Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

• Название: Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
• Автор: Владимир Брюханов
• Издательство: КМК
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-87317-386-0

В книге В.А.Брюханова — специалиста по истории российских и мировых заговоров (его книги «Заговор графа Милорадовича» и «Заговор против мира: кто развязал Первую мировую войну» пользуются заслуженным успехом) предлагается совершенно новая версия убийства Александра II. Автор убедительно показывает, насколько плотно народовольцы были включены в большие игры на самом верху русской властной пирамиды, причем далеко не всегда в роли субъектов, нередко — в качестве «пешек в чужой игре».

Книга будет интересна историкам, политологам, всем, кто неравнодушен к тайнам истории. «Трагедия России…» открывает программу-направление «Конспирология» в серии «Мир. Хаос. Порядок».

---

Крепостные же Огарева поступили не так круто, но настолько саботировали трудовые порывы своего барина, что привели его на грань полного разорения.[167] Желая сохранить остатки благополучия, Огарев распродал своих соратников по коммунистической борьбе[168] и, как упоминалось, укатил в 1856 году за границу. Выше мы обещали показать, что Огарев не уступал в благородстве собственному отцу! Смеем надеяться, что наше обещание выполнено.

Что же касается русских крестьян, то они оказались гораздо устойчивее по отношению к коммунистической идеологии, нежели их владельцы.

Зато царя Николая I никак нельзя посчитать противником коммунизма на основании его красноречивого конфликта с Петрашевским. Тут попросту произошло недоразумение.

Когда в феврале 1848 разразилась революция в Париже, то перепуганный Николай I в Петербургском дворянском собрании обратился к собравшимся с призывом принести присягу на верность трону. Собравшиеся так бы и поступили; нет сомнений, что и остальные дворяне империи последовали бы их примеру. Но молодой Петрашевский, присутствовавший здесь же (он был крючкотвором совершенно в стиле правозащитников ХХ века и таким же хулиганом в душе!), авторитетно выступил, объяснив, что все дворяне и так присягали на верность царю, поэтому предложение последнего — полный абсурд с юридической точки зрения. Всероссийский император оказался публично посрамлен как никогда в жизни!..

Мстительный Николай не простил вольнодумцу, и когда через год услужливая полиция (тут постаралось даже не пресловутое III Отделение, а петербургский начальник сыскной полиции) представила агентурные сведения о беседах на кухне (выражаясь современным языком!) у Петрашевского, то царь развернулся на полную катушку!

«События конца сороковых годов и начала пятидесятых в Европе и вздутое дело Петрашевского привлекли внимание некоторой доли молодежи к социальным вопросам. /…/ С наивным недоумением узнали мы, что за Фурье в кутузку сажают!»[169] — вспоминал один из тогдашних студентов, приятель Н.Г. Чернышевского.

Сам же Николай I вовсе не был противником коммунизма по существу. Как раз в подвластных ему удельных имениях производились с конца двадцатых и вплоть до сороковых годов общественные запашки — и для создания страхового фонда на случай неурожаев, и в коммерческих целях.[170] Пусть и не во всероссийских масштабах, но это был самый настоящий, классический колхозный труд!

Дальнейшему развитию коммунистического движения при Николае I положили предел сугубо внешние обстоятельства. При Екатерине II такую ограничивающую роль сыграла Пугачевщина, при Николае I — Крымская война.

Не только дворянство оказалось сословием-банкротом: вся Россия оказалась державой-банкротом, и этому печальному факту отсалютовали пушки Севастополя. Все это оказалось естественным и неизбежным следствием развития сначала выдающихся реформ Петра I, а затем и попыток его преемников придать петровской системе хоть какую-то жизнеспособность.

Моральную ответственность за это несли все россияне, но чем образованнее они были, тем больше их фактическая вина. Самая же большая вина возлежит на депутатах, собранных в екатерининский «парламент» 1767 года — лучших людях России (ведь выбирали заведомо не худших!). Практически никто из них не оказался способен на государственную мудрость. А наибольшую вину несут дворяне, задавшие тон этому собранию. Их собратья и понесли впоследствии за это наивысшую кару. Бог — не фраер, как гласит поговорка лагерных з/к!

Дворяне вылетели в трубу не после 1861 года, когда это номинально произошло, а задолго до того, и только благодаря предельной сдержанности государства, не призывавшего должников к ответу, десятилетиями продолжали свое призрачное существование, совсем не призрачным образом выдавливая последние соки из собственных крестьян.

