно… Патріархально…

— Всегда намъ на праздники шлютъ то гусей, то индюковъ, то поросенка… А помнишь, соленый виноградъ… или соленый арбузъ. Розовое варенье. Пальчики оближешь. Ароматно, вкусно…

— А въ общемъ, точно тонкую бумагу кляксъ-папиръ жуешь.

— Они богатые?

— Какъ сказать?.. Трудятся… Домъ у нихъ лучшій на хуторѣ, подъ железной крышей… Опять-же онъ есаулъ.

— Не правда-ли, какъ это занятно, что у насъ дядя казакъ…

На углу Михайловской, гдѣ былъ громадный домъ-дворецъ Елисѣева, нельзя было не остановиться. Въ гигантскихъ окнахъ — въ Петербургѣ еще и не было такихъ — горами сласти и фрукты были навалены. Большая кисть желтыхъ банановъ съ потолка свѣшивалась, финики въ длинныхъ овальныхъ коробкахъ, винныя ягоды, изюмъ трехъ сортовъ, яблоки пунцово-красныя, зеленыя, оранжевыя, почти бѣлыя, розовыя, длинныя, продолговатыя Крымскія, плоскія, какъ рѣпа — «Золотое сѣмячко», виноградъ восьми сортовъ, апельсины, мандарины, ананасы — все глазъ ласкало и странныя мысли о далекихъ странахъ навѣвало. Когда двери открывались, изъ ярко освѣщеннаго магазина тянуло прянымъ, «экзотическимъ» запахомъ ванили и плодовъ.