Петр Краснов - Ненависть

• Название: Ненависть
• Автор: Петр Краснов
• Жанр: Русская классическая проза

Известный писатель русского зарубежья генерал Петр Николаевич Краснов в своем романе «Ненависть» в первую очередь постарался запечатлеть жизнь русского общества до Великой войны (1914–1918). Противопоставление благородным устремлениям молодых патриотов России низменных мотивов грядущих сеятелей смуты — революционеров, пожалуй, является главным лейтмотивом повествования. Не переоценивая художественных достоинств романа, можно с уверенностью сказать, что «Ненависть» представляется наиболее удачным произведением генерала Краснова с точки зрения охвата двух соседствующих во времени эпох — России довоенной, процветающей и сильной, и России, где к власти пришло большевистское правительство.

---

— Ну, кажется все, — пересчитывая кульки, сказала Наденька. — Олечкѣ въ Петербургъ, Машенькѣ въ Гатчино, батюшкѣ въ Москву, это вотъ особо — отъ Николая Финогеновича.

— Готово, что-ли, — хриплымъ, непроспавшимся голосомъ спросилъ Тихонъ Ивановичъ,

— Пожалуйте ѣхать, — протягивая скрутившіяся ременныя вожжи, отвѣтилъ работникъ.

Тихонъ Ивановичъ взялся за грядки саней.

— Ну, съ Богомъ…

Въ тяжелой, длинной шубѣ, въ высокой папаxѣ, въ валенкахъ Тихонъ Ивановичъ долго умащивался на сѣнѣ покрытомъ ковромъ. Лошади тронули. Работникъ побѣжалъ открывать ворота. Наденька шла рядомъ.

— Тиша, — сказала она. — Что я тебя попрошу…

— Ну что, дорогая, — придерживая лошадей, сказалъ Тихонъ Ивановичъ.

— Какъ рынкомъ-то проѣзжать будешь, посмотри, нѣтъ-ли тамъ елочки?

Мягкая улыбка показалась подъ усами Тихона Ивановича.

— На что намъ, родная, елочка? Малыхъ дѣтей у насъ нѣтъ.

— А все посидимъ, посмотримъ, какъ горитъ она. Шурочка прислала мнѣ украшенія, Женя свѣчки, Гурочка фейерверкъ комнатный. Зажжемъ и всѣхъ своихъ такъ то славно вспомнимъ. У каждаго изъ насъ такая, поди, горитъ. На звѣзду погляжу, подумаю: — у Олечки такая, у Маши, у Мити въ Пржевальскѣ въ полковомъ собраніи, у батюшки… Точно какъ и они всѣ съ нами побудутъ. Сердце отмякнетъ.

— Ладно. Привезу. Если на рынкѣ не будетъ, я къ Петру Ѳедоровичу проѣду, у него въ саду молоденькую срубимъ.

— Развѣ рѣшилъ все таки ѣхать къ нему?

— Хочу жеребца того, что я тебѣ разсказывалъ, поторговать. На службу въ январѣ идти, сотней командовать, надо коня имѣть на совѣсть.

— Дорого проситъ… Намъ не управиться.

— Просить тысячу, дамъ шестьсотъ, глядишь и поладимъ. Свой онъ — не чужой. Одного училища… Уступитъ…

Тихонъ Ивановичъ попустилъ лошадей. Мимо него проплыла безконечно милая, родная голова въ шлычкѣ съ неубранными со сна волосами, словно чужая въ тяжелой казачьей шубѣ. Стукнулъ обводъ саней о столбикъ у воротъ, покачнулись на ухабѣ сани.

Въ степи казалось свѣтлѣе. Сильно вызвѣздило на темно синемъ небѣ. Звѣзды подъ утро разъигрались. На рѣсницы иней налипъ и отъ него казались звѣзды громадными и мутными. Сухая позёмка шуршала по обледенѣлому, крѣпкому насту. Лошади по льдистой мало наѣзженной дорогѣ бѣжали легко и споро. Комья снѣга щелкали по холщевымъ отводамъ саней. Клонило ко сну. Безконечной казалась степная дорога и длинной зимняя ночь. Все не погасали въ небѣ звѣзды, не блѣднѣлъ востокъ, не загоралась румяная заря.

