Олег Вите - Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение

• Название: Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение
• Автор: Олег Вите
• Жанр: История

Поводом для написания статьи послужило выступление автора на междисциплинарной конференции «Общественный человек и человеческое общество (памяти Бориса Федоровича Поршнева)», проведенной в Российском общественно-политическом центре при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда и Российского фонда фундаментальных исследований в сентябре 1998 года. Сокращенная версия статьи опубликована в журнале Полития, 1998, # 2.

---

Именно цепи этих оппозиций и были той первичной связью человечества как единого целого, о которых говорилось выше в разделе Исторические науки.

В процессе человеческой истории развитие этой исходной оппозиции приводит к формированию гигантской сети отчасти взаимопересекающихся, отчасти поглощающих друг друга различных общностей «мы», каждая из которых осознает себя в качестве таковой, противопоставляя себя некоему «они».

Исходя из своего анализа нейросигнального взаимодействия в эпоху дивергенции, Поршнев подчеркивает, что обособление от «они» является механизмом ограничения суггестии исключительно пределами «мы»:

«„Мы“ формируется путем взаимного уподобления людей, то есть действия механизмов подражания и заражения, а „они“ — путем лимитирования этих механизмов, путем запрета чему-то подражать или отказа человека в подчинении подражанию, навязанному природой и средой».[93]

Поршнев обращает внимание на специфический механизм самозащиты существующей общности «мы» — настороженное выискивание таких «они», которые словно бы не видны на первый взгляд:

«Этот психический механизм служит постоянным критическим зондажем в своем собственном „мы“: а нет ли в нем притаившихся, замаскированных под „нас“ элементов, которые, в действительности, являются не „нами“, следовательно „ими“. Трудно переоценить роль этой неустанной и неусыпной рекогносцировки.

Естественно, что она тем более напряженна и интенсивна, чем более замаскированными представляются эти не принадлежащие к „мы“ элементы.

Соответственно, враждебность и отчужденность встречаются не только к отдаленным культурам или общностям, но и к наиболее близким, к почти тождественным „нашей“ культуре. Может быть, даже в отношении этих предполагаемых замаскированных „они“ социально-психологическая оппозиция „мы и они“ особенно остра и активна».[94]

Описанный Поршневым механизм позволяет многое понять в той «естественности», с которой в 30-е годы в СССР была внедрена атмосфера всеобщей подозрительности. Ниже в разделе Политические науки будут подробно рассмотрены и некоторые другие результаты поршневских исследований, позволяющие понять в целом важнейшие идеологические «особенности» устройства советского общества.

Формирование в среде неоантропов отношений «мы — они» и было той почвой, на которой происходила поляризация единой в исходном пункте эмоции: то, что соответствует «нам», вызывает положительную эмоцию, то, что соответствует «им», — отрицательную. Положительная эмоция снимает фильтр недоверия к слову (к суггестии) другого человека, то есть ослабляет контрсуггестию, отрицательная, наоборот, усиливает ее.[95] Таким образом, уже в ходе первичной поляризации единая прежде эмоция разделилась на две, играющих противоположные роли — контрсуггестии и контрконтрсуггестии. Поршнев замечает по этому поводу:

«С физиологической точки зрения, эмотивные реакции связаны с вегетативными и секреторными сдвигами. В головном мозге ими ведают, в основном, подкорковые отделы. Это говорит о том, что данная группа контрсуггестивных явлений служит как бы попыткой коры головного мозга бросить в бой против суггестии глубокие резервы — эволюционно древние образования в центральной нервной системе. Но тем самым оправдан, вероятно, прогноз, что это направление контрсуггестии не слишком продуктивно».[96]

В целом, развитие всего тройственного комплекса «суггестия — контрсуггестия — контрконтрсуггестия» оказывается практически «бесконечным», ибо никакая контрсуггестия «не уничтожает суггестию, а лишь загоняет ее в узкие, жесткие ограничения»,[97] а значит — обречена на новые и новые попытки дальнейшего усовершенствования.

Наконец, интериоризация оппозиции «мы — они», интериоризация всего тройственного комплекса «суггестия — контрсуггестия — контрконтрсуггестия», то есть интериоризация внешней речи, порождает внутренний диалог и вообще внутренний мир человека. Поршнев подробно анализирует, как развивались и усложнялись общности, как параллельно с этим выделялась и развивалась личность со своим внутренним миром. Он подчеркивает роль оппозиции «мы — они» в таком сугубо индивидуальном явлении, как самооценка личности:

«Без какой-то самооценки не бывает личности: еще нет личности, пока нет вопроса „кто я?“ Себя соотносят с кем-то вне себя — существующим или мнимым.

