Нина Молева - Бояре висячие

• Название: Бояре висячие
• Автор: Нина Молева
• Жанр: История

Эпоха Петра I по-прежнему хранит в себе множество тайн и загадок. Это касается не только самого царя (государственного деятеля, дипломата, воина, строителя), но и его соратников, последователей. В жанре небольших, почти детективных новелл, книга «Бояре висячие» повествует о первых российских художниках, о становлении русского театра. Автор книги — Нина Михайловна Молева, историк, искусствовед — хорошо известна широкому кругу читателей по многим прекрасным книгам, посвященным истории России.

---

Рисовать и даже писать виды пытался почти каждый из путешественников тех времен. Но портреты Русского музея свидетельствовали об ином — о высоком профессионализме. Откуда он мог (и мог ли?) появиться у де Брюина — к ответу на этот вопрос логичнее всего было подойти через биографию художника-путешественника. И вот тут-то начиналось самое удивительное.

Голландия последних лет жизни Рембрандта — де Брюину было десять лет, когда великого живописца не стало. Первые уроки живописи в родной Гааге, у местного, ничем не примечательного художника. Двадцати двух лет де Брюин отправляется в долгожданную поездку на родину искусств — в Италию. Он селится в Риме, где немедленно получает прозвище Прекрасный Адонис, посещает Неаполь и неожиданно для учителя и многочисленных друзей отправляется из Ливорно в далекую и долгую поездку. Малая Азия, Египет, острова Греческого архипелага — в конечном счете де Брюин мог потратить на них значительно больше времени. Но он словно торопится вернуться, оказаться в Италии, снова заняться живописью — на этот раз в Венеции в мастерской пользовавшегося большим успехом Карло Лотти.

Восемь лет в Венеции — сначала учеником, потом помощником модного мастера, наконец, обладателем самостоятельной мастерской. Де Брюин по-прежнему хорош собой, а его воспитание — «любезность» — тем более привлекает к нему знатных дам. У него нет недостатка в заказах и посетителях, которые рады послушать занимательные рассказы о дальних странах, посостязаться с хозяином в остроумии, при случае приобрести какую-нибудь работу. Рассказов и впечатлений де Брюину, несомненно, должно хватить до конца его дней, и кто бы мог подумать, что он решится так неожиданно прервать удачно складывавшуюся венецианскую жизнь. Ветер странствий — он снова коснется беспокойного Адониса. Впрочем, Адонис — это в прошлом. Новое, более соответствовавшее прожитым годам прозвище назвало сорокалетнего де Брюина Летучим голландцем. От давних лет остались длинное с тонкими чертами лицо, широкий разлет бровей, «водопад» рассыпающихся по плечам по-прежнему пышных кудрей и смелый взгляд умных глаз. Де Брюин возвращается в родную Гаагу, чтобы на пять лет запереться от мира, отдавшись работе над книгой о своем давнем путешествии. Художнику уже сорок шесть лет, когда в Дельфте выходит его сочинение, снабженное двумястами его собственных гравированных рисунков. Успех издания превосходит все ожидания. Первый географический бестселлер, переведенный едва ли не на все европейские языки.

В эпоху великих путешественников де Брюин оказывается одним из самых замечательных, потому что без экспедиции и кораблей, без помощников и снаряжения не просто посещает мало знакомые европейцам места. Он изучает и делает доступными для чтения все увиденные им уголки. Своими рисунками, гравюрами, дополненными обстоятельным, неторопливым и удивительно красочным рассказом, де Брюин показывает многие диковинки и достопримечательности далекой страны. Посмотрите, вот как все это было, как это выглядит, послушайте, каким представляется воображению, опыту и уму путешественника. Де Брюин похож и совершенно не похож на своих собратьев по мастерству. Похож профессиональной выучкой, не похож по характеру интереса к окружающему. В нем непонятным образом сочетаются несомненный талант живописца, скрупулезная объективность ученого и неистребимое любопытство простого бюргера, для которого каждая подробность обыденного уклада дороже всяких обобщающих выводов и философствований.

Встреча в мастерской

Если по-настоящему разобраться, все началось с Лондона, с пустоватой и мрачной мастерской модного портретиста Георга Кнеллера.

Шел 1697 год. Де Брюин только что закончил свою первую книгу. Кнеллер не мог не написать портрет новой знаменитости, тем более он — старый друг путешественника. В мастерской приятеля де Брюин увидел только что законченный другой портрет — вороненые латы, пышный разворот бархатной мантии, лавровый венок и поле боя за спиной. Под именем корабельного десятника Михайлова, как называл себя написанный Кнеллером незнакомец, скрывался таинственный русский царь Петр I. Уже больше года колесил он по Европе в составе так называемого Великого посольства. Десятки русских дипломатов, двести пятьдесят человек свиты, целый список государств и монархов, с которыми предстояло добиться прочного союза против оттоманской Порты, и «волонтеры» — «охотники». Они были для Петра едва ли не самым интересным — русская молодежь, разъезжавшаяся по Европе учиться самым разнообразным профессиям. Ему самому хотелось научиться сразу и всему.

