Феликс Кривин - Слабые мира сего

• Название: Слабые мира сего
• Автор: Феликс Кривин
• Издательство: Правда
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1979

Феликс Давидович Кривин не раз издавался в библиотеке «Крокодила». На страницах журнала регулярно печатаются его ироничные новеллы-притчи о представителях живой природы. В книжку «Слабые мира сего» включены «Записки юмориста из живого дома природы».

---

— Зачем мне панцирь? — говорила она, когда все увлекались панцирями. — Зачем мне раковина? — говорила она, когда океан заполнили раковины самых разных систем. — Я ведь живу в океане, это мой океан. А чего бояться мне в своем океане?

Медуза Цианея могла бы считаться хозяйкой океана. Во-первых, род ее самый древний, а во-вторых, рост ее — тридцать метров, размеры вполне подходящие. Но медуза Цианея не считает себя хозяйкой океана, потому что не отделяет себя от океана.

— Нас с океаном водой не разольешь! — любит шутить медуза Цианея.

И это правда. Медуза Цианея, как и все представители ее древнего рода, имеет право рассматривать себя как часть океана: ведь она на девяносто восемь процентов состоит из воды. В ней всего два процента примесей, а в остальном она — океан, тем более что ведь и океан не без примесей. Вот и получается, что она — часть океана, совсем небольшая часть, даже если учесть ее метры, но зато часть океана. (Что лучше: быть маленькой частью большого или большой частью маленького? Этот извечный вопрос никогда не возникал перед медузой Цианеей.)

Вот поэтому медуза Цианея никогда не будет хозяйкой океана: разве может быть часть хозяином целого? Нет, у океана другие хозяева — те, которые пытаются себя от него отделить.

И пусть они отделяют себя, пусть заковываются в панцири и прячутся в раковины, им эго необходимо, потому что они чужие в океане. А чего бояться ей, медузе Цианее, которая здесь своя? Настолько своя, что порой даже трудно сказать, где кончается океан и где начинается медуза Цианея.

Скальные морские ежи

Входя, не забывайте о выходе. Не следуйте примеру некоторых морских ежей.

Некоторые морские ежи входят в свое жилище, забывая, что им придется из него выходить. И они живут, ни в чем себе не отказывая, тем более, что все это им само плывет в рот.

В такой ситуации, конечно, толстеешь. До того растолстеешь, что потом не пролезешь в дверь. И когда приходит пора выходить, морские ежи начинают сетовать и роптать на судьбу, которая не оставила им выхода. Но разве судьба не оставила им выхода? Судьба дала им выход, когда давала вход. А они, помня о входе, начисто забыли о выходе.

И теперь они мечутся, морские ежи:

— Где выход? Нет выхода!

И жилище их превращается в то, о чем даже грустно сказать. И неудобно сказать, не сняв шляпы.

Гиацинтовые острова

Молодые кайманы плывут на гиацинтовых островах, на островах из цветов, нигде не пустивших корни. От земли своих предков по течениям рек они расплываются по материку и выходят в открытое море. Крокодилы редко выходят в море — разве что в молодости, на гиацинтовых островах.

Молодые кайманы уплывают на гиацинтовых островах.

Когда плывешь на гиацинтовых островах, то все вокруг цветет и благоухает, и кажется, что плывешь на облаке среди голубых небес, среди глубин, в которых нельзя утонуть, а можно возноситься все выше и выше. И все, что держало тебя и привязывало к берегу, теперь уходит назад вместе со всеми этими берегами, и все печали твои и все заботы твои уплывают назад с этими берегами, а остается только небо в реке и гиацинтовое облако. Остаются острова из цветов, нигде не пустивших корни.

Острова и цветы привыкли знать свое место. И кайманы привыкли знать свое место — на этом или на том берегу. Но среди цветов попадаются чудаки, и среди островов попадаются чудаки, и среди кайманов попадаются чудаки — и тогда на странствующих островах среди странствующих цветов плывут неизвестно куда странствующие кайманы.

Когда облака пускают корни, приходит конец облакам. И приходит конец мечте, когда она пускает корни в действительности… Но плывут и плывут молодые кайманы на гиацинтовых островах, на гиацинтовых облаках по своему отраженному небу.

Где-то ждет их причал, будущий берег, не отраженная, а истинная земля. Чтобы растянуться во всю длину, почувствовать себя прочней и уверенней, чтобы греться на солнышке, провожая взглядом гиацинтовые острова.

Они все дальше, гиацинтовые острова, они уплывают, гиацинтовые острова… Потому что они из цветов, нигде не пустивших корни.

Море без берегов

Есть на свете Саргассово море, море без берегов, и тому, кто окружен берегами, кто живет в четырех стенах озера или даже в двух стенах реки, как не мечтать о доме без стен, о просторе без границ, как не мечтать о Саргассовом море?

