Линор Горалик - Смотри, смотри, живая птица

• Название: Смотри, смотри, живая птица
• Автор: Линор Горалик
• Жанр: Русская классическая проза

---

Адресат

Ну вот, мы встретились около Красильникова, знаешь, где это, да, перед площадью Победы? - и пошли искать подходящее место. Яша хотел, чтобы мы шли на Торговую, потому что там всегда полно туристов, но нам-то как раз хотелось не туристов, а своих прекрасных сограждан. А надо понимать, что город там совсем небольшой, крупных улиц просто раз-два и обчелся. В общем, после получаса хождений туда и сюда мы пришли, собственно, на площадь Победы. Ну, все как у нас, да. И вот, значит, мы зашли там в подворотню, быстренько переоделись и договорились - пол-часа, потом мы, значит, встречаемся в этой подворотне. А, и друг на друга не смотреть, потому что и площадь вообще-то тоже невелика. И, значит, решили начинать. Яшка пошел прямо под памятник, Сережа стал, соответственно, у выхода из метро, а я по задумке должна была просто подходить к людям на площади. Значит, нас еще надо было видеть: у Яши были специальные штаны, которые он накануне обливал пивом и вешал на солнце, и какая-то дикая фуфайка на голое тело, - а надо понимать, что было плюс двенадцать и вообще-то не слишком жарко; вот; Сережа просто надел поверх, значит, свитера и джинсов мое пальто женское, которое ему было явно совершенно мало, а я, соответственно, влезла в его гигантскую куртку и из под нее была такая юбка трикотажная, на которой мы спустили петли. Ну, словом, да, вид вполне такой себе. А фраза у нас была у всех одна: "Подайте, пожалуйста, на одежку новую". Ну да, вот что-то такое, незаезженное. И, значит, - а, и еще мы в этой подворотне ногти себе грязью натерли! - ну, вот, и, значит, я подхожу там к одному, к другому, все идут мимо, я начинаю погромче так, и тут сзади меня кто-то здорово так берет за плечо. А надо понимать, что мы боялись не ментов, потому что у нас как бы пресс-карты и письма от редакции, а скорее местных нищих настоящих, которых, конечно, наши пресс-карты, скажем прямо, мало интересовали, и вот там уже можно было и по морде, и все. И я, значит, поворачиваюсь и вижу: стоит такой молодой человек ростом метр восемьдесят, с бородой и усами, такой, весьма неплохо одетый, ну, не в смысле от Версаче, а в смысле - нормально, как нормальный человек, с такими совершенно голубыми глазами... И вот он на меня смотрит, и я, значит, на него смотрю, совершенно не представляя себе, чего мне ждать, и тут он мне говорит с неподражаемой совершенно интонацией: "Вам здесь не место". Я начинаю тихо оседать, и так смотрю и вижу, что Яша напрягся и, значит, смотрит, чтобы не дай бог что. И я так осторожно говорю: "Это почему?" И товарищ этот мне отвечает: "Я смотрю на Вас уже пять минут. Вы красивая, интеллигентная женщина. Я не знаю, какая беда Вас сюда пригнала, но вам здесь однозначно не место. Идемте со мной, я Вас покормлю и мы поговорим. Надо что-то делать. Не бойтесь, я не аферист, не маньяк, не шантажист, если хотите, я покажу Вам свой паспорт, чтобы Вы поняли - я Вас не собираюсь обижать. Но я Вас тут не оставлю. Пойдемте." Ты себе не представляешь, мать, я тебе говорю: это  ч у д о в и щ н о е  ощущение, совершенно, потому что я немедленно понимаю, что вот я сейчас скажу ему, да: мы журналисты, типа, делаем репортаж, - и это будет ему такой пощечиной... Ты понимаешь, да, насколько это чудовищная ситуация? А во-вторых, ты понимаешь, я смотрю на этого человека и вижу, что он хороший. Вот просто хороший, это хороший человек, ты знаешь такое ощущение? И я стою в совершенном охренении, да? - и тут подходит Яша, типа, воняющий пивом, и говорит с таким отвратительным (и совершенно недостоверным!) гонором: есть проблемы, мужик? И этот человек на меня смотрит, как бы игнорируя Яшу совершенно, и говорит (а все это время он меня держит за локоть, да?): "Все, пойдемте". И тут Яша, которому я делаю страшные глаза и который ни черта не понимает, обнимает меня за талию, - чтобы я, типа, не нервничала! - и уже совершенно своим голосом говорит: так, говорит, чувак, руки убери и иди-иди, у тебя свои дела, у нас свои. И тут этот человек, совершенно не меняя выражения лица, разворачивается и коротко бьет Яшку кулаком в живот. Яша просто садится на асфальт и белеет, у меня совершенный ступор, а он мне говорит: "Быстрее, ну, небось, ваши милые друзья сейчас примчатся сюда по цепочке". И тут я прихожу в себя. Я бросаюсь к Яше, подбегает Сережка... Ну вот Сережка ему все и объяснил. Я таких глаз не видела больше никогда, просто никогда. Я... это ужас, Лорка. Я там пошла в какой-то сквер и два часа просто сидела на траве и бросала в пруд листы из блокнота, делала шарики и бросала. Потому что как жить дальше после этой истории, совершенно было непонятно.

