Дмитрий Шевченко - Кремлёвские нравы

• Название: Кремлёвские нравы
• Автор: Дмитрий Шевченко
• Издательство: Совершенно секретно
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-89048-056-1

Книга Дмитрия Шевченко — это талантливая, честная проза человека, помнящего о совести. Это своего рода вызов придворной журналистике. Автор, проработав несколько лет в пресс — службе Президента России, «зарисовал» свои впечатления, создал целую галерею образов «главных людей» Кремля и их окружения. События и ситуации, представленные в записках Дмитрия Шевченко, можно охарактеризовать и как трагическую летопись, и как откровенно анекдотические, и как «черный» юмор, доходящий до абсурда. Но самое главное — все эти картинки с натуры наблюдались и самим автором и его собеседниками, оказавшимися в «системе».

---

В глазах его стояли слезы.

Я не знал, что сказать. А потом вдруг вспомнил эпизод из романа Солженицына «Раковый корпус». Главный герой приходит в зоопарк и видит пустую клетку, где сидела обезьяна — макака-резус. На клетке прилеплен листок, где сообщается, что кто-то насыпал макаке в глаза табак и она погибла. И уточняется: насыпал просто так.

Страшно. Но лучше, мне кажется, не объяснить происходящее в нашем государстве.

Афганистан, Сумгаит, Баку, штурм Грозного, рыдающие роженицы в Буденновске, плетущиеся с грудными младенцами из разрушенной больницы, все это было просто так. Никто не виноват. Забудьте…

КВАРТИРА ДЛЯ ЛЮБИМОЙ

Максим был не прав, когда сказал, что в Кремле никого не наказали.

Наказали. И строго.

Но не Грачева. И не Барсукова. И не за Чечню.

…Роман этот, нежданно-негаданно случившийся под сводами президентской резиденции накануне Нового года, накануне новой войны, всколыхнул весь Кремль.

Советник одного из ельцинских помощников (его в скором времени чуть не лишила мужского достоинства собака Юмашева) и секретарша вдруг поняли, что давно симпатичны друг другу.

Служебные романы в Кремле не приветствуются. А влюбленные (видно, давно искали друг друга) и не думали скрывать свои чувства.

Однажды женщина призналась своему кавалеру, что у неё очень тяжелое жилищное положение — с детьми ютится в маленькой квартире. Документы на расширение лежат в профкоме, очередь — длинная, а у неё уже сил нет больше терпеть.

Обычно осторожный бюрократ тайно проник в кабинет своего босса и артистично подделав его голос, позвонил в управление делами, устроил разнос. (А говорят, настоящей любви не бывает!) Ордер моментально выписали. Но вскоре злодейство раскрыли. Совпало это с началом чеченской кампании. Нужно было выпустить пар… Так что Новый год стал траурным днем не только у всей Ичкерии, но и у двух незадачливых любовников.

У Евы вскоре отобрали уже выделенную и «отпразднованную» квартиру, а Адама понизили в должности. Затем, поразмыслив, обоих с позором, с отъемом удостоверений прямо у Спасской башни, навсегда изгнали из кремлевского рая…

НАПУТСТВИЕ МАКСИМУ

Однажды отец, когда на душе у меня было худо, сказал одну поразительную вещь. Я её запомнил на всю жизнь. Мы сидели на кухне у окна в нашей квартире и смотрели на Останкинскую вышку, на старый Шереметьевский парк, на дальние огоньки у Сокола, на железную дорогу, по которой зеленой змейкой торопился на милый север, в Петербург, скорый поезд, и тогда отец сказал:

— Все эти пространства, эти дали — не пустые. Они заполнены не родившимися людьми. А тебе выпало счастье…

И теплые эти слова всегда согревали меня в трудные минуты.

Тяжело жить в нашем сумрачном отечестве! Не все выдерживают.

А нам бы выдержать, Максим, — и не сдохнуть. Нам бы ещё повоевать, товарищ сержант!

МНОГО РАБОТЫ ДЛЯ ПОХОРОННЫХ КОМАНД

— Все бросай и в аэропорт! — с порога выпалил новый руководитель пресс-службы Ипатьев, недавно назначенный вместо отправленного на пенсию Андрея Андреича (к этой личности мы ещё вернемся). — Кровью искупишь архангельскую поездку.

— Куда лететь-то?

— Во Внуково узнаешь.

Стоял апрель 96-го года. Под окнами, на Красной площади, праздношатающиеся, вечный людской водоворот. У Лобного места на солнышке греется стая одичавших собак — демократия на дворе. Дошло до того, что «кабыздохи» гадят прямо у Спасской башни, там, где в недавнем прошлом тянули носок часовые Ильича. Одна из псин увязалась за свадебной процессией, норовя ухватить невесту за ажурный шлейф, жених пинком отгоняет её, зеваки ржут…

Но пора в дорогу — искупать Архангельск. Пару дней назад один из журналистов в моей группе опоздал на самолет (искал лекарство, зуб разболелся) и мы вылетели в Москву на двадцать минут позже, под косые взгляды Ипатьева и охраны…

Я уже понял, что дорога лежит в Грозный — Ельцин решил проявить политическую экстравагантность: полевые командиры в Москве, а он вдруг инкогнито объявляется в Чечне. И в смысле безопасности удачно. Только что он там забыл? Зачем больному старику (предвыборная кампания — слишком универсальный ответ) бросать насиженное место и нестись навстречу новому инфаркту — в самое пекло?

