Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

• Название: Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
• Автор: Владимир Брюханов
• Издательство: КМК
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-87317-386-0

В книге В.А.Брюханова — специалиста по истории российских и мировых заговоров (его книги «Заговор графа Милорадовича» и «Заговор против мира: кто развязал Первую мировую войну» пользуются заслуженным успехом) предлагается совершенно новая версия убийства Александра II. Автор убедительно показывает, насколько плотно народовольцы были включены в большие игры на самом верху русской властной пирамиды, причем далеко не всегда в роли субъектов, нередко — в качестве «пешек в чужой игре».

Книга будет интересна историкам, политологам, всем, кто неравнодушен к тайнам истории. «Трагедия России…» открывает программу-направление «Конспирология» в серии «Мир. Хаос. Порядок».

---

Фроленко вывел Перовскую из игры (кроме всего прочего — чтобы не мешала), добился ее освобождения, получил возможность самолично и бесконтрольно проинструктировать ее, обязал ни в коем случае не выдавать полиции петербургских знакомых, снабдил ее явкой к Малиновской на всякий случай — и выпроводил к мамочке домой.

Очевидно, Медведев-Фомин, потеряв Фроленко из виду, начал наконец его разыскивать — иных мотивов возвращения в столь опасный для него Харьков у него просто не было. Он отправился назад как бы по собственным следам, но угодил при этом в ловушку.

Не ясно, сопровождалось ли это инсценировкой побега Фроленко, который, не исключено, продолжал сидеть все это время в тюрьме под именем Фомина, но в строгой изоляции от всех, кто знал того или другого. Это, кстати, позволяло и скрыть побег Фомина в июле. Безгласные и безвестные уголовные создавали великолепную среду для такой мистификации — и помогали в организации побегов, и распускали сведения, выгодные для начальства; ясно, что они действовали в той ситуации строго по указке тюремной администрации. Хотя до революции уголовные гораздо лучше относились к политическим, нежели после, но на уголовных у начальства всегда была управа: с ними запросто могли зверски расправиться.

Не ясно, вышел ли Фроленко на волю сразу после ареста Медведева-Фомина или только после ареста Сентянина и товарищей. Но, так или иначе, вздохнув от трудов праведных, он смог вернуться на свою основную жизненную стезю, которую столь красочно описывал в своих воспоминаниях.

Где-то в сентябре он очутился в милой Одессе, немного поболел — испытания не прошли даром для организма, отдохнул, и тут же получил вызов из Харькова — от Перовской, но, вероятно, и от полицейского начальства тоже.

Психологическую ситуацию, в которую попала Перовская, понять нетрудно. Она гораздо тяжелее должна была переживать случившееся, чем железный Фроленко.

Стыд совершенного предательства, горечь от пережитых унижений, издевательств и собственного бессилия, невозможность ни с кем поделиться накопившимся на душе — все это тяготило и мучило ее. Могла бы помочь горячо любимая мать — именно к ней и бросилась Перовская, но с петербургскими циркулярами не пошутишь! Был ли последующий побег от жандармов самостоятельным поступком Перовской или тоже инсценировкой (проездом через Харьков она могла дать о себе знать, и харьковская полиция могла вмешаться в дальнейшее), но в Петербурге она, будучи теперь тайным агентом или, по меньшей мере, предателем, задерживаться не могла и не хотела.

Официально ссылка ей не могла быть теперь отменена — это поставило бы ее под подозрения революционеров, поэтому она всюду подвергалась угрозе нового ареста. Самым безопасным местом для нее оказался Харьков: здесь она могла жить на нелегальном положении, но с гарантией, что полиция ее не тронет. Платой за это оставалась роль стукача: упомянутый обыск у врача, посещавшего тюрьму — типичный продукт такой деятельности.

От революционеров она должна была по возможности сама сторониться: ведь и она, как и Фроленко, предала только по необходимости, а не по убеждению. И ей самой приходилось охранять революционеров теперь уже от себя самой. Ситуация — хуже не придумаешь: еще и дурацкая повторная учеба на акушерских курсах — и притом никаких жизненных перспектив.

Естественно, она должна была ухватиться за Фроленко: это был единственный человек, с которым она могла откровенно говорить, он знал все, не осуждал ее, понял и простил, и сам был теперь сообщником и соучастником в делах преступных и отвратительных. Естественно, она должна была тянуться к нему, и, поскольку они были молодыми мужчиной и женщиной, то это имело совершенно ясные перспективы. Но Фроленко-то был в это время влюблен в другую!

