Геннадий Гор - Изваяние

• Название: Изваяние
• Автор: Геннадий Гор
• Жанр: Научная Фантастика

---

Была раскрыта сущность морских млекопитающих, похожих на наших дельфинов.

Как вскоре выяснилось, это было принципиально иное, необычайно поэтичное и многоаспектное видение мира. Миром морских млекопитающих (с тех пор названных разумными) была вода, казалось бы однотонная, однообразная, бедная событиями стихия. Но за много десятков миллионов лет существования этого вида настолько усовершенствовались чувства и настолько развился мозг, что познание этих млекопитающих открыло в мнимо однообразной среде поразительное многообразие.

Здесь, на своей планете, люди, в сущности, встретились с иным разумом, с иными принципами познания, словно прилетели на другую планету.

Начался диалог человека и морских разумных млекопитающих.

Волна новой мысли, нового знания, нового небывалого крайне своеобразного видения должна была оживить и воодушевить уставшее человечество, обострить его угасшую любознательность, но диалог был прерван. Началась война. Воевали машины. Но гибли люди.

Да, диалог был прерван.

Надолго ли?

Навсегда.

Разумные млекопитающие погибли одни из первых в этой гигантской войне физиков, химиков, математиков и машин.

Перед человечеством возникла новая небывалая проблема: как быть с мыслью? Как сохранить и продолжить ее в тысячелетиях и веках?

Только теперь, встретившись с иным разумом, с иной мыслью, люди сумели оценить свое собственное знание, свою собственную мысль. А ведь еще недавно они с подозрением относились к мысли, противопоставляя ей чувство и жизнь.

Ученые и техники начали усовершенствовать логические машины. Мысль должна была развиваться, отделившись от человека и забыв о нем. Была высказана идея, что человек стал помехой в развитии мысли, что на современном этапе знание не нуждается в человеке, что оно давно мечтало освободиться от человека и наконец освободилось.

44

Бой старинных стенных часов (в этом неспешном мелодичном бое было что-то музыкально-диккенсовское) напомнил мне, что пора идти в столовую. Начался час санаторного ужина.

Я прервал чтение, оставив книгу незакрытой на письменном столе.

Через полчаса я вернусь и возобновлю чтение. А может, не читать дальше? Закрыть книгу и поскорее сдать ее в библиотеку? Я ведь не был древним греком, чтобы без страха глядеть в глаза правде.

Когда я вошел в столовую, все ужинали. За своим столом я, кроме Ольги, увидел еще одного отдыхающего.

- Познакомьтесь, - сказала мне Ольга и назвала имя, то самое имя, которое я только что прочел на обложке книги, оставленной мною на столе.

Это имя, сойдя с обложки, словно бы окликнуло меня голосом Ольги.

Ольга еще раз назвала это имя, и я подивился игре случая. Случай, по-видимому, был в заговоре с обстоятельствами, которые не хотели, чтобы я закрыл глаза на жестокие, слишком жестокие факты.

Я посмотрел на своего знаменитого, посланного мне судьбой соседа. Это был человек небольшого роста, с самой беспечной и легкомысленной физиономией, какую я встречал в этом мире. Он был похож на затейника. Смеющиеся глазки. Улыбающийся рот. Чему улыбающийся? Вам? Да, и вам тоже. Но прежде всего самому себе и обстоятельствам, которые вполне, видно, его устраивали. Самодовольство? А почему бы нет? Он налил в стакан красного вина, подмигнул фамильярно не то Ольге, не то мне, не то всем сидящим в столовой и выпил.

Не мог этот человек быть автором философской книги. С большой натяжкой его еще можно себе представить пишущим учебное пособие для кулинаров или виноделов, но уж никак не мыслителем.

А собственно, почему? Почему не может быть у философа вид затейника или эстрадного остряка? Герберт Уэллс был великий писатель, создатель удивительно смелых и оригинальных научно-фантастических концепций. А те, кто его близко знал, утверждают, что его внешность не совпадала с его внутренним миром, он был невысок, суетлив... А философ Шопенгауэр, склочный старик, изувечивший свою соседку, а затем плативший ей алименты?

Я мысленно возражал себе, но убедить себя не смог.

Я сказал, обращаясь к соседу:

- Извините меня, я долгое время болел и, как говорится, отстал от жизни.

- Мы все отстали от жизни, - пошутил человек, похожий на затейника, - и жизнь отстала от нас. Контакт потерян, - и он снова подмигнул, на этот раз явно не нам, а бутылке с краоным вином.

- Имя ваше мне знакомо, - сказал я, - вы случайно не однофамилец знаменитого социолога?

