Дик Портер - Преданное сердце

• Название: Преданное сердце
• Автор: Дик Портер
• Издательство: Астра
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-900481-04-2

Вниманию читателей предлагается замечательный роман о любви современного американского писателя Дика Портера "Преданное сердце".

Из чего состоит жизнь? Учеба, работа, немного или много политики, семья, вера и, конечно, ЛЮБОВЬ.

---

— Может быть, как-нибудь поужинаем вместе?

— Когда?

— Скажем, в следующую пятницу. "Борзенштубен"[55] подойдет?

— Мне больше нравится «Риц». Я помешана на восточной кухне.

— "Риц" так «Риц». Дай мне твой адрес, и я за тобой заеду, например, в семь?

— Может, это тебе не по дороге? Где твоя "Bude"?

— У меня нет «Bude». Мы с Эдом живем в доме в нескольких кварталах отсюда.

— Как, вы, двое студентов, имеете собственный дом?

— Ну, не собственный, там еще живут люди, а потом, видишь ли, мы не студенты. Мы военные.

Реакция у Карин была такой, как будто я сказал, что мы извращенцы.

— Военные? Американские военные?

— Это что? Так ужасно?

— И кто же ты — лейтенант?

— Специалист второго ранга. Это что-то вроде сержанта.

— Так вы сержанты?

— Сержанты. Вряд ли нас ждет блестящая карьера.

— Ну, мне это безразлично. Вы, конечно, очень приятные ребята, но я обещала отцу никогда не встречаться с солдатами.

— Но мы не носим военной формы. Никто и не узнает, что я солдат.

— Я это буду знать. И если отец меня спросит, я расскажу ему всю правду. Я никогда не лгу.

— Пару лет назад я был студентом.

— Но теперь-то ты солдат. Так что извини. Спасибо за приятную беседу. — И, пожав мне руку, она удалилась на поиски чего-нибудь более чистого и светлого. Потом я снова увидел Карин и Барбару вместе — они прямо-таки покатывались со смеху. И хотя смеяться они могли над чем угодно, я не мог отделаться от мысли, что смеются они надо мной.

Итак, две попытки Великого Счетчика закончились провалом. Но я, сидя дома или в пивной, по-прежнему ощущал какой-то внутренний зуд. Я совершенно не мог понять, как Манни может так жить — все время читать и быть этим вполне довольным. Однажды вечером, проходя мимо его комнаты, я заглянул в приоткрытую дверь: он сидел, погрузившись в очередную книгу.

— Опять что-нибудь новенькое, Манни? — спросил я. Он показал мне обложку — это было "Бегство от чародея" Айрис Мердок.

— Сейчас у меня английская полоса, — сказал Манни. — В этой книжке у каждого есть какой-нибудь тайный грех. Главный тут — некто Миша Фокс. Все остальные находятся во власти его чар, но почему — убей бог не пойму: ничего особенного в нем нет. Вряд ли дочитаю до конца.

— А тебе никогда не надоедает читать?

— Читать? Нет. Если что-нибудь надоедает, то только не это.

— Помню, когда я сюда приехал, ты сказал, что Берлин — самое злачное место в Европе. Что ж ты сам не вкушаешь всех этих радостей?

— Почему не вкушаю — вкушаю. Иногда за деньги, а иногда встречаюсь с одной француженкой. Муж у нее капитан. Приятный малый, хоть и педик. Мы с ней видимся, когда он в командировке. Но этот мир, — Манни показал на шкафчик с книгами, — все-таки лучше. В книгах есть начало, середина и конец, и жизнь там осмысленная. А жизнь вокруг — разве она такая?

— Пожалуй, что нет.

На следующий день я обдумал слова Манни. Дома, в Америке, мне внушили, что те, кто много читает, просто пытаются уйти от реальной жизни, так как не способны в ней ничего добиться. Мне и в голову не приходило, что мир книг может быть лучше настоящего мира. И снова возникла мысль: почему столько ребят моего возраста знают гораздо больше, чем я? Беспокоило ли это меня? Да, беспокоило. Что же делать: смириться или попробовать как-то исправить положение? Может, взяться за чтение? Эта идея внезапно увлекла меня — мысленно я уже рисовал себе картину, как все в Берлине и Беркли[56] будут поражаться моим знаниям. С чего же начать? Может, спросить Манни? Нет, этого мне не хотелось. Еще раньше я заметил, что при штабе округа есть библиотека, и решил за неимением лучшего отправиться туда.

Пошел я в библиотеку на следующий же вечер. Я начал просматривать авторов по алфавиту и, находясь где-то между Фолкнером и Фицджеральдом, вдруг увидел за столом библиотекаря Эрику. Как же это я сразу ее не заметил? В Берлине мне попадались девушки и пошикарнее и поэффектнее, но ни одна из них не произвела на меня такого впечатления. Сделав вид, будто мне нужно посмотреть сперва в одно окно, потом в другое, я обошел ее кругом. Со всех сторон она была бесподобна. Брюнетка с плутоватым личиком, стройная, даже какая-то величественная, без всяких украшений. Интересно, кто она — немка или американка?