Об исторических личностях принято слагать легенды. Об их поступках, высказываниях, увлечениях. О Петре известно, что он по-своему интересовался живописью, положил начало нашим музеям и особенно ценил голландских маринистов — художников, изображавших корабли и морские пейзажи. Но с легендами — как со слухами. Их достоверность в конце концов можно определить вопросом «откуда» — откуда все это известно?

В личной переписке Петра, документах его лет нет ничего, что говорило бы об увлечении искусством. «Страшный суд» — исключение. Гравюры? Да, Петр вспоминает о них, потому что ими можно и нужно иллюстрировать научные издания. Рисунок с натуры? Петр ценит его, потому что он заставляет зафиксировать то, в чем может отказать человеческая память. Обращаясь к нашим сегодняшним понятиям, это еще и интерес к пространственному мышлению, которое современникам Петра представлялось необходимым для всех — строителей, хирургов, механиков, артиллеристов, навигаторов. Ну а живопись — на царской службе уже давно было много живописцев. Конечно, не таких, как де Брюин. Совсем не таких.

Первые русские живописцы — художники, в отличие от иконописцев, начавшие писать с натуры — «с живства». Каких только самых невероятных для западноевропейских мастеров работ им не приходилось производить! Безоговорочно, спешно, независимо от характера дарования, интересов, призвания. Архивы — «столбцы» — ведавшие мастерами почти всех специальностей Оружейной палаты неистощимы в их перечислении. Взять одно только время Великого посольства. Тот самый живописец Михайла Чоглоков, который знал Петра с самых ранних его лет, учил царевича «краскам», пишет «персону» Натальи Кирилловны «во успении». Такой портрет умершего должен был точно соответствовать его росту — своеобразный двойник, который ставили «для памяти» у могильной плиты. Бухгалтерию не волнуют особенности и достоинства живописи. Куда существеннее, что материалов на «персону» пошло на один рубль восемнадцать алтын и четыре деньги.

Другому мастеру поручалось «написать на полотне живописным письмом перспективо длина аршин, ширина аршин, без дву вершков не замотчав» — немедленно. Срок исполнения и размеры картины здесь были главными. Спустя три дня фантастический, выдуманный художником пейзаж поступил в царские палаты.

Много живописцев отправлялось из Москвы в Воронеж для «прописки судов» — первых военных кораблей никто себе не представлял без живописных украшений. Беспокойная и многотрудная жизнь живописцев складывалась так, как писал в прошении один из них: «И в походе потешные дела и знамена писал, и в прошлом году посылан он был из Оружейные палаты в вотчины боярина Льва Кириловича Нарышкина в село Кунцево да в село Покровское для письма живописных дел и работал во все лето, да он же работал в селе Измайлове у дела камеди (театральных декораций. — Н. М.), и на ево великого государя службу знамена и древки писал, да он же работал у корабельного дозорщика Франца Федорова Тимермана корабельные знамена писал…»

Узнать, понять, передать познанное другим — это то, чему должно было помочь искусство. Художник — путешественник и исследователь де Брюин представлялся с этой точки зрения идеальным примером живописца. Петр не может остаться равнодушным к такому человеку. Через посредство того же Георга Кнеллера Летучий голландец узнает, что его приезд в Россию был бы встречен очень доброжелательно. Еще не официальное приглашение, но уже прямая возможность пересечь границы занимавшего воображение многих в Западной Европе государства.

Отказаться от неожиданного приглашения? Не заметить царской любезности? Летучий голландец не заслуживал бы своего прозвища, если бы остался к ним равнодушным. К тому же у него давно зреет план новой поездки на Восток. Его увлекает Персия и острова Индийского океана. Так не счастливое ли это стечение обстоятельств — добраться до цели своего путешествия сухопутным путем именно через Московское государство?

«По возвращении моем, после девятнадцатилетнего странствия, в мое отечество, — напишет в эти годы художник, — мною овладело желание увидеть чужие страны, народы и нравы в такой степени, что я решился немедленно же исполнить данное мною обещание читателю в предисловии к первому путешествию, совершить новое путешествие чрез Московию в Индию и Персию…» Заниматься живописью, обзаводиться мастерской, снова хлопотать о заказчиках и заказах де Брюину не хочется. В свои без малого пятьдесят лет он предпочитает целиком отдаться своей подлинной страсти: «Главная же цель моя была осмотреть уцелевшие древности, подвергнуть их обыску и сообщить о них свои замечания, с тем вместе обращать также внимание на одежду, нравы, богослужение, политику, управление, образ жизни…»