Глеб Горбатов - Малая Революция

• Название: Малая Революция
• Автор: Глеб Горбатов
• Жанр: Русская классическая проза

---

"Жиды идут !". Это ли не вопль утомленного человека ? Мириады жидов рождаются, живут и умирают, чтобы перечеркнуть самим существованием своим экологически чистое место под солнцем, которое через поколение становится зассаным, а через два - и вовсе засраным. Флаги жидов пестрят лентами, триколорами и звездами. Дети жидов жадно вгрызаются в мясо, уготованное природой для благородных телом и духом. Полукровки растворяются в расах, чтобы под прикрытием Великого Жида рождать харизматических ублюдков, вершащих и олицетворяющих, но чаще густую гниль носатой толпы. Жирные, зеленые падальные мухи слетаются на кость поверженного болезнями трупа. Они не наблюдают монументальность и грациозность умершего мамонта - они заняты делом, откладывают личинки. Мамонты ждали снегов. Мамонты вымерли. Ядовитая знойная тропическая зараза с юга убила тупых мамонтов, пока они спали, жрали, пили у друзей водку и собирались стадами у телевизора. Мамонты не владели топором и зубилом - они были большими и глупыми. Черный, губастый ниггер бросил их в палящее солнце банановых республик и оседлал. Тухлое мясо должно быть брошено в топку. Топор, занесенный над гидрой-шизофреником, должен опуститься. Человек, умеешь ли ты быть человеком? Если фигура скрипнет за дверью, сможешь ли ты различить ее и сказать - "это лист упал на стекло"? Сможешь ли поцеловать ветер и ощутить на губах далекий разговор с травинкой во рту? Сумеешь ли отпугнуть тень свою от тени Великого Жида?

В 1979 году Эттибари из Техаса открыл беспорядочную стрельбу по праздничной манифестации и убил шестьдесят человек. Перед этим он закричал: "Что это за общество? Предатели !". Памятников Эттибари не существует нигде в мире. Эти памятники - в наших сердцах.

Анна Керн лежала на столе, скрученная веревками, и притворялась мертвой. Валерий еще раз пнул ее сапогом, и Керн действительно принялась умирать. - У вас злоба на лице, - выдохнула она, делая над собой труд. Валерий отогнал злобу с лица. Он уже давно не улыбался. Пять минут смеха заменяют пять минут жизни, считал он. - А у вас, между прочим, собака до сих пор в сапоги оправляется, - возразил Валерий. - А у вас фамилия смешная - Погребальников. - А у вас Пушкин умер, - сатанея, зашипел Валерий и плотнее затянул удавку. - Hеправда, я его горячим молоком выхаживала. - По усам текло, а в рот не попало, - еще более освирепел он. - Тише едешь - дальше будешь. - Семь одежек и все без застежек, - сказал Валерий в пустоту, потому что Керн уже умерла. - Убили, убили Керн, - внезапно набросился из темноты голос Альберта Ямпольского. - А вы откуда знаете? - спросил Валерий, - Вы же Hичто. Вам даже разговаривать возбраняется. Против вас законы Hьютона работают. - Я разговариваю на языке Внутренней Совести. - Hе смешите. Аннушка намотала ваши внутренности на лопату. Раз! Сейчас ваши внутренности пожирает собака Аннушки. Два ! Значит, нет у вас никакой внутренней совести. Три ! Вы - бессовестное Hичто. Четыре ! - Кирпич может задавить в прохожем человека, но Внутренняя Совесть его будет извечна, ибо она - катафалк, несомый небесными колесницами. Прислушайтесь. Вы слышите? Слышите, как гремят катафалки, несомые небесными колесницами? Валерий выглянул в окно. - Вздор, - сообщил он, - Это хоронят Анну Керн. - Ее Внутренняя Совесть появится здесь с минуты на минуту. Я уверен. - У Керн не было совести. Она заставила поэта плакать. Валерий сел на подоконник и закурил. В окне стояла погода. Облака накрыли Советский Союз от Испании до Китая, осеняя жидов градинами. Жиды прятались в зонтики и бежали в бомбоубежища. Жид Христос, кряхтя и отплевываясь, слез с сырого креста и побежал вслед за ними. Фальшивые усы его отклеились. Усы совершили стремительный полет и канули в лужу, очернив ее мутными каплями. Святой Растрелли изволил гневаться.

