Бэлла Жужунава - Вечерние прогулки при полной луне

• Название: Вечерние прогулки при полной луне
• Автор: Бэлла Жужунава
• Жанр: Классическая проза

Введите сюда краткую аннотацию

---

Только Ивану Ивановичу удалось ненадолго задремать, как он очнулся от толчка. Пес стоял около его постели и лапой двигал к нему коробку с шахматами.

— Чего надо? — спросил Иван Иванович.

— Сыграем, а?

— Чего-чего?

Иван Иванович сел на постели, а глаза пса, все так же смутно напоминавшие кого-то, были устремлены на него с молящим выражением.

— Чего так сидеть-то? ~ пролаял пес. — Сыграем?

— Пошел ты! — Иван Иванович замахнулся и пес отскочил. — Отстань!

Нервы Ивана Ивановича были напряжены, потому что он все время опасался, что вдруг эта шайка по неизвестной причине раздумает отпустить его, черт их знает. Однако пес опять подошел и по-прежнему заглядывал ему в глаза.

— Да не умею я играть, что ты прицепился! — сказал Иван Иванович, взмахнув рукой, отчего коробка свалилась и фигуры рассыпались по полу. Пес угрожающе наклонил голову.

— Что врешь, зараза? — прорычал он, видно, поняв, что его надеждам все равно не суждено сбыться.

— Ты что ругаешься? Почему это я вру? Не играю — и все, — сказал Иван Иванович, опасливо подбирая ноги и отодвигаясь в глубину дивана.

— А парк Победы? — пролаял пес.

— Что — парк Победы? — пролепетал Иван Иванович.

— А клуб в парке? — продолжал пес.

— Ка… какой клуб?

— Строй дурака! Ты, гад, так и не дал мне отыграться!

И тут что-то щелкнуло в мозгу Ивана Ивановича, и он вспомнил, у кого он видел похожие глаза.

— Кузьмич? Шаповалов?

— Ну, наконец-то, догнал, — пролаял пес. — А то туда же, не играет он.

— Но как же так? — окончательно перестал что-либо соображать Иван Иванович. — Ведь Кузьмич умер, я сам был на похоронах.

Это была нашумевшая на весь город история. Кузьмича знали в городе все, потому что он "сидел на дефиците" и умело этим пользовался, а также потому, что был он мужик пакостный и вредный. В один прекрасный день что-то у него не заладилось с неким очень ответственным товарищем, то ли он не захотел Кузьмичу кланяться, то ли не прикрыл там, где надо, только принялись они упоенно делать друг другу гадости по мере своих, так сказать, возможностей, наподобие кровной мести, когда человек теряет всякий рассудок и добивается только одного — переплюнуть. На каком-то этапе этой борьбы взял однажды Кузьмич ружье и отправился в лесок, где дочка начальника имела обыкновение гулять с собакой, и уложил ее, т. е. собаку, с одного выстрела и, главное дело, на глазах у девчонки. В милиции он потом говорил, что, мол, это он сделал в целях самообороны, поскольку собака кинулась на него. Возражать было некому, потому что девчонка была так потрясена его поступком, что пошла и бросилась под поезд. А может, нечаянно попала, будучи в расстроенных чувствах. Кузьмич, конечно, такого эффекта не ожидал и здорово струхнул, но всем было ясно, что он выкрутится. План его оказался перевыполненным — начальник после гибели дочери слег с инфарктом, а что касается совести, то Кузьмич быстренько уговорил себя, что это просто неудачное стечение обстоятельств. Но не все, видимо, так считали, и спустя несколько дней его нашли в том же лесу с размозженной головой. Подозревали парня, с которым дружила погибшая девчонка, но ничего не доказали, да не очень-то и старались, в милиции ведь тоже люди служат. На похоронах собрался весь город, не столько из уважения к памяти Кузьмича, сколько из-за шума, который наделала вся эта история. Бог, он все видит, потихоньку говорили люди. Иван Иванович тоже там был, пошел заодно со своими сослуживцами. Кузьмича он знал мало, в основном только по шахматным партиям в том самом парке Победы, где под сенью могучих лип под эгидой шахматного клуба безмятежно предавались любимому занятию мужчины города, другими словами, его взрослые дети.

— Как же так, Кузьмич? Ведь этого не может быть, — бормотал он, глядя в янтарные глаза и обмирая.

— У них все может быть, — пролаял пес. Он мотнул головой в сторону двери.

— Но как, же это, Кузьмич? Ведь тебя убили, правда? А потом что? Как ты в шкуре-то этой оказался?

— А черт его знает, не помню я ничего. Даже не знаю, кто меня приложил. Очнулся — и понять ничего не могу: лапы какие-то, шерсть. Потом уж мне объяснили — приговорили меня, значит, к высшей мере.

— Это что же, навсегда?

— Да, пожизненно.

— И как же ты терпишь все это?