В результате и государство обнищало настолько, что ничего не смогло противопоставить крепкой и прочной Европе, якобы совершенно затерзанной революциями, от которых в тот период вовсе не страдала Россия.

Англичане и французы провели в Крыму в 1853–1856 годах по существу лихую карательную экспедицию[171] в чисто колониальном стиле, совершенно так же, как они это проделывали в Индии или Китае, указав тем самым тогдашней России на ее место.

Обратим внимание на категорию наименее обеспеченных дворян, составлявших к 1861 году порядка 40 % их общей численности.

40 % — это очень много: если их мало-мальски организовать и направить, то такого числа вполне достаточно, чтобы завоевать большинство на любых выборах, какие вздумалось бы проводить дворянам — хотя бы чисто теоретически.

Как раз на тех выборах, которые тогда реально регулярно происходили — в дворянских собраниях — большинство этих лиц вовсе не имело голосов: там был установлен четкий имущественный ценз, отсекавший мелкопоместных. Но внутренняя корпоративная солидарность, несомненно присущая дворянству, никак не позволяла тем же дворянским собраниям игнорировать чаяния такого множества собственных собратьев. Тем более, что для выступлений в прессе и просто для публичных разговоров никаких имущественных цензов и не требовалось. Так что, повторяем, эти 40 % процентов дворян представляли собою весьма внушительную общественную силу. Каковы же были позиция этой силы?

Число крепостных, имевшихся у дворянской семьи, напрямую не связано с семейным достатком. Тот же Герцен, будучи незаконнорожденным и не будучи дворянином, вообще не имел прав на владение крепостными. Неформально же его родной отец выделил ему конкретную часть собственных владений — и доходы от нее сделали Герцена баснословным богачем, постаравшимся, уезжая в эмиграцию, вывезти капитал с собой — это оказалось нелегкой, но разрешимой задачей.

Любой иной владелец нескольких крепостных душ также мог быть небедным человеком: владеть изрядной недвижимостью, быть крупным чиновником, получающим солидный оклад (иногда с персональными надбавками, назначаемыми царем) и т. д. Но все же для основной массы дворян численность крепостных напрямую коррелировала с доходностью имений (или с задолженностью этих имений, что имело место практически). Какова же могла быть эта доходность?

40 % дворянских семей — это порядка сорока тысяч помещиков. 3 % крепостных — это около 600 тысяч живых людей, среди них — порядка 240 тысяч полноценных работников-мужчин (и то, и другое округляем для верности в большую сторону). Получается порядка шести работников-мужчин на каждую подобную дворянскую семью. Поскольку все сельскохозяйственные труды производились в имениях руками крепостных (хотя, возможно, граф Л.Н. Толстой был не единственным эксцентриком, любившим пахать землю), то нетрудно представить себе экономическую мощь таких хозяйств.

Ясно, что никакой роскоши подобное производство обеспечить не могло, что было весьма обидно для дворянина, имевшего более обеспеченных соседей, родственников, друзей детства и юности, коллег по службе — как о том писал еще А.А. Бестужев. А для дворянских жен это было обиднее вдвойне. Этого не могло хватать и для регулярного жизнеобеспечения, тем более что доходы, зависящие от урожаев, были нерегулярны от года к году.

Мало того, подобное хозяйство было таково, что имело только две возможные перспективы: либо продолжать свое незавидное существование, либо окончательно погибнуть.

С другими, более крупными хозяйствами можно было поступать по-иному: обеспечить компромиссный раздел имущества — земли прежде всего — между крестьянами и помещиком. Первые получали какой-то минимум самостоятельных жизненных благ, второй — некоторое самостоятельное хозяйство, которое могло обрабатываться наемными руками. О разведении фермерства по рецепту Пестеля речи практически не могло вестись нигде — слишком уж много народилось излишних крепостных, которых необходимо было как-то трудоустраивать.

В мелких же поместьях делить уже ничего не оставалось. Они могли держаться только на непрерывной эксплуатации ничтожного числа работников на ничтожном клочке земли. Лишить главу такого хозяйства произвольных методов распоряжения работниками означало одно — полностью ликвидировать такое хозяйство.

Так оно и получилось сразу после 1861 года, и это можно было предвидеть заранее.

М.Н. Катков (тогда — жуткий радикал!) писал накануне 1861 года: «Помещик у нас есть чисто-начисто создание государства. /…/ Отними государство хоть на минуту свою поддерживающую руку от помещика — и он исчезнет, как призрак».[172]

Этот прогноз оказался неверен по отношению к значительной части богатых помещиков: более или менее благополучно их хозяйства просуществовали до самого 1917 года.