Максим Горький - В ущелье

• Название: В ущелье
• Автор: Максим Горький
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Вы - где живёте? В России? Кто вас кормит? Россия, сказано, матушка! А вы - что говорите?

Потом он стоял рядом с толстым седым жандармом в медалях и уныло жаловался ему:

- Все нас, земляк, ругают, а все лезут к нам, - греки эти, немцы, серба всякая! Живут, пыют-едят, а ругают! Ну - не досада?

Третий из нас был человек лет за тридцать, в казачьей фуражке и с казачьим вихром над левым ухом, круглолицый, большеносый, с тёмными усами на вздёрнутой губе. Когда суетливый студент подвёл его к нам и сказал: "Вот ещё этот с нами", - он взглянул на меня сквозь ресницы быстрым взглядом неуловимых глаз и сунул руки в карманы гурийских шаровар, с широкой мотнёй; а когда мы пошли, он, вынув левую руку, медленно провёл ею по тёмной щетине небритого лица и спросил звучно:

- Из России?

Ну, а то откуда? - недружелюбно молвил солдат.

Человек молча закрутил правый ус и спрятал руку. Широкоплечий, сложенный ладно, он был, видимо, очень силён; шагал широко и легко, как человек, привыкший одолевать большие расстояния, но ни котомки, ни узелка не было у него. Брезгливо вздёрнутая губа его и глаза, прикрытые ресницами, стесняли меня, настраивая подозрительно, почти враждебно.

Но в ущелье, идя впереди нас по каменной тропе, вдоль речки, он вдруг обернулся к нам и, кивнув головой на весёлую игру воды в реке, сказал:

- Сваха!

Солдат, приподняв белесые брови, подумал, поглядел вокруг, потом шепнул:

- Дурак!

А мне показалось, что человек сказал верно: эта бойкая, гибкая речка очень напомнила болтливую, весёлую бабёнку, которой нравится устраивать любовные дела, не только ради своих выгод, а больше для того, чтоб люди поскорей узнали великие радости любви, которыми она живёт не уставая и весело торопит всех приобщиться к ним.

Придя к бараку, человек с казачьим лицом снова поглядел на реку, на горы, в небо и всё одобрил сочным, круглым словом:

- Славно!

Солдат, сняв со спины тяжёлую котомку, выпрямился и спросил, упёршись руками в бока:

- Что - славно?

Тот посмотрел на широкую фигуру, обвешанную серыми лохмотьями, точно камень мохом, усмехнулся, говоря:

-А ты не видишь? Гора, в горе - дыра, - али плохо?

Он отошёл прочь, а солдат, глядя в спину ему, снова шепнул:

- Совсем дурак...

И громко, мрачно выговорил:

- Лихорадки, наверно, живут здесь здоровенные...

Под вечер две дородные бабы принесли плотникам ужин, шум работы тотчас оборвался, шорох леса и говор воды стали звучней.

Солдат, не торопясь и покрякивая, собрал большую кучу ветвей и щепы, зажёг небольшой костёр и, аккуратно прилаживая чайник над огнём, посоветовал мне:

- Ты бы тоже пособирал дров на ночь. Ночи здесь холодные, чёрные.

Собирая щепу, я наткнулся в камнях около барака на вихрастого человека: опёршись на локоть, поддерживая голову ладонью, он читал лежавший на земле большой лист крупно исписанной бумаги. Подняв на меня широко открытые глаза, он задумчиво и вопросительно взглянул в лицо мне, - один глаз у него был больше, другой - меньше.

Он, должно быть, понял, что интересует меня, улыбнулся, но я прошёл мимо его, смущённый этой улыбкой.

Около барака молча ужинали плотники, усевшись в два кружка, в каждом по женщине.

Ущелье зарастало мглою; становясь всё гуще и теплее, мгла размягчала склоны гор, камни как будто пухли, сливаясь в сплошную массу синеватой черноты; в глубине ущелье уже сплошь залилось ею, крутые склоны его оплыли и сомкнулись. Всё вокруг таяло, неуловимо быстро выравниваясь в единое-огромное.

Красные цветы тихонько гасят свой волнующий огонь; вместо них мягко вспыхнула вершина Карадага, осеянная багряной пылью заката, порозовела пена реки, но звон её примолк, льётся глуше, задумчивей, и онемел лес, спустившись ближе к воде.

Пьяные запахи стали крепче и слаще, сытно пахнет смолистым дымом костра.

Солдат, сидя на корточках перед маленьким огнём, поправляет угли под чайником.

- А где тот? Зови его... - тихо говорит он.

Я иду, как во сне. У барака кто-то вздохнул густо и певуче:

- Сколь велика сия дело...

Два женских голоса негромко и голодно тянут:

Тоску плоти смирю-у...

Тело духу покорю...

Душу вос-хва-лю-у...

Крепко плоть утолю...

Слова они выговаривают чётко и в конце каждого стиха медленно опускают куда-то во тьму, в землю, волчий звук:

- У-у...

Когда я позвал ужинать человека с вихром, он гибко вскочил на ноги, смял письмо, сунул его в боковой карман истёртого пиджака и сказал мне, улыбаясь:

- А я хотел к плотникам идти, - не дадут ли хлеба? Давно не ел...

