Татьяна Устинова - Всегда говори «всегда»

• Название: Всегда говори «всегда»
• Автор: Татьяна Устинова
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-699-40843-6

Она была уверена в себе, в жизни, в своем муже, который казался ей лучшим из людей! Все изменилось в одночасье. Придуманный мир, такой милый и уютный, рухнул ей на голову, и она не успела спастись! Впрочем, она и не пыталась, ибо доверяла и любила, и ей даже в голову не приходило спасаться от тех, кого любит!

Ей предстоит выбраться из-под обломков и обнаружить, что цветущий сад, в котором она жила, превратился в груду дымящихся развалин!.. Но в трудностях рождается характер! Она найдет в себе силы начать все сначала. Она обретет новые точки опоры. Она узнает истинную цену словам и поступкам. Она станет сильной, а это совсем не легко!..

Может быть, ее новая жизнь и не будет похожа на цветущий сад, зато уж точно это настоящая жизнь. И мужчина рядом окажется самым настоящим, а не фальшивой картонной подделкой!

---

– Туда теперь!

Толкнула Ольгу в спину, отряхнула руки о юбку.

– А я на ночь в воду не кладу. Чего ему киснуть-то? – Молодая сунула Ольге ватник и белье. – Проходи, проходи! Да ты что творишь-то?! Ты мне щас языком своим все мыть будешь! Галя! Ты погляди!

Ольга стояла у стены на коленях, тяжело дыша. Подышав, она сложилась пополам, и ее снова вырвало – прямо под ноги надзирательнице с подведенными синим глазами.

В то самое время, когда Ольга корчилась на полу у бетонной стены приемного отделения колонии номер 1234 общего режима, ее обожаемый муж сидел перед телевизором и, не отрываясь от экрана, жевал бутерброд со своей любимой полукопченой колбасой.

– Российская сборная по футболу проведет отборочный матч в Мадриде уже в следующем месяце… – бубнил диктор. – А сейчас – прогноз погоды.

Стас потянулся за следующим бутербродом. Заверещал дверной звонок. Как был, с бутербродом в руках, Стас поплелся в прихожую. И кого там принесло? Поесть спокойно не дадут!

За дверью стоял Митяй, закадычный друг.

– А! Митяй! Че тебя давно не видно? Заходи давай, щас мы с тобой водочки накатим, киношку посмотрим…

Но Митяй заходить не стал, а молча, с разворота, засветил своему лучшему корешу в челюсть.

* * *

Коридор был длинный, темный, без окон – только тусклые лампы в железных намордниках под потолком… Каждый раз, сворачивая за угол, Ольга надеялась, что уж теперь-то точно увидит выход, но выхода все не было – только серые стены, ряд мигающих жиденьким желтым светом лампочек да стальные двери с глазками и засовами по обе стороны – камеры.

Ольга вдруг подумала, что, может, это и не камеры никакие, а за одной из этих дверей – выход, солнце, люди… А она, глупая, проходит мимо?

Она потянула за ручку ближней двери. Та с лязгом отворилась. Нет, это был не выход. За дверью Ольга увидела судебный зал заседаний. Судья – та же, что читала ей приговор, в пуховом платке поверх мантии, выговаривает что-то плачущей девушке с косичками. Услышав скрип открывшейся двери, судья подняла глаза, заметила Ольгу.

– Вы – следующая! Пройдите!

Ольга шарахнулась, захлопнула дверь, побежала дальше по коридору и… уперлась в очередную дверь.

Эта дверь вела в большой, плохо освещенный класс. Доска на стене, парты, а вместо учительского стола – мольберт. Рядом с мольбертом – девочка. Да это же она, Ольга. Только маленькая, рисует грачей на березе. А рядом – ее учитель, Григорий Матвеевич. Ольга, улыбаясь, заспешила к нему.

– Григорий Матвеевич, как же хорошо, что я вас нашла!

Учитель обернулся, и Ольга вскрикнула в ужасе: никакой это был не Григорий Матвеевич! Пальто – его, шляпа – серая, с помятыми полями – тоже, но между воротом пальто и полями шляпы зиял провал, там ничего не было, кроме сгустка темноты. Ольга выскочила – прочь от этого наваждения, прочь от человека без лица! Бегом по коридору, дальше, дальше, а вот и выход! Вниз по ступенькам, за угол – и вот она дома, слава богу! В своей квартирке, в гостиной. Только как-то странно выглядит ее квартира. Пыльная, с засохшими цветами в вазах, и патефон на серванте. Сроду у них никакого патефона не было, зачем Стас его купил?

Крутится, заедая и шепелявя, пластинка, кто-то дребезжащим голосом поет о любви и осенних астрах. Ольга зовет: «Стас!»

Открывается дверь спальни, а на пороге – не Стас, Митяй.

– Потанцуем, Оля?

Ольга пятится, машет руками:

– Где Стас? Что ты с ним сделал?

Почему-то она знает: что-то Митяй со Стасом сделал плохое.

– Брось, ничего я с ним не сделал, – Митяй растягивает бледные губы в нехорошей ухмылочке. – Просто он сейчас занят.

Митяй открывает дверь спальни, и Ольга видит, как Стас танцует с тюремной надзирательницей. Губы у нее ярко намазаны красным – то ли помада, то ли кровь.

Ольга захлопывает дверь, снова бежит по коридору. Из-за стальной двери – детский плач: «Мама! Мама!» Это Машка! Что они с ней делают?

– Машка! Я иду!