Все стало ясно на другой день, когда Ельцин на броне танка подписал указ о прекращении войны в Чечне. Ему нужен был громкий спектакль (сколько их ещё было и будет!) — с натурными съемками. Чтобы и зрители, и клакеры не сомневались в правдивости. Еще не зная этой финальной сцены, на месте мы отрепетировали каждую деталь. И полет на вертолете в одно из «чеченских» сел (три круга охраны, жители — сугубо русские, проверенные, Надтеречный район), и объятия президента-освободителя с солдатами, и прочувствованные речи на армейском плацу в 205-й бригаде. Улыбающийся лик честного Батурина. Только у солдат, обласканных президентом, лица почему-то были печальные…

Они всё поняли, эти возмужавшие под «градом» мальчики, преждевременные психологи, они почуяли фальшь, комедиантство. И роли артистов миманса не понравились им. Они говорили мне об этом ночью, когда Ельцин улетел в Москву. Никто не поверил в прекращение войны. А я рассказал про дудаевские факсы, брошенные в корзину, о кремлевской гордыне, как Грачев по пьянке (в честь своего дня рождения) ввел войска в Грозный. Такого фейерверка не видели даже тонконогие французские Людовики в Версале…

Только сейчас, осмотревшись вокруг, я обнаружил, что казарма, где коротали ночь, в отличие от надраенного накануне плаца, выглядит безобразно. А говорили — элитная часть. Видно, заранее стало известно, что Ельцин внутрь не полезет. Белье, похоже, не меняно с начала боевых действий и, говоря словами импрессионистов, пастельного цвета. Серого. Сколько тут до меня маялось уставших тел? Окна закрыты, вонь и жара. Полы, тумбочки изъедены жучком. Доисторические пружинные кровати заржавели, скособочились, скрип колодезного ворота. Гулаговский барак! И лица на подушках — белые, испуганные. Веселенькие, наверное, снятся сны…

Я вышел в коридор подышать и столкнулся с воином, дежурившим на тумбочке. Телосложением и ростом напоминал он ученика начальных классов, только руки большие, все в шрамах, иструженные. Он печально взглянул на меня:

— Вторые сутки стою. Не меняют, сволочи…

И здесь, на войне, дедовщина! А вдруг завтра в бой? Что он навоюет? Впрочем, таких пацанов — волонтеров Ельцина — тут множество.

— Кормили? — спрашиваю.

Он отвернулся. Я сбегал за хлебом и колбасой. Опасливо, словно степная лисица, он принялся есть, вздрагивая от малейшего шума.

— А войны правда не будет?

Я пожал плечами и вышел наружу. Вдалеке, за Грозным, незаживающей раной пылал нефтяной факел, странное для апреля тепло разливалось в воздухе. Первая за несколько месяцев тихая ночь — спасибо Ельцину хоть за это.

Утром наш небольшой кремлевский десант погрузился в военный вертолет и мы отправились из «Северного» в Моздок. Перед отлетом сфотографировались на память с новыми знакомыми. Давешний дневальный тоже попал в кадр.

…Через несколько недель после указа об окончании войны начался очередной штурм Грозного. 205-ю бросили в бой.1 Позвонил в штаб бригады знакомому офицеру, справился о потерях. Вздохнув, он сказал, что работы у похоронных команд было достаточно. Я назвал несколько имен. «Погибли», сказал офицер. Не вернулся назад и маленький солдат, похожий на лисицу…

«Неувязочка вышла», — любит говорить наш президент.

ЗОЛОТАЯ МЕДАЛЬ ВОЛОДИ

Всего вдоволь в Кремле, а штопора хорошего не найти. Не бежать же позориться в подвальный буфет, если стол уже накрыт и Костиков, пресс-секретарь, ходит над душой, потирая руки в предвкушении удовольствия.

Я выскочил в коридор поклянчить у ближайших соседей и столкнулся с незнакомым молодым человеком: открытое лицо комсомольского лидера, светлая улыбка — вылитый Васек Трубачев, только повзрослевший. Увидев, что я чем-то озабочен, предложил свои услуги. Понимающе кивнув, исчез за потайной с шифром дверью в глубине коридора, и через мгновение я держал в руках увесистую железяку.

— Зайду за ним вечером, смотри не потеряй, — улыбнулся новый знакомый и представился: — Сергей Восьмеркин.

Штопор был обыкновенным, с полированной от частого употребления стальной ручкой. Но странно — на нем имелся инвентарный номер, как на музейном экспонате.

К концу рабочего дня, когда Костиков провозгласил последний тост (за чей-то несравненный бюст! — выпили уже порядочно), Сергей постучался в пресс-службу.

— Знаешь, что за вещица? — спросил он хитро, бережно пряча штопор в карман. — Сам Владимир Ильич бутылки им откупоривал! Так-то. Поздравляю. Приобщился к истории… Дверь напротив, между прочим, вход в музей-квартиру Ленина. Я заместитель директора и всегда рад гостям…