Фроленко, объявившись в Харькове, сделал для Перовской еще одно благое дело. Оно хорошо известно, но все удовлетворялись объяснением, сделанным Фроленко. Он съездил в Крым к родственникам Перовской и привез оттуда хорошего их знакомого инженера А.М. Эндаурова (или Эндоурова). Его, якобы, по подложным документам предполагалось поместить на работу в тюремную контору — продолжала разыгрываться комедия подготовки побега. Но паспорт, сданный на прописку, почему-то (почему-то!) сразу вызвал повышенный интерес полиции. Эндауров испугался и уехал назад в Крым. Смысл операции предельно понятен: Фроленко обеспечил родных Перовской сведениями о том, где она находится, чем занимается, под каким именем живет и как ее можно отыскать. Таким образом возобновился фактический контакт Перовской с ее родственниками, и власть харьковской полиции над нею стала не столь безусловной. Это играло свою роль в дальнейшем: интерес полиции к не очень активной и добросовестной стукачке снижался, никаких репрессивных мер за это оказывать уже не получалось, а обнаружение в ученице акушерских курсов разыскиваемой революционерки Перовской также со временем теряло выгоду и смысл: куда раньше сами-то смотрели! К лету 1879 года Перовская, предположительно, могла считать, что интерес полиции к ней утрачен.

Но так ли было на самом деле?

В это же время выяснилось, что Фроленко не хочет дальнейшего сближения с ней.

И вот это позволяет разгадать загадку еще одного знаменитого предательства в истории революционного движения.

В Петербурге в начале осени 1878 революционные дела шли на лад. Бесперебойно осуществлялась связь с периферийными поселениями пропагандистов (там пребывали в то время Плеханов и Александр Михайлов, а Желябов, например, действовал на Украине самостоятельно), была выпущена брошюра Кравчинского «Смерть за смерть» — по поводу происшедшего убийства Мезенцова, готовился к выпуску первый номер «Земли и Воли» — под редакцией Кравчинского, Клеменца, Плеханова и Адриана Михайлова.

О дальнейшем воспоминания последнего: «Номер целиком проредактирован. Сдан в типографию, и 10 октября /…/ типография доставила корректуру всего номера. 11-го мы еще правили корректуру. Но 12-го утром я узнал, что ночью, после вооруженного сопротивления, арестованы Александра Малиновская и Коленкина. Немедленно отправился предупредить других. Ближайшим к месту жительства был Леонид Буланов. К нему я и направился. Распределили мы с ним, кто из нас куда должен итти. Среди других он должен был известить Оболешева. Адрес и фамилия, под которой жил последний («Сабуров»), Леониду, члену организации, известен не был. Адрес и фамилию я сказал ему. Он не сразу запомнил, и то и другое было записано на бумажку. /…/ Эта бумажка сыграла роковую роль в дальнейших арестах. Из квартиры Леонида мы, по плану, должны были разойтись в противоположные стороны: у меня первым был Бердников, у Леонида — Сабуров-Оболешев. Но… при моем приходе к Леониду, я застал его читающим статью Н.К. Михайловского: «Дюринг и Ренан» в только что вышедшей книжке «Отечественных Записок». Я успел уже прочесть эту статью. И, спускаясь по лестнице, мы стали обмениваться мнениями. Да так увлеклись этим, что Леонид оказался идущим вместе со мной. Машинально, не прекращая разговора, дошли до квартиры Бердникова. Не взглянули на окно, где уже отсутствовал знак безопасности, — направились прямо к двери квартиры Бердникова. Прекратили спор только тогда, когда у двери перед нами вырос дворник с вопросом: «Вам кого?». Нахлынула орава «штатских», дворников, и нас повели в «часть». При входе в нее Леонид пытался уничтожить бумажку с адресом, но его крепко держали за руки. /…/ в ту же ночь был арестован Сабуров, на утро — пришедшая к нему «наша Ольга» (Натансон). Бердников, оказалось, был арестован в ту же ночь, что и Малиновская с Коленкиной — «наблюдение» за последними установило связь их квартиры только с квартирой Бердникова. Бердников во время обыска успел незаметно убрать с окна сигнал безопасности. И не будь «Дюринга и Ренана» и бумажки с адресом, дело на этот раз ограничилось бы только арестом Малиновской, Коленкиной и Бердникова».[731]

Отметим, что «Дюринг и Ренан» не случайно настолько завладели вниманием Михайлова и Буланова, что те забыли и про опасность: в этой статье Михайловского, развивавшего взгляды Е. Дюринга (вызвавшего целый том злобных критических возражений Энгельса) и отстаивались принципы, оправдывающие индивидуальный террор: «бывают исторические моменты, когда даже благороднейшие люди /…/ прибегают к жестоким средствам и должны вследствие этого в известной степени нравственно деградироваться. Раз обида нанесена, раз насилие совершено, надо видеть во враге врага, причем оказываются дозволительными орудия хитрости и насилия».[732] Теми же доводами оправдывалось, как легко видеть, и то, как поступил Фроленко в Харькове со своими коллегами по революции, и то как с ним и с Перовской поступило харьковское начальство!