Пока я кружил вокруг ее стола, она пару раз взглянула на меня, и я испугался, что, если не сяду, она вызовет полицию. Я взял с полки первую попавшуюся книжку — "По эту сторону рая" Фицджеральда — и, открыв посередине, уткнулся в нее, но, прочитав несколько строчек, остановился: все мысли вертелись вокруг той девушки за столом, что, разумеется, было несправедливо по отношению к Фицджеральду. Как мне с ней познакомиться? Можно, конечно, выписать какую-нибудь книгу, но что сказать потом?

Обдумав все как следует, я сочинил небольшую речь — нечто из ряда вон выходящее, долженствовавшее показать, что мне не чужды мировые проблемы. Нужно только привлечь ее внимание, решил я, и дальше дело пойдет. Уж потом я понял, что надо было бы сказать все, что угодно, — только не то, что я сказал. Худшего начала нельзя было придумать. А сказать надо было, например: "И что это такая симпатичная девушка делает в библиотеке?" или, может, "Что вы делаете после работы?" — все было бы лучше. Я же решил сделать ход конем.

Сейчас трудно представить себе, насколько животрепещущим был тогда расовый вопрос. Я находился под влиянием тех людей в Нашвилле, которые считали, что Верховный Суд поступил опрометчиво, запретив сегрегацию в школах. С точки зрения северян, любой, кто не проклинал сегрегацию, был просто невежественным хамом, которому место в Ку-клукс-клане; одним из расистов, заполнивших эти покрытые мраком бескультурья южные штаты. Но я понимал все иначе. Мы ни к кому не испытывали чувства ненависти. Да, мы высоко ценили унаследованные нами европейские устои и, несмотря на все их недостатки, предпочитали придерживаться их, а не начинать жить по-африкански. Если у других народов есть право на собственные традиции, разве можно лишать такого права нас? Мы видели себя мучениками, брошенными на съедение львам из "Нью-Йорк таймс". Пройдет всего лишь несколько лет, и все эти наши представления окажутся столь же устаревшими, как утверждение о том, что Земля — плоская. Сейчас я уже не помню своих тогдашних аргументов — впечатление такое, будто они принадлежали кому-то еще. Но в то время я относился к либералам так же, как, наверно, евреи относились к нацистам.

Услышав, как девушка говорила по телефону по-немецки, я обратился к ней на ее родном языке.

— Не думаете ли вы, что в такой библиотеке, как эта, должны иметься книги, освещающие обе стороны проблемы?

— Не знаю. Это зависит от проблемы. По-вашему, у нас должны быть книги, прославляющие фашизм?

— Я имею в виду проблемы Америки.

— Ну, это вам лучше знать. Вы считаете, у нас должны быть книги, прославляющие преступность и нищету?

— Вы шутите, а я говорю вполне серьезно. Почти все книги об Америке, которые у вас есть, написаны либералами. Вам не кажется, что и консерваторы тоже должны быть представлены?

— А какая именно проблема вас волнует?

— Все. Но в особенности уничтожение сегрегации в школах. Я не смог найти у вас ни одной книги, в которой оно бы осуждалось.

— Не могли бы вы порекомендовать какую-нибудь такую книгу?

Надо же, простейший вопрос, а я его не предусмотрел! И уж совсем плохо было то, что я не знал, как на него ответить. Открыто за сегрегацию выступала лишь группа дряхлых сенаторов, и их творение рекомендовать было никак не возможно.

— Ну, для начала ваша библиотека могла бы приобрести "Новую политическую науку" Эрика Фегелина. — Это была и вправду замечательная книга, хотя об уничтожении сегрегации там не было ни слова. Но в ней, по крайней мере, излагались консервативные идеи, и, может быть, решил я, если эта девушка когда-нибудь и заглянет в нее, она подумает, что мне удалось там найти нечто, что прошло мимо нее.

— Заполните, пожалуйста, бланк, я ее для вас закажу.

Я сел заполнять бланк, чувствуя, что она меня приметила. И много лет спустя я никак не мог понять, почему она тогда просто-напросто не поставила меня на место, сказав, например: "Пошел вон, грязный расист, и возвращайся, когда научишься жить в двадцатом веке!" Но Америка где-то далеко, а время близилось к вечеру, и ее донимали совсем другие дела.

— Вы живете в Берлине? — спросил я.

— С войны. А выросла я в Кенигсберге.

— Почему вы работаете в библиотеке?

— Десять лет назад работу было найти нелегко. Американцы хорошо платили, а потом, тут были еще всякие льготы. Вот я здесь и прижилась. Так проще. Сейчас, может быть, пора подыскивать себе что-нибудь получше.

— А какую работу вы бы хотели?

— Любую, лишь бы хорошо платили. У меня отец на содержании, а потом я помогала брату платить за учебу в институте.