В четырех стенах можно только мечтать, но среди двух стен всегда найдется дорога, и она побежит, потечет, извиваясь среди стен, которые будут вставать у нее на пути, но не смогут ее остановить, потому что река — это всегда дорога. Река — это дорога из берегов, подальше от берегов, туда, где нет никаких берегов, в Саргассово море.

Почему речных угрей гянет из берегов? Многих рыб тянет в берега, даже морских рыб тянет порой в берега, а речного угря тянет в море.

И он, речной, плывет через Атлантический океан, в котором где-то лежит его Саргассово море. Потому что родился он в море, в Саргассовом море. И в этом море он не знал берегов.

Реки впадают в моря, а моря в океаны, и все это долгий, очень долгий, мучительный путь. Но где-то там, быть может, в самом конце, лежит Саргассово море, необыкновенное море без берегов, самое синее, самое прозрачное море, в котором цветут саргассы, необыкновенные водоросли, в котором рождаются необыкновенные речные угри.

Обыкновенные речные угри. Но которые не могут жить без Саргассова моря. И не могут умереть без Саргассова моря. В самой дальней дороге — нет, не могут они умереть!

Страусовы перья

Страус — птица, но рычать он умеет, как лев, а бегать, как самая быстрая антилопа. И он может очень долго быть без воды. Как верблюд. Страус многое может, чего не может никакая из птиц. Но летать он не может, как птица.

Конечно, если бы он летал, ему не пришлось бы бегать, рычать, не пришлось бы сидеть без воды, как верблюду. Он мог бы не подражать ни верблюдам, ни антилопам, ни львам, он мог бы быть самим собой…

Но быть собой для птицы — это значит летать. А Страус только берет разбег и не может от земли оторваться.

Белоснежные перья Страуса возвышаются плюмажем, как у какого-нибудь драгунского полковника, когда полковник, сняв головное убранство, держит его у себя за спиной. Но даже и по сравнению с этим полковником Страус мог бы выглядеть генералом, потому что перьев у него больше, чем у любого полковника. Сорок маховых, шестьдесят рулевых. Даже у орла меньше.

Да, по своему оперению Страус среди птиц генерал, правда, постоянно пребывающий в отступлении, чтобы не сказать — в паническом бегстве. Много охотников отобрать у Страуса его перья, и Страус бежит, отступает, развивает скорость девяносто километров в час, и перья его развеваются, как белые флаги, свидетельствующие о его мирных намерениях. Пусть он генерал, но он ни на кого не нападает, он только бегает, всю жизнь бегает, поднимая над собой свои белые перья.

Перья, что же вы, перья? Много вас у Страуса, но каждое само по себе… Почему бы вам не сложиться в крылья? Вы понесли бы Страуса высоко-высоко, туда, где обитают настоящие птицы, и никто бы вас не догнал. Сорок маховых, шестьдесят рулевых, а махать и рулить — некому. Есть только кому просить о пощаде, трепеща на ветру, как белый флаг.

Перья, что же вы, перья?

Флаги белые над землей.

Для того чтобы летать, перьям нужно сложиться в крылья.

Осторожная птица Соловей

Осторожная птица Соловей осторожно поет свои песни. По ночам, когда спят лишь немногие. Для немногих поет Соловей.

Нет, он не выставляет себя напоказ, подобно тем, которым важно, чтобы их видели, а не слышали. Чтобы о них говорили:

— Смотрите, это он, тот самый… Который поет…

Обычно это плохо кончается. Те, кто старается быть на виду, поют свои песни в клетках. Это понимает Соловей, и он, внешне серенький, незаметный, прячется среди веток, чтоб его только слышали, только слышали — и не все, а лишь немногие, те, кто не спит по ночам.

Ночью не спят влюбленные и те, кого некому полюбить. Ночью не спят от радости или от горя. А кого ничто не тревожит, те спят крепко, и не для них поет Соловей.

Звезды в небе пробиваются на землю сквозь тьму, они несут ей свет среди ночи. Это так важно — свет среди ночи! И для звезд поет Соловей.

Тихий ветер присел отдохнуть в листве — ему бежать далеко. Он бежит из холодных в теплые места, чтобы там, где тепло, знали, что где-то холодно. Вечный вестник… Для ветра поет Соловей.

Он поет для тех, кто умеет слушать даже тогда, когда легче спать. Когда привычней спать… Поет Соловей свои песни.

Сначала осторожно, чтобы не разбудить тех, кто спит (будить — это дело Петуха, но у него ведь другие песни). А потом все увлеченней, все самозабвенней… Все неосторожней поет Соловей.