Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

• Название: Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
• Автор: Владимир Брюханов
• Издательство: КМК
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-87317-386-0

В книге В.А.Брюханова — специалиста по истории российских и мировых заговоров (его книги «Заговор графа Милорадовича» и «Заговор против мира: кто развязал Первую мировую войну» пользуются заслуженным успехом) предлагается совершенно новая версия убийства Александра II. Автор убедительно показывает, насколько плотно народовольцы были включены в большие игры на самом верху русской властной пирамиды, причем далеко не всегда в роли субъектов, нередко — в качестве «пешек в чужой игре».

Книга будет интересна историкам, политологам, всем, кто неравнодушен к тайнам истории. «Трагедия России…» открывает программу-направление «Конспирология» в серии «Мир. Хаос. Порядок».

---

Во второй половине века господствующей формой ведения хозяйства стала барщина: сочетание труда крестьян на своих полях с трудом на помещичьих, которые либо создались конфискацией части крестьянской земли, либо имелись у помещиков изначально — у немногих представителей старинной знати. Естественно, что инициатива внедрения барщины принадлежала прежде всего малоимущим помещикам, с самого начала испытывавшим наибольшую нужду в средствах.

Заметим, что барщинный тип хозяйства был воссоздан в ХХ веке: сочетание труда на колхозных полях с трудом на приусадебных участках стало основным принципом функционирования колхозов.

Но и труд крестьян на барщине не мог удовлетворить помещиков: «Ленивые и к плутовству склонные крестьяне при сих урочных работах многие делают пакости, а именно: когда пашут, то стараются сделать недопашку и завалить ее пластом или рыхлою землею, когда сеют, то зерна мечут непорядочно, и делают обсевки на которых местах хлеб уже не родится и бывают прогалины. Во время полотья и жнитва очень много втаптывают в землю хлеба так, что плутовства их и распознать невозможно. Чего ради при сих работах ежечасное надлежит иметь за ними смотрение»,[89] — писал уже цитированный Рычков.

Разумным способом поднятия трудового энтузиазма было бы сокращение крестьянской запашки и увеличение барщинной — именно так рассуждал Н.С. Хрущев, ликвидируя приусадебные участки и тем самым по существу завершая коллективизацию советского сельского хозяйства, на что не достало сил у Сталина. Так же, разумеется, посчитали и в ХVIII веке, но все та же Пугачевщина развернуться не позволила.

Итак, как и в США в это же время, в России установился рабовладельческий режим, до сих пор, однако, стыдливо именуемый крепостническим.

Прервем дальнейшее изложение, и сделаем небольшое отступление: предыдущая фраза (как и несколько следующих после данного отступления) опубликована еще в моей первой книге, вышедшей двумя изданиями.[90] Это подтверждает отсутствие изначального желания автора полемизировать с И.Б. Чубайсом. Но аргументы, приведенные в новой книге многоуважаемого специалиста по российской экономике (как оказалось — и по истории) все-таки не позволяют оставить их без комментариев.

Чубайс пишет: «подчеркнем, что крепостной — это никак не раб. По существовавшим в XVIII–XIX веках нормам крепостные должны были 3–4 дня в неделю работать на помещика. (Боюсь, что сегодня уровень эксплуатации у нас будет повыше, и это является реальной, а не выдуманной проблемой.) Остальное время принадлежало им самим. Крестьяне имели свои семьи и свои дома. Само по себе закрепощение не было какой-то глупостью или необдуманным произволом. Офицерский корпус русской армии состоял из дворянства, и, значит, кто-то это дворянство должен был кормить! Учтем, что и в других европейских странах также практиковалось крепостное право. /…/ Кстати, рабство в Америке было отменено на два года позже, чем у нас крепостничество. /…/

Разочарую и тех, кого воспитывали на страшилке про Салтычиху. /…/ В молодости Дарья была влюблена, но однажды застала своего возлюбленного с дворовой девкой. После этого потрясения /…/ рассудок женщины помутился, а характер крайне ожесточился. В отношении крепостных Дарья проявляла невиданную жестокость: суд признал за ней 10 убийств. Власти вмешались в происходившее, как только одному крепостному удалось бежать от хозяйки и добраться до полицейского участка. Зимой 1768 года в центре Москвы Салтыкова была привязана к позорному столбу, а затем, по решению суда, лишена всех имений, титулов, фамилии и пожизненно заключена в монастырь. Вопрос о том, было ли типично поведение Салтыковой для всего дворянства, становится, надеюсь, риторическим.

