С Кормилов - История русской литературы XX века (20–90–е годы). Основные имена.

• Название: История русской литературы XX века (20–90–е годы). Основные имена.
• Автор: С Кормилов
• Издательство: История русской литературы XX века (20–90–е годы). Основные имена
• Жанр: Критика
• Год: 1998
• ISBN: 5-89042-036-4

Книга является пособием по истории русской литературы XX века (20-90-е годы). Она представляет собой первый том, за которым последует продолжение - «Литературный процесс» (в двух частях). Пособие призвано отразить современный научный взгляд на основные художественные ценности и тенденции развития русской литературы XX века.

Издание предназначено для студентов филологических факультетов российских университетов, а также для аспирантов и преподавателей, - всех, кто занимается русской литературой.

---

Во второй половине 80–х–начале 90–х годов появляется ряд публикаций в периодике, а затем и отдельные издания на родине: «Назидание», «Осенний крик ястреба», «Часть речи» (1990), «Письма римскому другу», «Стихотворения», «Холмы» (1991), «Форма времени: Стихотворения, эссе, пьесы» в 2–х томах (1992), «Сочинения» в 4–х (1992–1995), «Пересеченная местность. Путешествия с комментариями» (1995) и др.

Говоря о поэзии Бродского, следует прежде всего подчеркнуть широту ее проблемно–тематического диапазона, естественность и органичность включения в нее жизненных, культурно–исторических, философских, литературно–поэтических и автобиографических пластов, реалий, ассоциаций, сливающихся в единый, живой поток непринужденной речи, откристаллизовавшейся в виртуозно организованную стихотворную форму.

Современность, история, так называемые «вечные», бытийные, экзистенциальные темы находят в его стихах всегда новую, непохожую на бывшие у других и своеобразную поэтическую трактовку. Можно было бы выделить, как это сделал М. Крепе в книге «О поэзии Иосифа Бродского» (США, 1984), его «излюбленные, коренные темы — время, пространство, Бог, жизнь, смерть, искусство, поэзия, изгнание, одиночество». Хотя сам исследователь ощущает неполноту этого перечня и добавляет к нему в качестве вариаций темы болезни и старения, Ада и Рая, Ничто (Небытия), разлуки, свободы, империи, части речи (творчества) и др.

Писавшие о Бродском, в том числе П. Вайль, А. Ранчин, Вл. Соловьев и др. отмечали у него мотив одиночества человека в мире, трагедийность мироощущения. Характерно название статьи критика Вл. Соловьева: «Апофеоз одиночества». И как выход из этой, казалось бы, обреченности и безнадежности, как преодоление трагедии человека и человечества возникает у Бродского тема творчества, слова, речи, иначе — поэзии, языка, развиваемая в его стихах и высказываниях 70–х–90–х годов.

Так, в беседе с французской слависткой Анни Эпельбуан в 1981 г. Бродский, в частности, говорил: «Язык не средство поэзии; наоборот, поэт — средство или инструмент языка… Поэзия, в сущности, высшая форма лингвистической, языковой деятельности… Язык — это важнее, чем Бог, важнее, чем природа, важнее, чем что бы то ни было иное, для нас как биологического вида». И при всей необычности высказываемых взглядов им не откажешь в цельности и последовательности.

По–своему выразил Бродский представления о месте человека в мире, о его роли в поэтическом творчестве, самой жизни и развитии языка — в большом цикле «Часть речи» (1975–1976), состоящем из 20 стихотворений, написанных уже после отъезда на Запад. Цикл отражает впечатления и ощущения от нового местопребывания, а вместе с тем — воспоминания об оставленном, обострившееся чувство неприкаянности и одиночества; поиски опоры в творчестве, в родном языке («Тихотворение мое, мое немое…»). Серьезно и весомо звучит вывод: «От всего человека вам остается часть / речи. Часть речи вообще. Часть речи».

В произведениях Бродского 70–х — 90–х годов немало непосредственных откликов на события, связанные с его родиной. Так, в стихотворении «На смерть Жукова» (1974) историческая роль и масштабы деятельности героя–полководца Великой Отечественной войны и вместе с тем драматизм его личной судьбы передаются не только величавой торжественностью лексики и интонации («Вижу колонны замерших внуков, / гроб на лафете, лошади круп. / Ветер сюда не доносит мне звуков / русских военных плачущих труб»), но и ассоциациями, аллюзиями из всемирной и российской истории (имена полководцев древности: Ганнибала, Помпея, образ А.В. Суворова, возникающий в финале отраженно — в отголоске известных державинских строк: «Бей, барабан, и, военная флейта, / громко свисти на манер снегиря»).

«Стихи о зимней кампании 1980 года» (1980) - это непосредственный отклик на только что начавшуюся войну в Афганистане. Поэт не приемлет этой неправой и бесчеловечной акции. От жестоких в своей реалистической конкретности предметных деталей он идет к глобальному обобщению: «…как сбежавшая пенка, кровь, не успев впитаться / в грунт, покрывается твердой пленкой… / Тлеет кизяк, ноги окоченели; / пахнет тряпьем, позабытой баней… / Натяни одеяло, вырой в трухе матраса / ямку, заляг и слушай «уу» сирены. / Новое оледененье — оледе–ненье рабства / наползает на глобус».