«Такъ, такъ», — думалъ тихую думу Тихонъ Ивановичь. — «Что-же, если ей такъ хочется и зажжемъ мы у себя елочку, какъ у людей и вспомнимъ родныхъ и близкихъ. Можетъ-быть, изъ станицы барышни Чебаковы пріѣдутъ, ряженые какіе нибудь набредутъ на елочные наши огни, все ей, моей милой Питерской птичкѣ, веселѣе станетъ. Рождество Христово… Святки. Привыкла они, чтобы съ елкой ихъ встрѣчать».

Лошади бѣжали — тюпъ, тюпъ… Летѣли комья снѣга, и не замѣтиль Тихонъ Ивановичъ, какъ вдругъ погасли въ небѣ звѣзды, какъ позеленѣло холоднее небо, а на востокѣ широко раздвинулась степь и бѣлое вдали небо слилось со снѣговыми просторами.

VII

Послѣднія субботу и воскресенье передъ Рождествомъ семьи Жильцовыхъ и Антонскихъ сходились вмѣстѣ. Или Жильцовы ѣхали въ Гатчино къ Антонскимъ, или Антонскіе всѣмъ своимъ дѣвичьимъ царствомъ пріезжали въ Петербургъ. Это была традиція семьи. Въ этомъ году Марья Петровна съ Шурой, Мурой и Ниной пріехала къ сестрѣ на Кабинетскую улицу и къ великой радости Жени, счастливому смущенно Гурочки и негодование Вани: — «дѣвчонки!!» — женское царство водворилось въ квартирѣ Ольги Петровны.

Въ субботу обѣдали раньше, ко всенощной не пошли: — «некогда, никакъ не управиться… Такъ много надо сдѣлать»… послѣ обѣда раздвинули обѣденный столъ, положили доски, низко спустили надъ столомъ лампу и подъ руководствомъ Шуры принялись клеить и раскрашивать бонбоньерки и украшенія для елки. Мура, Ваня и Нина на одномъ концѣ стола клеили по готовымъ трафаретамъ гирлянды и цѣпи и оклеивали пестрою бумагою коробки. Подъ самой лампой въ благоговѣйномъ молчаніи уткнулись въ работу сама Шура, Женя и Гурочка. Пахло крахмальнымъ клейстеромъ — глубокая тарелка съ нимъ стояла съ края стола. Дѣти возились подлѣ нея, выхватывали другъ у друга большую кисть, смѣялись и кричали. Подъ лампой Гурочка, насупивъ брови, по чертежу, начерченному Шурой сосредоточенно клеилъ затѣйливую звѣзду, всѣмъ звѣздамъ звѣзду, какой нигдѣ и ни у кого не было, звѣзду, созданную творческимъ геніемъ Шуры. Женя по указанію двоюродной сестры накладывала краски на изящную коробочку.

— Сильнѣе, смѣлѣе клади cепію, — говорила, нагнувшись къ Женѣ, Шура, — не бойся. Ты все сопельками мажешь. Набери, какъ слѣдуетъ, краску и грунтуй ровнымъ взмахомъ. Тѣни потомъ положишь.

Сама Шура, укрѣпивъ на деревянномъ станкѣ необожженную чашку, сдѣланную по ея рисунку на Императорскомъ фарфоровомъ заводѣ, расписывала ее подъ старый Севръ маленькими розочками и незабудками.

Она оторвалась оть работы и, отодвинувшись отъ станка, издали смотрѣла на написанный цвѣтокъ.

— Какой ты талантъ, Шурочка! — тихо сказала Женя.