Характерно, что устрашающие истории о крепостном праве создавались и поддерживались советской пропагандой».[91]

Там же несколько ниже:

«положение закрепленных крестьян вовсе не было каким-то критическим. /…/ Желающим проверять и вести самостоятельный поиск называю работы других, разумеется, несоветских авторов, высказывавших сходные мыски» — далее указано на три книги, одна из которых: «Врангель Н.Е. Воспоминания. От крепостного права до большевиков. М., 2003».[92]

Пройдемся по этим аргументам в их реальном хронологическом порядке.

Выше было указано, что закрепощение, проводимое Петром I и его преемниками, действительно отчасти происходило в целях, указанных И.Б. Чубайсом — с этим невозможно не согласиться. Но в 1762 году эта мотивация утратила всякий смысл: никакие потребности в содержании офицерского корпуса больше не оправдывали последующего пребывания крепостных в собственности всяких салтычих.

Новым в рассказе И.Б. Чубайса непосредственно о Дарье Салтыковой (он ссылается на историка-архивиста Якова Белецкого[93]) является медицинский диагноз в качестве оправдания жестокого поведения помещицы, ставшей знаменитой.

Усомнимся, во-первых, в том, возможна ли постановка такого диагноза на основании архивных материалов (сознаемся, что Белецкого читать не привелось), и отметим, во-вторых, что если это действительно осуществилось, то история в новом изложении оказывается еще большей страшилкой: к вопиющей жестокости помещицы прибавляется не менее вопиющая жестокость властей, осуществивших противоправную расправу над несчастной больной женщиной — вместо направления на психиатрическое лечение!

В-третьих, добавим, что никто особенно и не считал поведение Салтычихи типичным для всего дворянства, и это некорректно — изобретать нелепейший аргумент только для того, чтобы тут же его и опровергнуть, посрамив тем самым каких-то воображаемых оппонентов.

Что касается трех или четырех дней работы крестьян в неделю, то никаких обычаев такого рода не существовало, но зато имел место манифест Павла I, изданный 5 апреля 1797 года, ограничивающий крестьянские работы на помещичьих полях тремя днями в неделю. Понятно, что он не мог исполняться ранее, и понятно, что если бы соблюдались нормы, упомянутые Чубайсом, то издавать манифест было бы незачем. Хотя Павла и почитают сумасбродом, но никакой сумасброд не будет издавать манифесты например о том, чтобы люди дышали, а сердца стучали.

Однако закон Павла I не исполнялся и позднее: уже через полтора года, 5 ноября 1798 года, о том сообщал выборгский губернатор К. Редигер в рапорте, объяснявшем причины местных крестьянских волнений.[94] Перечисление только названий книг, в которых приводятся аналогичные факты, относящиеся к последовавшим шести десятилетиям XIX века, заняло бы не одну страницу.

Много позже, в 1844–1846 годах, были разработаны и в 1847 году введены в действие Инвентарные правила, применявшиеся поначалу исключительно в Киевской, Подольской и Волынской губерниях — вот они-то действительно регламентировали нормы эксплуатации крестьян помещиками.

Инициатором этих мер был адъютант генерала М.А. Милорадовича в Бородинском сражении Д.Г. Бибиков (потерявший в том бою руку). С 1837 года он был генерал-губернатором в названных трех губерниях, а в 1852–1855 годах — министром внутренних дел России.

В 1855 году Инвентарные правила были распространены на Витебскую и Могилевскую губернии; продолжалось обсуждение их введения в прочих губерниях Западного края: Виленской, Гродненской, Минской.

Эти правила существенно ограждали крестьян от произвола помещиков, однако идея, которую преследовали Бибиков и иже с ним, состояла главным образом в ограничении возможностей польских дворян, численно преобладавших среди помещиков Западного края. Поляки восставали и в 1830–1831 годах, и позднее — в 1861–1864, а в 1846–1849 годах как раз развернулось польское освободительное движение на сопредельных территориях Австрии. В общероссийских же масштабах не наблюдалось никаких подобных мер по регулированию эксплуатации крепостных.

Теперь об общей оценке крепостного права.

В книге Н.Е. Врангеля этот вопрос действительно аргументированно разбирается. Вот отрывок, относящийся ко времени незадолго до отмены крепостного права, когда автору цитируемых мемуаров было около восьми лет:

«Я помню, как однажды в большой зале сестры поочередно читали вслух «Хижину дяди Тома» — книгу, которой все тогда увлекались. Слушателями были тетя Ехидна[95] и гувернантка; Зайка[96] и я тоже слушали /…/.

Большие[97] возмущались рабовладельцами, которые продают и покупают людей, как скотину, плакали над участью бедного Тома, удивлялись, как люди с нежным сердцем могут жить в этой бессердечной Америке.

— У нас тоже продают и покупают людей, — фистулой сказала Зайка.