Человек как бы смотрит на свои поступки и помыслы в зеркало. Он или узнает в нем то „мы“, к которому отнес себя, или с ужасом обнаруживает в зеркале „они“. Вне этого постоянного сопоставления себя с чем-то, себе нетождественным, с образами разных человеческих общностей — нет и личности.

Что же первичнее?».[98]

Отсюда решительный вывод Поршнева о первичности социальной психологии по отношению к психологии личности. Обоснование этой первичности является, на мой взгляд, едва ли не важнейшим вкладом Поршнева в психологическую науку.

Но и в формулировке такого вывода Поршнев проявляет предельную осторожность:

«Психологическая наука сегодня еще не готова дать окончательный ответ на этот дискуссионный вопрос. Но некоторые распространенные представления, мешающие поиску, можно устранить с надежным фактическим обоснованием».[99]

Поршнев полностью отдавал себе отчет в фундаментальном значении для социальной психологии своих открытий. Не называя себя, он именно о своем вкладе в эту науку пишет:

«Сейчас, в частности, благодаря прогрессу социальной психологии мы все лучше знаем, что любая общность людей строится по принципу „они и мы“, то есть является одновременно отношением между общностями».[100]

3. Психиатрия

«Несмотря на бурное развитие генетики», — пишет Поршнев, — «еще почти никто не подошел с позиции антропогенеза к материалу психиатрии».[101] Собственные исследования в области антропогенеза позволили ему восполнить этот пробел и предложить надежное обоснование эволюционной (филогенетической) природы психических болезней человека. Сравнивая симптомы болезней, проявляющихся как в повышенной, так и в пониженной активности, Поршнев обнаруживает и у тех, и у других общую основу:

«Что же объединяет все эти разные явления? Только то, что и повышенная, и пониженная активность делают человека в той или иной мере неконтактным и асоциабильным. Это значит, что окружающие не могут в должной мере влиять на его поведение. […] Неконтактность — это и есть броня, закрывающая психотика от внушения окружающих. Неконтактность тождественна невнушаемости.

[…] Оба противоположных фильтра схожи, так как в равной мере не пропускают тех же самых воздействий внушения: один — неукротимость, другой — недоступность. Иными словами, оба характеризуются неполной проницаемостью или даже непроницаемостью для специальных антропических раздражителей».[102]

Сопоставляя социально-психологическую природу этих симптомов с процессом становления психики в филогенезе, Поршнев приходит к выводу:

«Все истинные или генетически обусловленные психические болезни можно считать воспроизведением разрозненных черт, характеризовавших психонервную деятельность на уровне палеоантропов или, крайне редко, более отдаленных предков. […] Они воспроизводят эволюционную ступень невнушаемости, то есть не контрсуггестию, а досуггестивность. Впрочем, здесь есть элемент оборонительной функции, как бы забронированность от суггестивной (или, может быть, лишь интердиктивной) работы возникающей второй сигнальной системы.

Видимо, это как раз и восходит к нейропсихическим чертам палеоантропов эпохи дивергенции».[103]

Относительно немногих исключений, связанных, напротив, с повышенной внушаемостью (микроцефалы и дебилы), Поршнев пишет:

«Суггестивная функция […] принадлежит кануну или началу второй сигнальной системы. Тем самым эта сверхвнушаемость при некоторых прирожденных психопатиях все же свидетельствует о том, что на каком-то этапе или в какой-то части популяции было нормой в мире поздних палеоантропов или, может быть, ранних неоантропов. Мы можем даже предположить, что в их отношениях боролись между собой эти две тенденции: асуггестивность и гиперсуггестивность».[104]

Подводя итоги своего анализа филогенетической природы психических болезней, Поршнев предостерегает от слишком упрощенного подхода:

«Итак, психически больные люди — это неизбежное, по законам генетики, воспроизведение в определенном маленьком проценте человеческих особей отдельных черт предкового вида — палеоантропа. Речь идет ни в коем случае не о широком комплексе, тем более, не о полноте черт этой предковой формы, а лишь о некоторых признаках, самое большее — о группе необходимо коррелированных признаков. Точно так же у других человеческих особей воспроизводится, скажем, обволошенность тела без всяких других неандерталоидных симптомов, у иных — некоторые другие черты морфологии».[105]