Юрий Баранов - Позывные дальних глубин

• Название: Позывные дальних глубин
• Автор: Юрий Баранов
• Издательство: Голос-Пресс
• Жанр: Морские приключения
• Год: 2004
• ISBN: 5-7117-0495-8

Роман Юрия Баранова «Позывные дальних глубин» является продолжением его ранее вышедшего произведения «Обитель подводных мореходов». Автор прослеживает судьбы современных моряков-подводников, показывая их на берегу и в море в самых неожиданных, порой драматичных ситуациях. В основе обоих романов лежит идея самоотверженного служения Отечеству, преданности Российскому Флоту и его вековым традициям.

---

Теперь по воскресеньям Непрядовы вместе готовили семейный борщ, жарили картошку и даже пекли блины. А если погода позволяла, то с охотничьим ружьём отправлялись бродить по окрестным сопкам, надеясь подстрелить какую-нибудь водившуюся там дичь. Говорили обо всём, что душе было угодно. Егор втайне нарадоваться не мог сыном. Нравилось, как он взвешенно рассуждает о делах житейских и с каким вниманием ловит каждое отцовское слово. Иногда Непрядова охватывала такая нежность, что хотелось, как прежде в детстве, обнять сына, потискать его, или же просто поиграть и побаловаться, подурачиться с ним. Но только это всё осталось в прошлом. Теперь перед ним был вполне сформировавшийся взрослый человек, настоящий мужчина и будущий офицер, с которым полагалось держаться на равных, уважительно и без лишних эмоций.

А Степан, с присущей ему жаждой познанья, глубоко забирался в их давнишние семейные тайны, о которых сам Егор имел весьма смутное представление. Копаясь в дедовой библиотеке, он как-то наткнулся на старинные гравюры с морскими пейзажами и какими-то батальными сценами. Когда же стал интересоваться, кому эти рисунки могли принадлежать, то выяснилось, что в роду у них когда-то уже были мореплаватели, к тому же имевшие отношения к великим географическим открытиям. Об этом говорили мастерски исполненные рисунки с видами камчатских сопок и берегов Аляски. А батальные сцены с такой достоверной подробностью мог воссоздать лишь тот, кто сам побывал в морском бою при Синопе. Но кто именно был в их роду тот замечательный пейзажист и баталист, затруднялся сказать даже сам Фрол Гаврилович: может, это был дед его, а может и родной дядя. Подпись-то в уголочке все равно значилась «Непрядов». А какой из них — поди угадай!

И теперь уже проще было понять, почему отца Егора в своё время так неудержимо потянуло к себе море. Конечно же, он когда-то держал в руках эти удивительные рисунки, не раз любовался ими, мечтая о дальних странствиях и походах. А объявленный в тридцатые годы «комсомольский набор» на флот лишь приблизил Степана-старшего к осуществлению его самого заветного, быть может, желания. И Стёпка-младший не сомневался, что всё произошло именно так, а не иначе. Пейзажи были настолько хороши и заманчивы, что невольно заставляли и его самого мечтать о дальних морях и неведомых странах. Стёпка не терял надежды, что когда-нибудь отыщется и дневник того самого художника и мореплавателя. Об этом как-то обмолвился и Фрол Гаврилович, в давности видавший потрёпанную тетрадку в кожаном переплете, но вот куда она потом запропастилась — понятия не имел.

Но выяснил Стёпка нечто более важное, чего осторожный дед по какой-то одному ему известной причине Егору никогда не говорил. Выходило так, что лихой черноморский мичман однажды всё же нашёл в себе мужество попросить у отца своего прощения за то, что когда-то всуе порвал с ним, как со служителем культа, всякие отношения. И слова эти покаянные будто бы передала Фролу Гавриловичу его невестка, когда перед войной приезжала единственный в свой жизни раз в Укромово Селище вместе с годовалым сыном. Сам Фрол Гаврилович тогда ответил на раскаяние своего Степана, что, мол, «Бог простит» и тем самым как бы не дал прощения сыну. То было как возложенное на него родительское проклятье, невольно сорвавшееся с отцовских уст. Хотя сердце прощало и душа кричала от боли за единственное чадо своё. Это всё, в понимании Фрола Гавриловича, не могло не сыграть своей роковой роли. Страшна беда и горе, что сын погиб, но куда ужаснее, что тело его так и осталось не преданным земле. И вот спустя годы и годы безутешный Фрол Гаврилович винил во всем случившемся лишь себя, свою гордыню, которая не позволила ему быть великодушным и простить Степана. Вот и получалось, что не внуку, а только правнуку признался во всём старый священник, принимая непростительное деяние своё за тяжкий грех. Правда, благодатным знамением свыше был ему вновь обретённый внук, с которым старик уже и не чаял когда-либо свидеться. Да только чувство глубокого раскаянья и вины всё равно не покидало. С этим он и доживал остаток своих дней.

