Анна Котова - Сказания земли Ингесольской

• Название: Сказания земли Ингесольской
• Автор: Анна Котова
• Жанр: Фэнтези

Девочка из столицы поехала работать в глушь — и что из этого вышло. Мир почти наш, но все-таки немножко иной. Опять у меня получилось про любовь, ну что поделаешь…

---

Сердце щемило всю недолгую дорогу, надеялась, в поселке отпустит — наоборот. И когда после радостных приветствий — каждого обнять, каждого! Чуть ли не всех их она когда-то учила, а если не их самих, так их детей или внуков! — когда старый Ыкунча похвастал небывало возросшими силами шамана, она поняла: вот оно. Вот в чем дело. Почему это плохо — кто знает, но это плохо.

Очень.

Спросила, где он.

Да как всегда, на Чигире, но ведь равноденствие, праздновать будем, радоваться будем — а он будет говорить с Тремя мирами и просить хорошего года и благополучия. Придет. Подожди до заката. Заходи — ко мне! Нет, лучше к нам! Не слушай, охо-диме, к нам иди, старуха пирогов напекла…

--

Две трети марта — на Ингелиме еще морозы, хотя небо светится весной. И лед толст и крепок. И снег скрипит под лыжами не хуже, чем в январе. А тени уже синие, и обращенные к солнцу стороны снежных увалов покрылись тонкой сверкающей ледяной коркой. Шаг легок, и заходящее солнце, светя прямо в лицо, греет щеки. Хорошо, что глаза скрывает кожаная бахрома, — не то заслезились бы… их и за завесой ломит. И дыхание сбилось — вот же… быстро. Раньше такого не бывало. Ну ничего. Замедлить ход, заставить себя дышать глубже и ровнее, и все.

Костры. По кругу, по грани миров, бубен рокочет, голос летит ввысь, и весна отзывается — пусть люди еще не слышат этого, он-то не упустит этот звон, и щебет, и шорох, они все ближе, не завтра, но — рядом, и сердце ликует, и тени Нижнего мира отползают подальше от языков пламени и слаженных вскриков оннегиров. Лето будет щедрым и теплым, рыбалка — удачной, а к осени богатая дичь нагуляет изрядный жирок — и не пройдет мимо охотников… весна! Завтра весна, радуйтесь!

Общий ритм пронзает три мира, и просыпаются замершие на зиму соки, и ворочаются воды, подтачивая надоевшие льды, и солнце спешит на зов, и птицы в дальних краях расправляют крылья, готовясь к перелету.

Айя!

--

Отступил в тень, повернулся, чтобы идти. Лыжи ждали, воткнутые в сугроб возле забора Саукана.

— Постой, — сказал всю жизнь знакомый голос, сейчас по-учительски твердый и строгий.

Захотелось сделаться маленьким и незаметным. Или поспешно отозваться: "а чё я, я ничё!"

— Здравствуй, охо-диме. Какими судьбами?

— Здравствуй, Алеенге. Вздумалось вот… молодость вспомнить, да.

— Кто тут моложе тебя, охо-диме?

— Льстец, — усмехнулась Аглая. И — жестко: — Рисуешь — без передышки, так? Что еще? Голоса?

— Работа у меня такая — слушать голоса этого мира и двух смежных впридачу.

— Не увиливай, Ланье. Отвечай.

"Ланье" — это серьезно. Это не ласковое «Ланеге», не официальное «Алеенге» и не укоризненное "Петер, как не стыдно!". Это — вызов к директору, двойка в четверти и трехнедельный запрет на посещение кружка.

— Охо-диме…

— Я жду.

Неохотно, сквозь зубы:

— Ну… есть немного.

— Немного? — в ее голосе негодование и боль. — Это — немного? Врешь — и думаешь, в темноте не увижу?

Молчит.

— Чего ты боишься, Ланеге? Мне ты можешь сказать.

Отвернулся, явно ищет возможности сбежать куда подальше.

— Послушай, мальчик. Старик Кииран бьется лбом о деревья Нижнего мира. Он добился, чтобы вот этого с тобой не бывало, и умер, надеясь, что ты выдержишь, а ты?

Ссутулился, смотрит под ноги, молчит.

Положила ладонь на расшитый кожаный рукав. Мягко:

— Скажи же. Чего ты боишься, Петер Алеенге?

Выдохнул.

Тихо:

— Я не должен звать. И не позову.

--

Аглая пробыла в Тауркане три дня, и все три дня ходила в гости. Сначала к старикам, потом к солидным отцам семейств. К концу третьего дня она уже не могла смотреть ни на чай, ни на пироги. Хотелось простецкой соленой рыбы… и можно чего-нибудь покрепче чая, да здесь такого не пьют.

Она рассказывала притчу про огонь, который раздувал северный ветер.

— Он горел ярко и сгорел в три вздоха, — говорила Аглая. — Вы вчера видели человека, которого тоже раздувает северный ветер. Неужели я одна это поняла?

— Заслонить ветер? — неуверенно спросил Ыкунча.

— Именно, — ответила Аглая. — Вы сами отодвинули лучшую из стен, какая у него была.

— Да брось, — сказал кто-то неуверенно. — Раньше сколько лет ее не было, и ничего…

— Раньше так не дуло, — возразила Аглая.

— Так разве не она вызвала этот ветер?