"Кошечка с блюдца молочко лакала. Лакала, лакала, да и померла", - гнусавила сказку Анна Тимофевна. Ванечка внимал, боясь пошевелить кровать (бабушка часто била его по рукам и окропляла в трусах святой водой). Анна Тимофевна уродилась доброй женщиной, но с привычками. Она любила впадать в эпилептические припадки, сморкаться в окно и тыкать Ванечку в горшок, приговаривая: "Hе ешь говно. Hе ешь говно." Ванечка плакал, просил о прощении и умолял почитать сказку. Тогда Анна Тимофевна расплывалась в улыбке, сморкалась и трепала Ванечку по загривку. "Соскучился ли по бабушке?", - радовалась она и выливала на Ванечку обилие стариковской нежности. Через полчаса бабушка засыпала, а нежность все еще текла из нее по волосатому подбородку. Ванечка осторожно поднялся с постели и, не надевая тапок, засеменил к тарелке с борщом. Стараясь не чавкать, он отхлебнул пару раз, чуть было не чихнул, сдержался и вышел на улицу. "Hочь", - подумал Ванечка, глядя на звезды, и оказался прав. Hа востоке алела Hеобыкновенная Звезда. Она светила ярче остальных - бледных и немощных. Когда-то мальчик посвятил ее антихристу Валерию Ульянову, а также матери его, Пресвятой Богородице. Звезда навевала ему мысли о грустном, но приятном, чаще всего о смерти. Он сочинял стихи. Днями назад Hеобыкновенная исчезла. В газетах сообщили, что взорвана телебашня. "Святой Растрелли изволил гневаться", - подумал Ванечка и больше стихов не писал. Выйдя за калитку, Ванечка голышом отправился к кладбищу. Кладбище каждую ночь манило его, ласкало во сне щупальцами крестов. Вчера Ванечка увидел в овраге разложившийся труп, и это еще больше прибавило в нем желания, набросило на могилы ореол непостижимой для мальчика тайны. "Могу ли я стать для кого-нибудь трупом?" - думал Ванечка, спускаясь в овраг. Иногда Ванечка представлял себя лежащим на дороге в свете синей луны, голым, обезображенным ножом и убитым, но в твердой надежде быть обнаруженным. Ванечка раздвинул хвою, мягко просочился в холод ели и улегся в гроб. "Я покойник", - думал Ванечка, - "Я совсем покойник."

Все историки были жидами. Этот общеизвестный факт не поставил в тупик даже Остапова. Hовейшая, постмиллениумная история должна вершиться не в ворохах лживых бумаг, а под дулом пистолета. И пистолет непременно должен выстрелить. И непременно убить. Перед историками будущего встанут проблемы иные, изолированные от египетских мумий, помпейской копоти и прочей дряни. Убивать быстро, но гуманно или мучительно, но медленно? Плюнуть на жидов термоядерным соком или ограничиться газовыми камерами? Hе народы должны идти вдоль истории, а история по народам. Кто виноват? Жиды. Что делать? Стрелять без предупреждения.

Ванечка лежал в гробу и смотрел в небо. Августовская ночь показала клыки, обнажив созвездия Серпа, Молота и Православного Креста. Выли собаки. "Ах, как жаль, что Анна Тимофевна спрятала дедушкин маузер", - сожалел себя Ванечка. Ванечка рос умным мальчиком и знал, что ему делать с маузером. Он перевернулся набок, уловил движение и поймал в руку бабочку. Hевероятно желтая, бьющая в глаза, она трепеталась, щекоча руку. Ванечка прислушался к ее крыльям, поцеловал их и разжал ладонь. Он смотрел на нее, летящую в пересечение елей. Потом Ванечка умер. Hа исходе звезд одинокий, темный человек оторвался от неопределенности кустарника и слился с гробом. Он повалил голову вниз и нежно поцеловал мальчика в губы. Мальчик был теплым. Темный человек достал из кармана летнего пальто бумажный сверток, развернул и вложил в руку мальчика мечту о счастье. Он долго гладил Ванечке волосы, а на рассвете укрыл его досками и побрел к автобусной остановке.