Обо всём этом Степан рассказал однажды отцу. Егор недоверчиво похмыкал, мол, не слишком ли дед какими-то надуманными терзаниями осложняет себе жизнь? Ведь что было, то прошло. И стоит ли теперь ворошить воспоминания, если всё равно ничего нельзя изменить либо переделать? Однако решил, что ему самому надо на пару-тройку деньков вырваться к деду. Думал, поговорит с ним и тем самым хоть как-то успокоит, уймёт стариковскую боль и тревогу.

Непрядов заметил, что с приездом сына у него и на службе дела пошли как-то особенно удачно и споро. За что бы ни брался, всё получалось. Вновь он был уверен в себе, спокоен и весел, как в лучшие годы своей жизни. Прежние мрачные предчувствия уже не тревожили его. Стёпка теперь безраздельно владел всеми его надеждами и помыслами. Особенно нравилось, когда при встрече с Плотниковым тот вполне искренне начинал нахваливать Стёпку как одного из самых толковых и старательных стажёров, проходивших практику на его лодке: специальность свою знает превосходно, в море не укачивается, к тому же чётко исполняет обязанности дублёра вахтенного офицера. Вот и получалось к самодовольной радости Егора, что оба они, отец и сын, служили очень даже неплохо.

4

На разборе прошедших учений действия непрядовского экипажа были признаны образцовыми. Лодка подтвердила звание «отличной», а сам командир, естественно, ещё больше укрепил свой авторитет в глазах начальства. Его метод внезапной атаки путём глубокого обхода противника подо льдом был признан и по достоинству оценен. Все шансы были надеяться на соответствующее поощрение. Комдив даже намекнул, что самого Непрядова в скором времени может ожидать очередное повышение по службе — с переводом на адмиральскую должность при штабе.

Егор к этому известию отнёсся спокойно, поскольку в ближайшее время расставаться с кораблём в его планы не входило. А что там на самом деле решит начальство — ещё вилами по воде писано. Никакими посулами Егор никогда не обольщался. Он просто служил как мог и как умел. И этим вполне довольствовался.

И вот настал день, который много значил для Непрядова и всего экипажа. В штабе сообщили, что принято решение отправить его лодку в длительное автономное плавание в дальних арктических широтах, с выполнением целого ряда особо важных задач. Сам он в душе давно уже был к этому готов, поскольку знал, что именно его субмарина, как никакая другая, наилучшим образом приспособлена к длительному плаванию подо льдами. Теперь же предстояло делом доказать, на что способны лодки этого проекта. А Непрядовский экипаж, вполне вероятно, выбрали потому, что именно на него во флотских верхах надеялись больше всего.

Начались привычные суматошные дни по подготовке к дальнему походу. Принимали на борт боезапас, пополняли провизионку, закачивали топливо для вспомогательных движков и питьевую воду для личного состава. Поневоле пришлось теперь Егору дневать и ночевать на корабле. Даже со Стёпкой стал видеться реже, да и то на борту своей лодки. Другого места для встречи отца с сыном теперь просто не находилось. Но Степан и сам был рад познакомиться с новейшим подводным кораблём, служить на котором, казалось, было пределом всех его мечтаний. По крайней мере, так думал отец, глядя, с каким благоговением и восторгом сын его осматривал совершеннейшие устройства корабля. Теперь вместо того, чтобы прогуливаться по сопкам, они ходили по отсекам лодки и в этом находили одинаковое удовлетворение. Но всё же короткими стали минуты, когда отец и сын могли побывать наедине. На командира, как и всегда в таких случаях, сваливалось столько дел, что он едва успевал с ними справляться.

Немало забот выпало и Вадиму Колбеневу. Однажды он пришёл в каюту к Непрядову чем-то расстроенный. Грузно сел на диван, едва не продавив его могучим весом до основания. Егор сидел за письменным столом, просматривая ведомости на запчасти, которые механик Теренин дал ему на подпись. С краю стола пристроился и Кузьма Обрезков, — в ожидании подписи на свои продовольственные накладные.

Слыша, как жалобно скрипел кожаный диван под Колбеневым, Егор сказал, не отрываясь взглядом от бумаг:

— Вадимыч, ты по утрам бегал бы что ли, пока мы на берегу. Глядишь, так и сбросил бы пяток-другой лишних кило. А то ведь скоро в люк не пролезешь.

— Партия прикажет, он и в угольное ушко проскользнёт, — сразу же съехидничал Кузьма. — Как бывший отличник он всё может…

— Ты-то помолчал бы, двоечник несчастный, — сказал Обрезков, не перестававший при случае напоминать Кузьме его курсантское прошлое, когда тот на первом семестре числился отстающим по математике. — Это ты просочился каким-то чудом на второй курс. Хотя, если по совести, тебя следовало бы как «дубаря» оставить на первом курсе на второй год.