И, подойдя к солдату, он повторил эти слова, как бы удивляясь их смыслу.

- Они - не дали бы! - убеждённо сказал солдат, развязывая котомку. Они нас не любят.

- Кого - нас?

- А вот - тебя, меня. Русских. Они вон поют про финики, - это значит, они - сехта, называемая менмониты...

- Просто - молокане, - сказал вихрастый, подсаживаясь к огню.

- Ну, хоть молокане, всё едино! Немецкая вера. Все они преданы немцу, а до нас - неприветливы.

Вихрастый взял краюху хлеба, отрезанную солдатом от каравая, луковицу, кусок сала и, оглядывая всё это добрыми глазами, взвешивая на ладони, говорил:

- У них тут недалеко, на Сунже, своя колонка, - был я там. Люди чёрствые, это верно. А русских здесь никто не любит и - за дело, плохой всё народ валится сюда из России...

- А ты откуда? - строго спросил солдат.

- Я? Положим - курский.

- Из России, значит!

- Ну, так что? Я себя хорошим человеком не считаю...

Солдат недоверчиво поглядел на него и сказал:

- Это - словесность, это просто - езуитство! Таких людей, чтобы хорошими себя не считали, - таких, брат, нету!

Вихрастый не ответил, набивая рот хлебом, солдат подождал, хмуро окинул его глазами и начал снова;

- А вид у тебя - будто ты с Дона...

- Бывал и на Дону...

- А на службе был?

- Нет. Один сын.

- Из мещан?

- Из купцов.

- А как звать?

- Василий, - не сразу и неохотно ответил курянин.

Было ясно, что он не хочет говорить про себя, и солдат замолчал, снимая кипящий чайник с огня.

Молокане зажгли за углом барака костёр, яркие отблески огня лизали жёлтый тёс стены, она качалась, таяла - вот-вот польётся золотым ручьём по тёмной земле.

Невидимые нами плотники всё громче пели, басы скучновато выводят:

Возопой, андел свят...

Высокие голоса недружно и холодно откликались:

Возопой!..

- Христу славу, андел свят,

Возопой!..

- Воспоём и мы с тобой,

Андел свят...

Это пение, не мешая слышать плеск воды и шорох камня в мелком русле реки, было ненужно здесь и возбуждало досаду на людей не умеющих найти песню, которая звучала бы в лад со всем живым, что вздыхает вокруг них.

В ущелье совсем темно, только устье ещё не завешено чёрным пологом южной ночи, и синевато-светел блеск реки там, где она выбегает в долину, прикрытую густо-синим туманом.

Во тьме один из камней стал похож на монаха: стоя на коленях, согнув голову в острой скуфье, он молится, и лицо его закрыто руками.

Мне вспомнилось, как однажды в Задонске, на монастырском дворе, вот такой же тёмной и жаркой ночью, сидя у стены длинного здания келий, я рассказывал послушникам разные истории, - вдруг из окна, над моей головой, кто-то сказал ласково и молодо:

- Благослови вас матерь божия на доброе миру!

Окно закрылось раньше, чем я успел увидеть, кто сказал эти слова, но там был хромой, большеглазый монах, очень похожий лицом на Василия, вероятно, это он пожелал добра людям: бывают такие минуты, когда всех людей чувствуешь как своё тело, а себя - сердцем всех людей.

...Василий не торопясь ест хлеб; отломив от краюхи небольшой кусок, он расправляет им усы и аккуратно прячёт в рот; около ушей под кожей у него катаются шарики.

Солдат - поел, он ест мало и лениво; бережно достал из-за пазухи трубку, насовал в неё табаку, достал пальцами уголь из костра, закурил и, прислушавшись к пению молокан, сказал:

- Сыты, а - воют! Всё с богом спорятся.

- А тебе что? - улыбнувшись, спросил Василий.

- Не уважаю я этот народ. Не столь они праведники, сколько привередники... бог у них - первое слово, а второе - целковый...

- Вот ты как? - удивлённо воскликнул Василий и звучно засмеялся, со вкусом, сквозь смех, повторив:

- Бог - первое слово, второе - целковый! Это, земляк, очень верно! Ну, а всё-таки, - ласково заговорил он, - стеснять людей не надо. Ты - их будешь стеснять, они - тебя, - что толку? У нас и так рта открыть нельзя, своё слово сказать - сейчас все кулаки в твои зубы...

- Положим - так, - примирительно сказал солдат, взял в руку квадратный отрезок тесины и внимательно стал осматривать его.

- А какой ты народ уважаешь? - спросил Василий, помолчав.

Солдат, окутав лицо своё серым облаком дыма, сунул отрезок в огонь.

- Уважаю я, - начал он внушительно, - русский народ, настоящий, который работает на трудной земле. А которые здесь - что такое? Здесь жить просто: и всякого злаку больше, и земля лёгкая, благодушная, - копнул её она и родит, на - бери! Здесь земля - баловница! Прямо сказать - девка земля: раз её коснулся, и ребёнок готов...