Ольга дергает дверь, но та заперта. Машкин голос срывается на визг, Ольга бьется в дверь, лампы мигают под потолком. Ольга кричит, кричит…

Она с криком села на койке. Ее трясло, на губах – солоно от слез.

– Че разоралась, спать не даешь! – донеслось из дальнего угла. Тут же зашикали из угла напротив:

– Рот, бля, закрой, сука, а то я тя щаз сама закрою!

– Кто там гавкает? Я тя так закрою…

Ольга посидела, тяжело дыша. Потом снова легла, натянула на плечи одеяло. Ото рта шел легонький пар. В камере – дай бог около нуля.

В дальнем углу завозились, зло матернулась Люда-Самоход, здоровенная бабища, получившая три года за торговлю паленой водкой.

– Эй, психованная!

Это Изольда, соседка с нижней койки. Изольду в зоне уважают. Она здесь уже по третьему разу. Рассказывают, что на второй ходке Изольда кому-то распорола заточкой горло.

Ольга накрылась с головой одеялом, подышала на руки. Без толку. Все равно холод до костей пробирает.

– Эй! Че молчишь-то?

Изольда не унималась. Ольга решила молчать. Но Изольда снизу крепко пнула сетку кровати.

– Ну! Психиатрическая! Че молчишь? Спишь, что ль? Скажи сон-то!

Изольда была любопытна и обожала слушать про сны, чудеса и прочее такое же мистическое. Как-то Ольга пересказала ей «Светлану» Жуковского. С тех пор Изольда взяла над Ольгой шефство. Каждый вечер она требовала историю. За это не давала ее в обиду и иногда подкармливала. Вываливала на шконку сухари, сало, конфеты, басила почти нежно: «Жри давай, а то вон синяя вся, ажно черная, кони двинешь – кто мне рассказывать станет?»

– Ну, скажи, скажи. Скажи сон-то!.. Давай. Говори. Чего снилось?

Ольга со вздохом перевернулась на спину, вытянулась на тощем матраце, заложила руки за голову.

– Коридор… Длинный, страшный, стены серые, а потолка и пола как будто нет, все в таком сизом тумане… По обеим сторонам – двери, много. Я одну дверь открываю и попадаю в комнату… Такая глухая-глухая, ни окон, ни дверей. Или были окна, что ли?..

– Одноходка, значит, – подала голос Изольда.

– Что? – не поняла Ольга.

– Да комната эта твоя. Одна комната – одна ходка, значит, – объяснила Изольда. – Ну? И чего дальше-то?

– Дальше появляется в этой комнате судья, и будто бы меня снова собираются судить… А я же знаю, что суд уже был, что это неправильно, понимаешь? Я заорала и убежала…

– Кричать во сне нехорошо, – глубокомысленно изрекла Изольда. Она знала значение всех снов, что во сне хорошо, что плохо, что к дождю, а что – к свиданию…

– А в другой комнате – учитель мой, Григорий Матвеевич, – продолжала Ольга. Почему-то ей вдруг показалось важным рассказать весь этот тягомотный вязкий сон. Будто бы если она его расскажет, сон потеряет силу, сдуется и исчезнет. – Учитель старенький такой, весь сгорбленный… А в углу – девочка маленькая рисует, как будто я и не я. Он поворачивается, а лица у него… нет.

– Врешь! Как нет?! – испуганно выдохнула Изольда. – Совсем нет?

– Совсем нет.

Изольда села на койке, облокотилась спиной о стойку, сцепила руки на колене и прикрыла глаза. Пару минут она молчала.

– Меня-то художествами не образовывали, – сказала наконец Изольда. – А был у меня один светляк, хотя бывало, что и майдан гонял[1]. Жорой его звали, так он песни играл, а я пела…

Ольга уже выучила, что светляк – это вор, который днем работает. Изольда периодически про свой роман с этим самым светляком рассказывала. Повспоминав, она обычно принималась петь. «Наверное, и теперь петь станет», – подумала Ольга. В сущности, ей было все равно, будет Изольда петь или, напротив, пустится в пляс. Так, просто отметила про себя, как раньше, глядя в окно на затянутое тучами небо, отмечала: дождь будет, надо взять зонтик и положить Машке дождевик.

Машка сейчас спит, подсунув к животу плюшевого слона. Одеяло скомкано в ногах, пижама до ушей задралась… Надо Стасу написать, чтобы он окно на кухне закрывал по ночам. А то Машка опять простынет.

На нижней шконке Изольда жалобно затянула:

– Вы ответьте, братцы-граждане, кем пришит начальник. Течет речка, моет золотишко, молодой жульман заработал вышку…

Из дальнего угла опять заматерились, грохнули то ли табуретом, то ли ботинком в стену, Изольда ругнулась в ответ. На соседних койках тоже недовольно загомонили:

– Закрутила! Еще тут арию булдырить!

– Цыц, ведьма!.. Ломи копыта отсюдова!

Ольга повернулась на бок, накрыла голову подушкой, чтобы ничего не слышать, никого не видеть… Господи, да почему же Стас-то не едет? И писем не пишет. За два месяца – всего одно письмо, да и то коротенькое, пять строк. Мол, все нормально, дети в порядке, целую, пока. После этого письма – ни слова, ни звука, она измаялась вся. Что у них случилось? Может, все плохо совсем?

– Гад он. Вот и не едет! А ты – дура!

Зойка, Ольгина соседка справа, сдернула у нее с головы подушку, зашвырнула в угол:

– Хоре трещать, спать не даешь!

Значит, Ольга снова думала вслух. В последнее время с ней такое случалось.