- Нет, случайно не однофамилец, - ответил он, - я случайно он сам.

- Автор нашумевшей книги?

- Да, - сказал он. - Пока книга еще не отказалась от меня. Как говорили лет тридцать тому назад, не отмежевалась... Попрошу вас, подвиньте-ка мне вот то блюдо с селедкой. Отличная, доложу вам, селедка. Пока существует селедка и тонко порезанный лук, политый майонезом, человечеству не стоит унывать.

- Не знаю, как насчет человечества, - сказал я, подавая ему блюдо с селедкой, - но вы явно не унываете.

- А вы? Вы разве приуныли?

- С вашей помощью.

- Как вас понять?

- Я как раз читаю вашу книгу.

- Вы меня принимаете за продолжение моей книги?

- Не за продолжение. Нет! Но я считаю, что между книгой и автором должно быть единство, если автор вполне искренний человек.

- Можете считать меня не вполне искренним. Я вам разрешаю. Но книга есть книга, а я не книга. Я - человек. И ничто человеческое мне не чуждо. Неужели я должен предаваться унынию, пробуя такую вкусную селедку и попивая такое отличное вино? Чуточка сенсуализма не помешает человеку, даже если он только вчера узнал, что он смертен. Но я узнал это не вчера.

- В своей талантливой книге вы не оставляете никакой надежды.

- Для чего пишутся книги? - вдруг спросил он меня.

Я не ответил. Он ответил за меня и за себя:

- Для того, чтобы, кроме всего прочего, Их читали. А кто будет читать оптимистическую книгу, похожую на передовицу газеты "Физическая культура и спорт"? Отчаяние и страдание на бумаге и жизнерадостность в миру. Сейчас в моде такого рода дуализм. Повеселившись в обществе друзей, вволю пображничав, человек у себя дома не прочь немножко погрустить.

- Но какое же тут веселье, какой смех, когда...

- А что, собственно, произошло? Что?

- Как что? А продолжение рода человеческого? ..

- Ах, вот что вас заботит. Человеческий род? Разве вам неизвестно, что эта проблема разрешена наукой? Достаточно взять ядро из любой нашей соматической клетки, например кусочек кожи, и пересадить ядро в женскую яйцеклетку, и вы снова начнете жить в лице своего двойника - сына. Не огорчайтесь, друг. Не принимайте ничего близко к сердцу. Пусть огорчается ваш будущий сын или внук, узнав, что он ничем не отличается от вас.

45

Нa следующее утро меня разбудил револьверный выстрел.

За завтраком я узнал, кто стрелял. Стрелял социолог. Стрелял в себя.

Придя в свою комнату, я снова раскрыл его книгу.

Я никогда раньше не задумывался над тем, для чего пишутся биографии писателей или философов. Ведь они пишутся и для того, чтобы показать, что между автором и его книгой существует единство. А как быть, если этого единства нет? Как быть, если автор похож на эстрадного актера, на затейника или светского болтуна, а его книга - это могучая мысль, искренний и трагический голос вдруг заговорившей истории и природы?

Я думал об этом, раскрыв книгу. Я думал об этом и о пистолетном дуле, поднесенном к виску, и о селедке с луком, и о пошловатом голосе эстрадника, о его пустых, захватанных, ничьих словах. Но ведь это была только маска. Маска, которую зачем-то надел на себя глубокий и тонкий человек.

Его книга - это был он сам. Он сам, и на этот раз без маски.

Книга была многоголоса. Она сумела слить себя со множеством людей, перед которыми вдруг возникла стена. С одной стороны - стена, а с другой - пропасть. Спешить было некуда. Пора было подумать. Но разве мало думало человечество за несколько тысячелетий своей цивилизации? Разве мало оно выдвинуло мыслителей? Но ни один мыслитель не мог предвидеть того, что случилось в результате войны машин.

Нужно было снова дать ответ на вопрос - что такое человек?

Уже сколько раз социологи на этот вопрос отвечали так: человек существо двойственное, это своего рода кентавр. Начало биологическо-животное срослось с началом духовно-социальным.

С тех пор как возникла цивилизация, человек стал стыдиться в себе того, что связано с физиологией и биологией. Он нуждался в иллюзии. Иллюзия помогала ему не замечать в себе животное начало. Иллюзия и связанный с этой вечной иллюзией талант. Эта иллюзия и породила искусство и науку.

Но вдруг время остановилось. Время остановилось, но часы шли. И от того, что шли часы, остановившееся время казалось еще более загадочным и страшным.

Человек вспомнил, что кроме того, что он человек, он еще и генотип. Слово "генотип" перешло из учебника генетики в бытовую разговорную речь. Оно было на устах у всех.