В отличие от трагической тональности вышеприведенных стихов одно из новых произведений Бродского середины 80–х годов, выразившее его отношение к провозглашенным на родине «перестройке» и «гласности», выдержано в несколько необычном для него гротесково–пародийном ключе. В «Представлении» (1986), написанном в духе пэтов–концептуалистов (Д. Пригова, Т. Кибирова), Бродский всячески обыгрывает, иронически переиначивает и пародирует реалии и фразеологические клише предшествующего периода нашей истории. Однако если горькая ирония Т. Кибирова имеет ностальгический оттенок (ср. название его поэмы — «Сквозь прощальные слезы»), тональность гротесково–сатирического «Представления» Бродского говорит о безусловном и всецелом неприятии, отвержении им советского прошлого:

Входят строем пионеры, кто — с моделью из фанеры,

кто — с написанным вручную содержательным доносом.

С того света, как химеры, палачи–пенсионеры

одобрительно кивают им, задорным и курносым,

что врубают «Русский бальный» и вбегают в избу к тяте

выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.

Что попишешь? Молодежь.

Не задушишь, не убьешь.

К 1979 г. относится важное высказывание Бродского, сделанное им в беседе с американским ученым Джоном Глэдом и имеющее непосредственное отношение к его собственному творчеству: «Вообще считается, что литература, как бы сказать, — о жизни, что писатель пишет о других людях, о том, что человек делает с другим человеком, и т.д. В действительности это совсем не правильно, потому что на самом деле литература не о жизни, да и сама жизнь — не о жизни, а о двух категориях, более или менее о двух: о пространстве и времени».

Эти категории в своем сложном соотношении и взаимодействии являются постоянным объектом художественно–философского постижения в его стихах. И, очевидно, не случаен вывод одного из исследователей, писавшего в послесловии к книге «Пересеченная местность»:

«Детали пейзажа более наглядны и уловимы, чем мгновения, но благодаря постоянным сопоставлениям, уподоблениям времени и пространства, они становятся синонимичны… Пространство служит метафорой времени».

Дело в том, что после отъезда Бродского за рубеж одно из первых мест в его творчестве занимают стихи «географические», путевые впечатления, количество которых естественно возрастает (см.: «Роттердамский дневник», 1973, «Темза в Челси», 1974, «Мексиканский дивертисмент», 1975, «Декабрь во Флоренции», 1976, «В Англии», 1977, «Шведская музыка», 1978 и др.).

Симптоматичен выход в 1995 г. сборника «Пересеченная местность», в котором систематизированы прежде всего по географическому принципу сорок произведений «жанра путешествия» — со специальным комментарием автора о том, как возникло то или иное стихотворение. Заслуживает внимания и такое замечание Бродского о своих путевых стихах: «С одной стороны, это — пейзаж, с другой — автопортрет». Но главное в них — художественно реализуемая неразрывность пространства и времени, особо ощутимая в самом большом, итальянском разделе–цикле («Римские элегии», «Бюст Тиберия» и др.). Не случайно Бродский так подытожил свои комментарии: «Что для меня Италия? Прежде всего то, откуда все пошло. Колыбель культуры».

Несомненна важнейшая роль античности в философско–поэтическом мироощущении Бродского. Отвечая на вопрос о теме античности в его творчестве, об эллино–римском мироощущении как компоненте его образной системы, поэт так сформулировал свою позицию: «Литература современная в лучшем случае оказывается комментарием к литературе древней, заметками на полях Лукреция или Овидия… Я бы добавил еще, что мироощущение, выраженное в эллино–римской культуре, более достоверно, более убедительно, нежели мироощущение, навязанное нам впоследствии культурной традицией христианства…».

Отсюда, очевидно, такое тяготение к темам, сюжетам, героям, атрибутам античности в его произведениях, появление стихов, персонажами и адресатами которых становятся реальные или вымышленные фигуры древнейшей греко–римской истории, мифологии, философии и литературы («Орфей и Артемида», 1964, «По дороге на Скирос» («Я покинул город, как Тезей…»), 1967, «Дидона и Эней», 1969, «Одиссей Телемаку», 1972, «Развивая Платона», 1976 и др.).

Наконец, заметное место у Бродского занимают произведения на библейско–евангельские сюжеты и мотивы из Ветхого и Нового Завета («Исаак и Авраам», 1963, «Сретенье», 1972, «Бегство в Египет» 1988 и др.), в том числе особенно — «рождественские» стихотворения, которых с 1961 по 1991 г. он написал более десяти. Еще в начале 60–х годов, несомненно, под влиянием опыта старших поэтов (библейские стихи А. Ахматовой, «Рождественская звезда», «Магдалина», «Гефсиманский сад» Б. Пастернака из его цикла «Стихи из романа»), Бродский решил каждый год к Рождественским праздникам писать по стихотворению о рождении Христа и несколько лет исполнял задуманное, но затем такие стихи стали появляться не столь регулярно. И тем не менее он не оставлял своего замысла и уже в поздний период, в конце 80–х–начале 90–х годов, создал такие шедевры, как «Рождественская звезда», «Колыбельная» («Родила тебя в пустыне…»), «25.XII. 1993» («Что нужно для чуда? Кожух овчара…»).