Петр Краснов - Ненависть

• Название: Ненависть
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Русская классическая проза

Известный писатель русского зарубежья генерал Петр Николаевич Краснов в своем романе «Ненависть» в первую очередь постарался запечатлеть жизнь русского общества до Великой войны (1914–1918). Противопоставление благородным устремлениям молодых патриотов России низменных мотивов грядущих сеятелей смуты — революционеров, пожалуй, является главным лейтмотивом повествования. Не переоценивая художественных достоинств романа, можно с уверенностью сказать, что «Ненависть» представляется наиболее удачным произведением генерала Краснова с точки зрения охвата двух соседствующих во времени эпох — России довоенной, процветающей и сильной, и России, где к власти пришло большевистское правительство.

---

Въ раскрытыя ворота были видны безпорядочно разбросанныя по двору садилки, травокоски и жнейки. Надъ дверями дома и работницкихъ хатъ были вывѣски. Тамъ, гдѣ жилъ работникъ Павелъ было написано: «кредитное товарищество». Какiе то люди ходили по двору, и у крыльца было прислонено нѣсколько велосипедовъ и мотоциклетка.

Было очевидно, что тети Нади здѣсь не могло быть и Женя не знала, что-же ей дѣлать? Она услышала сзади себя шаги. Оглянулась — ее нагоняла молодая дѣвушка въ платочкѣ, въ короткой юбкѣ, съ босыми ногами. Она катила съ собою велосипедъ. Женя вспомнила, какъ когда-то она сама такъ ходила съ велосипедомъ по гатчинскимъ аллеямъ и точно ощутила прiятную тяжесть и катящуюся податливость машины. И это почему-то внушило ей довѣрiе къ дѣвушкѣ, и она спросила ее:

— Скажите, милая, гдѣ теперь живетъ Надежда Петровна Вехоткина?..

Дѣвушка остановила велосипедъ. Женя увидѣла серьезное не по годамъ, сосредоточенное лицо, суровое и преисполненное словно нѣкоей важности. Узко поставленные глаза пытливо оглядѣли Женю, ея запыленныя ноги, котомку, загорѣлое, обожженное за день солнцемъ покраснѣвшее лицо.

— Вехоткина живетъ теперь въ бывшемъ домѣ Колмыкова. Можетъ, знаете, это сейчасъ-же за кол-хозомъ?

Дѣвушка показала на соломенную крышу чуть видную за фруктовымъ садомъ тети Нади.

Женя сейчасъ же и вспомнила, что и точно за садомъ Тихона Ивановича жилъ его другъ, кумъ и однополчанинъ, хуторской атаманъ Колмыковъ. Но она не посмѣла спросить дѣвушку — ея строгiй видъ не располагалъ къ распросамъ — живъ-ли Колмыковъ и почему тетя Надя очутилась у него? Она впрочемъ сейчасъ же догадалась, если на хуторѣ произошло обобществленiе и курень Тихона Ивановича взяли подъ кол-хозъ — надо было куда-нибудь дѣвать его семью.

Тѣнистой тропинкой Женя пошла къ хатѣ, стоявшей въ глубинѣ заросшаго сорными травами двора. Она постучала въ тонкую дощатую дверь. Никто не отозвался. Дверь не была закрыта, но только притворена и Женя открыла ее.

XI

Въ свѣтлой хатѣ, пронизанной жаркими, золотыми солнечными лучами, за чистымъ, бѣлымъ столомъ, на лавкѣ сидѣло странное существо, которое съ трудомъ можно было принять за человѣка. На тонкой морщинистой, почти черной шеѣ, гдѣ веревками выдѣлялись сухожилiя и жилы и чувствовались позвонки была посажена огромная голова. Такь опухаетъ лицо обыкновенно при черной оспѣ. Она походила на целулоидовую куклу — съ маленькимъ тѣломъ и непомѣрно большою головою. Лицо было шафранно-желтаго цвѣта и по нему легли тонкiя, какъ нитки, черно-сизыя, какъ у покойника, губы. И только глаза въ опухшихъ красныхъ вѣкахъ, темно-синiе, глубокiе, страдающiе сказали Женѣ, что это странное существо была ея любимая, нѣкогда такая красивая тетя Надя. Конечно, Женя не видала тетки почти двадцать лѣтъ, а годы не красять, но то, чго она увидала было такъ странно, жалко и уродливо, что Женя остановилась на порогѣ. Между тѣмъ, существо это съ трудомъ, опираясь на лавку, встало и сдѣлало два шага навстрѣчу Женѣ.