— Нет, конечно, — Аглая подняла брови. — Ваша беда в том, что вы не смотрите дальше собственного носа, оннегиры. Ветер поднимался постепенно, и однажды сорвал ее с места и принес сюда. Она зацепилась за ветви, пустила корни и заслонила от ветра огонь.

— О какой стене она говорит? — переспросил у соседа тугодум Лаус. — С чего это ей корни пускать? Плетень, что ли?

— Помолчи, потом объясню, — шикнул сосед. — Так что же делать-то, охо-диме? Другую стену искать?

— Лучше вернуть старую, — покачал головой Ыкунча. — Да не выйдет.

— А вот это моя забота, — сказала Аглая. — Помните о северном ветре и не давайте огню выгореть до Верхушки. Как вы это сделаете — не знаю. Тормошите, шевелите угли, подбрасывайте добрые дрова… Но сделайте. Иначе в Тауркане скоро не будет никакого шамана, помяните мое слово. У него даже учеников нет.

--

Город шумел и торопился, и время летело, взвизгивая шинами на поворотах. Январские снега замело февральскими метелями, потом изъязвило мартовскими оттепелями, и наконец смыло первым апрельским дождем.

К этому времени Ирена уже не работала, и почему-то все время хотелось спать. И мысли шевелились вяло и сонно.

Даже июль снился реже. Чаще всего — не снилось ничего.

Апрель перевалил за середину, проклюнулась по пыльным газонам первая тоненькая трава, на ветвях зашевелились почки, вдоль теплотрассы высунулась и засияла мать-и-мачеха — а шаманенок, энергично крутившийся в животе, решил, что ему пора.

Мама волновалась больше, чем Ирена. Суетилась, ловила машину, допекла водителя бесконечными вскриками: осторожнее! быстрее! но не гони! но быстрее! Успели, конечно.

Еще довольно долго рожать пришлось. Нельзя сказать, что это доставило Ирене большое удовольствие.

Зато результат!

Такой маленький, такой чудесный! Ну да, наверное, будет черненький, и, возможно, довольно-таки узкоглазый… Пока глазки были неопределенно-темные, с синим отливом, и круглые, как и положено младенцу, и на голове — смешной темно-рыжий чубчик.

Так что, может быть, не такой уж и черненький… да какая разница! Просто — самый красивый, вот.

Через четыре дня чудо приехало домой, завернутое в одеяльце с зайцами, и заполнило собой весь дом и всю жизнь. Мама или кудахтала, или ворковала, или ходила на цыпочках — или рассказывала по телефону приглушенным голосом, как маленький ест, как спит, как животик, на кого похож… Тут у нее было собственное мнение, она считала — что на Ирену. Смешно было это слышать, честное слово. Потому что он был — шаманенок, вылитый. Хоть и рыженький.

Мама возвращалась от телефона, переполненная житейской мудростью: каждая из подруг считала своим долгом поделиться опытом. Иногда хотелось, чтобы эти подруги временно онемели. Почему-то они норовили засыпать молодую мать ответами именно на те вопросы, которые ее совершенно не интересовали. А на те, которые интересовали, ответы приходилось искать самостоятельно.

Два дня мама была дома — отпросилась с работы, — потом, к счастью, вернулась к трудам праведным, и теперь изливала потоки информации только по утрам и вечерам. Ирена быстро научилась пропускать большую часть мимо ушей.

А если не вслушиваться, так мама очень, очень помогала.

Пока он еще не родился, Ирена долго перебирала имена, не зная, на каком остановиться. Конечно, было бы здорово спросить у Ланеге, что он думает по этому поводу, но пока до него дотянешься… почему-то там, в июле, где они изредка виделись, она ни разу не вспомнила об имени для малыша.

Но как только она увидела своего мальчика воочию, вдруг стало ясно, что он Даниэль. Бог весть почему, это имя удивительно ему шло.

Мама сперва скривилась, потом задумалась — а потом Ирена услышала: "Данчик, наш зайчик", — ну, значит, теперь точно Даниэль. Одобрено и принято. Хотя насчет «зайчика», учитывая, кто его отец, Ирена сильно сомневалась.

Пока он спал и ел — и почти не плакал. До чего же деловито он ел, просто удивительно. Причмокивал, щеки энергично двигались, и длинные темные ресницы были опущены — сосредоточен на важнейшем, не отвлекайте.

А глаза, кажется, будут темно-карими.

Счастье мое.

--

В конце мая пришло письмо. Мама вытащила его из ящика, прочитала обратный адрес на конверте — и сделала попытку засунуть его куда-нибудь с глаз долой, потому что там значился Ингесольский район. Еще не хватало волновать Ирену посланиями из этой глуши, в которую, даст бог, она больше не вернется, по крайней мере, в ближайшие несколько лет. Да и куда ей срываться — с малышом-то? Нет уж, пусть лучше не отвлекается от ребенка, вон — погода чудесная, гулять подольше, и — тут и медицина квалифицированная, и все необходимое можно купить в ближайшем магазине, и мама рядом, на подхвате, и подруги навещают. Кати заходила, та, с которой Ирена училась в своем техникуме, и коллеги из библиотеки, и все восхищались Данчиком, вертели пальцами и погремушками у него перед носом, а он таращился и пытался улыбнуться. Чего еще надо, какое Ингесолье…