Мир как воля и представление

Женщина шла к метро и думала: "...и я скажу: Юр, ты понимаешь, я совершенно ничего не могу с этим сделать, это не вопрос воли, я просто не-мо-гу. У меня Сережка, которого я не могу вот так сдергивать с места, у меня мама, у меня работа тут, - где я, расскажи мне, буду работать в Новосибирске? Пожалуйста, скажу я, поверь: я ломаю себе голову уже три месяца, так и этак, но это совершенно, абсолютно невозможно. И тут он скажет: ну а что, скажи мне, что, что мы будем делать? И я отвечу: я не знаю, Юра, но переезжать я не могу. Мне некак переезжать... И тогда через неделю он уедет один." Женщина толкнула стеклянную дверь, сквозняк дернул ее за плащ, гул привычно наполнил уши, скрежетом поздоровался автомат, шероховато поползла под рукой резина эскалаторного поручня. "Там метро нет, - подумала она, - и наземный транспорт, небось, весь старый, набитый, тряский... И зима длинная. Придется, видимо, отказываться от каблуков, а то ног не напасешься, я знаю."

Казуистика

Мне сегодня рассказывает девочка из корпоративного отдела: приходят к ней чуваки, которых она вызвала, какой-то маленький завод, который задолжал по ссуде месяца три или четыре, и там набежало что-то тысячи три баксов, где-то так. И вот приходит с ними, она говорит, такой здоровенный бугай, с плоским затылком и в футболке от Версаче, ну, ты понимаешь, о чем идет речь. И говорит, что он как-бы их адвокат. Ну хорошо, адвокат так адвокат. Она, значит, достает распечатку и показывает: вот, говорит, у вашей компании задолженность по ссуде, мне хотелось бы, в первую очередь, узнать, чем вызван неплатеж, а во-вторых, обсудить, как, значит, мы с вами эту задолженность погашаем. Ребята сидят, молчат, а этот их адвокат говорит: "Понимаете, говорит, бабки - это не проблема". Девочка, соответственно, слегка шалеет, и говорит: "Простите?" - "Ну так, - говорит чувак, - бабки не проблема." - "Нет уж, говорит девочка, это Вы меня простите, я не знаю, как расставляются приоритеты у вас, но мы - банк, мы работаем с деньгами; когда в вопросах выплаты денег нашими должниками возникают трудности, мы именно это и называем словом "проблема"". И тут чувак говорит: "Да нет же, вы не понимаете. Бабки - это не проблема. Проблема - это сроки."

Доказательства

Нет, сказал он твердо, мы будем жить тут, с отцом. Я буду учиться в заочной школе и работать, ну, что-нибудь продавать. А ты будешь учиться, а потом мы наймем няню и поступим в институт. Я обо всем подумал, так что все, волноваться нечего. Ты с ума сошел, сказала она, что ты такое несешь, ты хоть сам понимаешь? Абсолютно, сказал он, ты знаешь, я абсолютно понимаю, даже удивительно. Мне страшно, - сказала она. Он помолчал и сказал: и мне страшно, но, понимаешь, мы вместе, ты это пойми до конца, до самого конца, от этого, ты увидишь, становится гораздо легче. Она положила на стол часики, уперла руки в колени, локотками наружу, как будто собираясь с духом, затем резко встала и пошла в ванную. Он откинулся на подушку и стукнулся затылком о подоконник. Ему действительно было очень страшно. Он закрыл глаза и тут же услышал:

- Синее.