— А что терплю? Мне, если хочешь знать, даже нравится. Привык уже. Все лучше, чем на том свете. А спокойно-то как! Вот только в шахматишки не с кем сыграть. Может, сгоняем партию, а?

Иван Иванович даже руками замахал.

— Что ты, что ты, Кузьмич, какие шахматы? Это вон, значит, как? Вон они что вытворяют?

— Что тебе-то волноваться? Не к высшей же мере, живи себе, считай, повезло.

А ведь и вправду повезло, подумал Иван Иванович, что-то они там про высшую меру толковали, это точно. Выходит, и меня могли вот так же? А может, опять обманули? Приду я домой и начну потихоньку шерстью обрастать. Он в ужасе взглянул на свои руки, но они, как будто, совсем не изменились.

Тут голоса за стеной стали слышнее, распахнулась дверь и в комнату вошли все трое,

11

Нина была без халата, в строгом темном платье, которое ей очень шло. Дмитрий Алексеевич глядел с добродушным интересом, и вообще все они имели довольный вид людей, только, что вкусно закусивших в хорошей дружеской компании. "Ну, типы, — подумал Иван Иванович, — это же надо, что творят! И как это до сих пор их никто за руку не схватил?"

— Ну что, Иван Иванович, как вы себя чувствуете? — спросил Дмитрий Алексеевич тоном врача, пришедшего навестить больного.

— Нормально, — буркнул тот, отводя глаза.

— Ничего не болит? А здесь? Нет? Прекрасно. Есть не хотите? Ну, все, тогда можете быть свободны.

Иван Иванович вскочил. Тут к нему подошла Нина и протянула большой мешок, набитый, похоже, сушеной травой. И опять в лице ее были нежность и понимание, отозвавшиеся где-то глубоко внутри сладкой болью.

— Это травка вам, Иван Иванович, — сказала она своим удивительным голосом. — Пейте, она полезная, очень, очень хороша для здоровья. Я желаю вам всего наилучшего и очень в вас верю, не забывайте об этом.

Она сжала его руку и отошла, и тут же все зашевелились и двинулись к выходу. Вася свистнул, и у крыльца откуда-то вынырнула прежняя болонка и весело запрыгала вокруг.

— Фифа проводит вас. Ну, с Богом! — сказал Дмитрий Алексеевич, и Иван Иванович пошел к лесу вслед за собакой. Он только раз оглянулся, но на крыльце никого не было, кроме черного пса, то бишь, Кузьмича, смотревшего им вслед. Когда Иван Иванович обернулся в следующий раз, лес сомкнулся сзади, и только тут бурная, острая радость охватила Ивана Ивановича. Отпустили! Мать честная — неужели вырвался? Теперь бы не завела куда-нибудь проклятая собака, и это кошмарное, невероятное, жуткое приключение останется позади. Вот это да! Рассказать кому — не поверят. Главное, непонятно, зачем все это с ним проделали? Перевоспитать хотели, что ли? Дескать, пугнем его всякими штуками, говорящими собаками, непонятными процедурами, страхом, неопределенностью, он и… И что? Ради чего? Не из любви же к животным, в самом деле? Нет, тут что-то, конечно, другое, и он непременно этим займется, но потом, а сейчас важно только одно — домой, домой!

Тут над деревьями поднялась огромная серебряная луна, и внезапно он понял, что уже движется по местности, хорошо знакомой. А вот и огни вспыхнули впереди. Фифа — имя-то, какое, прости, Господи! — остановилась и подбежала к нему, виляя хвостом. Он дождался, пока она совсем приблизилась, и, размахнувшись, ударил ее со всей силы ногой.

В тот же миг произошло что-то странное. Он как будто раздвоился. С одной стороны, он стоял на тропинке, и в душе его пела злая радость, что он снова на свободе и может делать что хочет, а хочет он хорошенько врезать этой пакостной твари. Потому что он не забыл, что именно она выслеживала его, и потому что ей вообще нечего делать на этой земле, где и людям-то стало тесновато. А с другой стороны — он как бы внезапно уменьшился, земля бросилась ему под ноги, оказавшись перед самым его носом, и чудовищный удар почти проткнул его насквозь, подбросив вверх. Взмыв над дорогой, он шмякнулся на ее обледенелые ухабы. Рот наполнился горячей слюной с привкусом крови, и, жалобно повизгивая, он пополз по снегу в кусты, забился под них и провалился в темноту.

Очнувшись, он понял, что лежит поперек тропинки, неудобно подвернув руку. Он замерз, тело ныло, в голове неприятно шумело. С трудом он поднялся и побрел к городу, недоумевая, как это ему удалось так неудачно свалиться на ровном месте. Поскользнулся, что ли, когда пинал эту чертову собаку? Каждый шаг отдавался в боку рвущей болью, и, когда он дошел до своего дома, звезды померкли и луна закатилась за горизонт.