Высокое, нѣкогда полное, но вмѣстѣ съ тѣмъ и стройное тѣло — богиня Геба — называлъ ее Тихонъ Ивановичъ — исчезло, точно растаяло, какъ таетъ весною льдина. Какъ на вѣшалкѣ, на тощемъ, сгорбленномъ и ужасномъ скелетѣ висѣла коричневая кофта, какiя носятъ совсѣмъ простыя бѣдныя казачки. Кичка на головѣ скрывала волосы, — да было похоже на то, что ихъ немного и осталось. Темная юбка спускалась къ бѣлымъ опухшимъ, точно водою налитымъ босымъ ногамъ.

Тетя Надя узнала Женю.

— Женюша родная!..

Куда дѣвался ея музыкальный голосъ? Слова звучали глухо, точно и не она, милая пѣвунья тетя Надя, говорила, а кто-то внутри ея говорилъ тѣмъ страшнымъ, невнятнымъ и глухимъ голосомъ, какимъ говорятъ на кинематографѣ тѣни экрана. Женя, преодолѣвая чувство брезгливости, поцѣловала тетку, скинула на лавку котомку и сняла съ головы платокъ.

— Устала я, тетя, очень устала, — говорила она, чтобы скрыть свой ужасъ передъ теткой. — Пѣшкомъ… Не ближнiй свѣтъ… И жарко очень было.

— Постой, я водицы тебѣ согрѣю… Да… Лошадей бы надо?.. Нѣту теперь лошадей…

Она двигалась по хатѣ, какъ тѣнь.

— У насъ печь-то и забыла, когда топлена. Газу нѣтъ… А то керосинку хорошо.

— Ради Бога, тетя, не безпокойтесъ… Я тутъ кое чего привезла.

— И хорошее дѣло, что привезла… Ничего у насъ нѣтъ… Вотъ съ голоду пухнемъ… Видишь, какiе мы стали… А… Постой, я у сосѣдки соломкой, шепочками разживусь… Все водицы согрѣю.

Женя торопилась развязать котомку, тамъ у нея былъ чай, сахаръ. Какъ можетъ она порадовать тетю Надю! О себѣ теперь Женя уже не думала. Надо было спасать тетку. Какъ хорошо, что она прiѣхала. Самъ Богъ, видно, ее сюда послалъ. На немного у нея хватитъ, а тамъ, что Богъ дастъ. Не оставитъ ихъ Господь!..

— Вы, тетя, хворали?..

Надежда Петровна только рукою махнула.

— Это, что распухла-то… Отъ голода, милая, отъ голода… Третiй мѣсяцъ, что хлѣба не видала.

— Какъ-же питались?..

— А вотъ… Жолуди еще были… Гречаная полова… Еще кожа отъ тыквы… Лушпанки, знаешь, — скорлупа отъ картошки… Ну, сушили… Молотили въ муку. Пекли лепешки… Вотъ тебѣ и нашъ хлѣбъ… Казачiй. Про мясо давно позабыли. Повѣришь-ли собакъ всѣхъ съѣли… Котовъ… Сусликовъ на степу ходили, ловили, да и тѣхъ нѣтъ больше… Вотъ оно, какъ обернулось при совѣтской-то власти… Тутъ, говорятъ, на Кубани, будто, и человѣческое мясо ѣли… Покойниковъ!.. Ну, я тому не вѣрю… Вымираетъ съ голоду народъ, Женя. Вотъ и Колмыковы, какая семья то крѣпкая была — всѣ померли. Никого не осталось.

