Николай Вагнер - Ночные смены

• Название: Ночные смены
• Автор: Николай Вагнер
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Жизнь и творчество Николая Николаевича Вагнера тесно связаны с городом на Каме — Пермью. Здесь он родился, учился, здесь в молодости работал на моторостроительном заводе, стал журналистом.

Первая книжка Н. Вагнера — повесть «Не той дорогой» — вышла в 1955 году. В последующее время он создает романы «Счастье рядом», «Преодоление», «Ночные смены», документальную повесть «За высотою высота».

Работал писатель и над созданием документальных книг из истории промышленных предприятий Перми, Березников, Соликамска, Кунгура, Чусового.

Его романы посвящены созидательному труду советских людей.

Роман «Ночные смены» повествует о героическом подвиге тружеников тыла в годы Великой Отечественной войны, о стойкости и мужестве молодых рабочих, ковавших грозное оружие победы.

---

После этих слов ничего не оставалось, как взяться за рычаги и впервые в жизни прикоснуться к металлу, не где-нибудь в школьной мастерской, а на военном заводе, выпускающем моторы для боевых самолетов.

— Какой сегодня день? — спросил Соснин.

— Первый, — не поворачивая головы, ответил Алексей.

— Знаю, что на заводе ты первый день. Я спрашиваю, какой сегодня день войны? — И сам ответил: — Сороковой…

Алексей так и не понял, в связи с чем задал свой вопрос Соснин. Больше тот ни о чем не спрашивал и вообще до конца смены не произнес ни одного слова. Даже на прощание ничего не сказал, а только кивнул молча и отвернулся к станку.

Возвращался Алексей домой с той приятной усталостью, которая не клонила ко сну, не расслабляла, а, наоборот, будила сознание устойчивой, непроходящей радостью: хотелось быстрее увидеть самых близких людей и поделиться с ними всем пережитым за день.

Мамы дома не было. Она ушла вместе с отчимом на переговорный пункт. Об этом Алексей узнал из записки, оставленной на столе. Будет звонить брат Владимир из Ленинграда. Он уезжает в армию.

Первое, о чем подумал Алексей, — бежать на почту. Ему тоже хотелось услышать голос брата, которого давно не видел, с прошлых летних каникул. Однако усталость взяла верх. Отшагать еще шесть кварталов после долгой дороги с завода было свыше сил. Другое дело — выйти во двор, перекинуться словом с Юрой Малевским, рассказать о первом дне, проведением на заводе. Но встреча с другом не состоялась. Юра был уже далеко от города. Его призвали в армию, в стройбат, и он трясся в эти минуты в теплушке поезда, увозившего его все дальше от дома. А вот другую новость Алексей услышал в этот вечер от Гриши Можаева. Гриша вошел во двор в белоснежной рубашке, в новых вельветовых брюках, сшитых по последней моде, беспечно насвистывая.

— Переживаешь за своего учителя? — спросил он.

— За какого учителя? — отозвался Алексей, Не понимая, о чем говорит Гриша.

— За Соснина, конечно. Весь цех знает, что он сегодня похоронку получил. Его сын погиб в первый день войны. Он служил в пограничных войсках.

Глава вторая

Месяц ученичества промелькнул как один день. Да и дней самостоятельной работы за станком минуло уже немало. Алексей успел за это время хорошо «почувствовать» станок, о чем говаривал не раз старый расточник Соснин — первый наставник и учитель. Соснина давно не видно в цехе. Тяжело пережив гибель сына, он надолго задержался в нервном отделении больницы. А дни — однообразные, ничем не примечательные, бежали один за другим. Порой казалось, что и не было этих дней. Они складывались из короткого сна, перекуса на ходу чем бог послал, и вот из таких сборов на завод…

Извлечены из коридорного закутка и зашнурованы поизносившиеся уже ботинки, — подошвы их сплошь иссечены стружкой, — застегнута промасленная телогрейка, натянута поглубже серого сукна ушанка. Вот и все.

За порогом ждали крепчавший холодок нарождавшейся ночи и эти пять-шесть верст по хрустящим лужам, по неровной наледи — знакомый, исхоженный день за днем и, казалось теперь Алексею, извечный путь.

Он не радовал. Ну какая радость от этих верст, если они отбирают время и силы? А силенок и времени в войну занять негде. Скорее всего радость начиналась в цехе, с того момента, когда доберешься до ворот, тамбура, пройдешь заслон горячего воздуха, бьющего из калориферов, когда окажешься среди таких же семнадцатилетних работяжек. Но до этого сколько еще шагать — сначала вдоль уснувших закопченных домишек, потом по прошитому ветром пустырю, где торчат, словно разбомбленные, стены недостроенного Дворца культуры и двух-трех жилых домов, теперь заброшенных, казалось, навсегда, а там еще — по заводскому двору, по тропкам, петляющим между ворохов стружки или переваливающим через них.

Но вот и цех, где никогда не угасает жизнь. Привычный мир звуков, запахов, рабочего ритма. Разве лишь чуть замедлялся этот ритм теперь, в вечерний час. Кончалась смена. Рабочие останавливали станки, упругими струями сжатого воздуха сгоняли стружку, протирали станины и корпуса разгоряченных машин.