Он открыл глаза. Она стояла на пороге и улыбалась, глаза переливались и искрились от набухающих крупных слез. Синее, сказала она, ничего нет, - и расплакалась, бросилась к нему, и они лежали так несколько минут, она всхлипывала, а он смотрел в потолок и гладил ее волосы. Потом, когда он осторожно посадил ее и дал ей платок, заставил высморкаться и принес чаю, потом, когда она уже возилась с зеркальцем и карандашиком, он сказал: ну видишь, все обошлось. Таблетки - великая сила, мы просто не были уверены, ты же видишь - все хорошо. Теперь ты уже можешь каждый месяц не психовать. Ох, сказала она, как я счастлива, ты себе не представляешь. И вдруг ему захотелось никогда больше не видеть эту девочку.

Птиц из породы "Люблю Вас"

Он мне сразу что-то напомнил, и это что-то было, как ни удивительно, приятным. Я не остановился, разумеется, и не стал на него глазеть, - это было бы слишком странно: приличный человек стоит посреди тротуара и глазеет на мертвого голубя. Честно говоря, я вообще посмотрел на него совершенно случайно; я давно заметил, что есть вещи, - довольно привычные, довольно ежедневные вещи, - на которые мы все смотрим только боковым зрением. Даже не так, - мы не смотрим на них вообще, но, единожды заметив, фиксируем взгляд на чем угодно другом, или просто делаем сосредоточенное лицо, - нам не до мерзости, мы заняты делами поважней. Вот когда я проходил мимо него, я вдруг поймал себя, что уже второй раз за день складываю такую серьезную, сосредоточенную мину, - первый раз был утром, я шел через площадь, и как раз в сферу моего бокового - именно бокового - зрения попала нищенка, и немедленно ринулась ко мне с какой-то жалкой фразой, - последнее время нищие в Москве стараются разнообразить свои запросы, видимо, понимая, что мы все несколько подустали. Вот с этой нищенкой у меня было такое же точно чувство: она была, кск мне показалось, неожиданно хороша собой, и мне очень хотелось остановиться и рассмотреть ее, но я не мог, я думал - нет, это было бы слишком странно: приличный человек стоит посреди тротуара и глазеет на нищенку. Кроме того, я боялся, что она ко мне пристанет. Я вообще боюсь нищих, я уже давно поймал себя на этом; я думаю, тут смешиваются сразу несколько вещей - и нежелание пачкаться, в прямом и переносном смысле, и недоверие, и страх, что как-то завертят, заманят, выманят деньги, сделают что-то такое, что заставит тебя долго жалеть о своем любопытстве. Но главное, мне кажется, не это. Я убежден, что на самом деле мы боимся настоящей беды. Нам страшно увидеть их лица и услышать их слова, ибо среди привычных притворных рож и приторных речей попадается, - и мы все это знаем, и никакие газетные повести о нищенских миллионах не заставят нас об этом забыть, - попадается страшная беда, настоящее, чудовищное горе, голод, немочь, страх перед наступающим вечером, то, от чего не откупишься рублем или пятью, булочкой или пакетом молока, но что требует от нас бросить все, остановиться, взять за руку и увести. Вот их - вот таких нищих - я по-настоящему и боюсь, и вот такой мне показалась та женщина на площади, и я немедленно сделал морду кирпичом и пошел, пошел скорее. И сейчас, когда я увидел мертвую птицу, я тоже сделал морду кирпичом, но, конечно, по совсем другим причинам, - я просто боялся увидеть мерзкое, кровь, грязь, слизь. Но в этом голубе не было ничего мерзкого, и, едва посмотрев на него, я как уже было сказано, подивился, - он напоминал мне что-то приятное, и почти всю дорогу до дома я пытался понять, что же именно, и наконец понял: он напоминал мне старую картинку, она называлась "Дева-Лебедь", там был такой же мягкий поворот маленькой головы и такие же длинные крылья, опущенные вдоль тела, чуть разведенные, как если бы она только-только села на землю, только собралась отдохнуть, и личико у нее было совсем как у моей сестры Тани.