— А что дядя?..

Тетя Надя понизила голосъ до шопота. И страшенъ былъ ея свистящiй шопотъ, точно не человѣческiй то былъ голосъ. Ни одной живой души не было на всемъ куренѣ, а тетя Надя все оглядывалась на окна, на дверь. Ея лицо улыбалось страшной улыбкой торжества.

— Тихонъ!.. Развѣ ты его не знаешь?.. Офицеръ!.. Георгiевскiй кавалеръ!.. Развѣ онъ такое снесетъ?.. Чтобы жиды, да хамы издѣвались. Имени Карла Маркса!.. Это его-то курень!.. Ушелъ мой Тихонъ съ казаками… Въ горы, на Кубань… Ну и сюда налеты дѣлаетъ… Партизанъ… Гроза коммунистамъ. Они его во какъ боятся… Бѣло-бандитъ!.. Пусть… Бѣло-бандитъ!.. Онъ за правду!.. Онъ за Бога!.. Онъ за Россiю!.. За нашъ Тихiй Донъ!.. Его какъ укрываютъ, какъ любятъ то его!.. Вотъ, Женя, ты о немъ мнѣ напомнила, а мнѣ и помирать легко стало… Къ Богу поду, ему да Степѣ молить у Господа полной и окончательной побѣды.

— Поживемъ еще, тетя. Вотъ я вамъ немного столичнаго гостинца привезла. Попитаетесь, маленько.

— Что попитаемся — это хорошо. А только помирать намъ все одно приходится. Тутъ къ намъ статистикъ ихнiй прiѣзжалъ. Въ кол-хозѣ останавливаться не захотѣлъ, у меня присталъ. Такъ сказывалъ, по ихъ подсчету семнадцать миллiоновъ человѣкъ должно помереть въ этомъ году въ Малороссiи, у насъ да на Кубани…

— Семнадцать миллiоновъ!.. Боже мой! Какъ же могугь они это допустить…

— Они, милая, объ этихъ дѣлахъ не дюже печалуются.

— Да, куда-же все подѣвалось?.. Такой хлѣбный край. Гуси-то ваши куда позадѣвались?.. Индѣйки, куры?.. Какой гомонъ ихъ, да крикъ всегда былъ…

— Спроси въ кол-хозѣ… У Карла Маркса спроси… Все обобществили. Все туда забрали… Намъ, единоличникамъ, оставили самую малость. Мнѣ офицерской женѣ и вовсе ничего… Народъ озлобился. А, коли такъ — ни себѣ, ни людямъ!.. Скотину, лошадей, вѣришь-ли, рѣзали, чтобы только имъ партiйцамъ не досталось… Сѣмянную пшеницу скотинѣ пускали — лучше пусть свиньи потрескаютъ, абы не имъ, гужеѣдамъ!.. Мясомъ такъ объѣдалисъ, что больны бывали… Ну пришли о н и!. Кого разстрѣляли — вредители!.. Остальныхъ въ кол-хозъ загнали. Тихiй сталъ хуторъ. Все замертвѣло. Имъ, какъ съ гуся — вода. Механизацiя!.. Понавезли машинъ. Тракторовъ, комбайновъ… А наши, давно-ли соху бросили… Все поперепортили… А тутъ — весна такая стала, что просто — ну!.. Земля къ себѣ кличетъ, сѣмени проситъ, а гдѣ они сѣмена то эти?.. Надо кол-хозный секторъ засѣивать — отъ насъ и послѣднее отобрали — и имъ не на пользу. Какъ сѣмена то сдавали, такъ иной нарочно сорныхъ сѣмянъ понасыпалъ, лебеды, да всякаго мусора. Косить… А какъ косилка то эту ниву покоситъ?.. Тамъ лопухи то повылазили — стволъ въ руку толщиной, «королевскiя свѣчи» выше человѣческаго роста. Нельзя косилкой, чай степью шла, сама видала — народомъ косятъ… Чистое крѣпостное право… Вотъ имъ свобода то какъ обернулась!

— Ну, а кол-хозъ?