— Талантъ!.. талантъ!… сказала, вздыхая Шура. — Помнишь: «Таланты отъ Бога — богатство отъ рукъ человѣка»… Такъ вотъ, приношу я рисунокъ этой самой чашечки на заводъ. Тамъ посмотрѣли и спрашиваютъ, гдѣ вы учились? Я отвѣчаю, сначала въ школѣ Штиглица, что въ Соляномъ городкѣ, а потомъ въ Строгоновскомъ училищѣ въ Москвѣ. Училась, говорю, урывками, потому что и гимназическiй курсъ мнѣ проходить тоже надо… А мнѣ и говорятъ: — вамъ къ намъ на заводъ поступать надо. У васъ рѣдкая композиція… Вотъ какъ мы съ тобою!., таланты!..

— Намъ остается только быть вашими поклонниками, — сказалъ Гурочка.

— Милости просимъ, — сказала Женя. — Мы ничего не имѣемъ противъ этого. Что послала дядямъ… — обернулась къ Шурѣ Женя.

— Дядѣ Димѣ — ремень для ружья, сама сплела изъ трехъ тонкихъ ремешковъ рыжей, сѣрой и черной кожи. Признаюсь, очень красиво вышло.

— Что же намъ не показала?..

— Торопилась отправить, итакъ боюсь, что припоздаетъ къ самому Рождеству. А дядѣ Тишѣ, ты-же видала?.. серебряный стаканчикъ и на немъ колосья… Пусть цѣлая горка серебра у него будетъ моей работы.

Когда мать, или тетка входили въ столовую, тамъ поднимался переполохъ. Шуршали бумагой, спѣшно прикрывая работы отъ нескромныхъ взглядовъ. Все это вѣдь были сюрпризы, секреты, тайна!.. Негодующіе раздавались голоса:

— Мамочка, нельзя… Сколько разъ мы просили не входить, пока мы не кончимъ.

— Тетя, ради Бога! Оставьте насъ на минутку однихъ!

— Мамочка не гляди!

Смущенныя тѣмъ, что потревожили дѣтскій муравейникъ сестры спѣшили уйдти.

— Я за рюмкой только… На столъ накрывать пора.

— Сейчасъ, мамочка… Дай только спокойно намъ все прибрать.

Сильнѣе пахло скипидаромъ, лакомъ и клейстеромъ, въ большія корзины сваливали готовое и неготовое, чтобы завтра, до свѣта продолжать. Дела — уйма!.. Золотить и серебрить орѣхи!.. Надо все сдѣлать самимъ! Такъ дешевле! Отцы, Матвѣй Трофимовичъ и Борисъ Николаевичъ сомнѣвались въ дешевизнѣ такого способа, но не прекословили. Такъ лучше?!. Въ этомъ и отцы не сомнѣвались. Своя работа!..

— Скажи мнѣ, Женя, почему Володя никогда не приметъ участія въ нашей работѣ. Или онъ считаетъ это для себя унизительнымъ?.. Студентъ!.. — тихо сказала Шура, отрываясь отъ своей чашки и отвинчивая отъ стола станокъ.

— Не знаю, Шура. Володя теперь съ нами никогда не разговариваетъ. Онъ и дома-то почти что не бываетъ… Совсѣмъ отъ насъ отбился.

Шура подняла голову на Женю. Онѣ были однолѣтки, но Шура казалась старше своей двоюродной сестры. Высокая, полная, съ нѣжными русыми волосами, съ глубокими синими глазами — она была очень красива, совсѣмъ «взрослой» женской красотой. Она посмотрѣла на Женю долгимъ взглядомъ. Дѣти съ шумомъ и смѣхомъ потащили въ свои комнаты корзину съ «секретами». Дѣвушки остались однѣ.

— Я знаю, что Володя въ партіи, — чуть слышно сказала Шура.

— Въ какой?..

— Не сумѣю тебѣ сказать. Онъ не пояснилъ… Да и все это было такъ сумбурно, кошмарно… Точно во снѣ… Я на прошлой недѣлѣ была съ нимъ на митингѣ.

— На митингѣ? — съ неподдѣльнымъ страхомъ спросила Женя.

— То-есть, если хочешь, это не былъ настоящій митингъ… Массовка, какъ они говорятъ.