Двенадцать часов отстучали станки, двенадцать часов отработали возле них люди, и вот теперь наступила короткая передышка для станков и двенадцатичасовая для их хозяев.

Сменщик Алексея — Альберт Борщов в синей, аккуратно разглаженной блузе стоял возле красавца «боринга». Сознание превосходства и надменность светились в его улыбке. Он словно и не работал весь день, словно и не устал. А может быть, только делал вид, что все ему нипочем.

Борщов вытирал неведомо где добытой белой тряпицей руки и самодовольно оглядывал серебрившиеся стопки обработанных деталей. Они были выше его роста. Алексей сразу прикинул: выработка рекордная, и вряд ли удастся ему сделать за ночь столько же.

— Сколько? — спросил он, чтобы не показаться невнимательным.

— Не считал. Больше двадцати, во всяком случае.

Борщов небрежно бросил тряпку на тумбу и стал заполнять карточки выработки. Писал мелким аккуратным почерком и мимоходом бросал фразы:

— Задел есть! Настройка — синими и красными отметками. Можешь не проверять…

Алексей обошел «боринг». Заметил неубранную стружку за станком, но не стал выговаривать Борщову. Решил убрать сам, когда поднакопится побольше.

А по пролету уже шел сменный мастер Круглов. Алексей услышал его громовой голос. С Кругловым шутки плохи: в ухо, конечно, не заедет, но крутой его разговор еще хуже.

— Давай, давай! Без раскачки! Слышишь, тебе говорю, Лексей?!

Круглов остановился за спиной Алексея, который, ясно, не мог не слышать мастера.

— Смотри, сколько настрогал Борщов! Чтобы к утру не меньше было! Понял? — И добавил знакомую фразу: — Не зря нас тут, в тылу, держат.

Голос мастера погромыхивал уже у следующего станка. Алексей взметнул двухпудовую заготовку на круг приспособления, скосил глаз на красную отметку и повел стол станка к переливающемуся в свете лампочки венчику фрезы. Мелкие брызги металла крохотными трассирующими пульками заструились в грудь Алексея, он отклонился, и дымный след их стал гаснуть на цементном полу у подножия станка. И вот край фрезы коснулся воображаемой линии стыка. Еще секунда — и удар по рычагу остановил стрелку на шкале у синей отметки.

Алексей переключил ход и отодвинул стол. Первый флянец готов. Он сверкал зеркально. Сомнений быть не могло: даже на глазок флянец был в норме. Алексей крутанул приспособление, осторожно укрепил его в гнезде — и перед мерцающей в быстром вращении фрезой встал матовый, еще не тронутый победитом полукруг детали.

И все же Алексей замерил для верности глубину и высоту среза. Они соответствовали заданной точности, и теперь можно было быстрее двигать стол, на скорости проходить флянец, смело поворачивать приспособление.

Борщов не уходил. Он уже отмыл эмульсией свои красивые руки и теперь вставлял самокрутку в шикарный самодельный мундштук с цветным набором.

Наконец Борщов взмахнул ладонью: салют, мол, Леха, тебе, прищурил хитро глаза и пошел от ставка.

«Все-то он успевает, — подумал Алексей, — и норму рекордную дать, и в порядок себя привести, и за Настей поволочиться. Может быть, и он, Леха, будет успевать все, когда станет постарше, таким, как Борщов?..»

А Настя — малюсенькая, худенькая. Девчонка девчонкой, но, говорят, уже женщина, замужем. Замужем, а каждый день у станка крутится, в глаза заглядывает так, что не по себе становится — словно выпытать хочет что-то или сказать очень важное, но такое, чего ему, Алексею, не понять. Говорит о пустяках разных, но обязательно спрашивает, ел ли он, Леха, сегодня, не надо ли ему талон на хлеб или на баланду в цеховой столовой.

За первый час работы Алексей снял со станка три детали. Начало радовало. Если так пойдет дальше, он сделает за ночь не меньше, чем Борщов. Для ночной смены это будет пределом, которого не достигал никто.

А он достигнет! Слова фронтовиков, выступавших на вчерашнем митинге, всколыхнули душу. Трудно им приходится, когда над головой висят «юнкерсы» и «мессершмитты» преобладают в воздухе. Брат Владимир вспомнился, Коля Спирин. Им тоже трудно, как этим двум боевым летчикам, прилетевшим в город с далекого фронта всего на полдня.

Выступали они прямо здесь, в этом пролете. Весь цех собрался сюда. Слушали молча, боясь проронить хотя бы слово. А летчики не митинговали, скорее, просили рабочих уж постараться, уж сделать что в их силах, так как без моторов сейчас нельзя, они решают исход боев.

Летчики тоже старались. Там, в небе, нельзя было рассчитывать на пощаду. Но, судя по рассказам летчиков, они не думали о смерти, их стремления и заботы сводились к одному — не пропустить фашистские самолеты к Москве. Вот почему один из «хейнкелей», почти достигший цели, встретил такой неистовый натиск советского «ястребка». «Ястребок» атаковал шесть раз, поджег правый мотор «хейнкеля», а тот с фанатичным упрямством продолжал держать курс на Москву. И тогда советский летчик, расстрелявший к тому времени патроны, всей машиной врезался в «хейнкель», но не пропустил его к столице.