Петр Боборыкин - Китай-город

• Название: Китай-город
• Автор: Петр Боборыкин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1993
• ISBN: 5-280-01827-9, 5-280-01525-3

Более полувека активной творческой деятельности Петра Дмитриевича Боборыкина представлены в этом издании тремя романами, избранными повестями и рассказами, которые в своей совокупности воссоздают летопись общественной жизни России второй половины XIX — начала ХХ века.

Во второй том Сочинений вошли: роман «Китай-город» и повесть "Поумнел".

---

— Анна Серафимовна! — вскрикнула Тася. — С кем это?

— Да это Палтусов! — вскрикнул и Пирожков.

— Ваш приятель-с? — спросил его с улыбкой Рубцов.

— Да-с, — ответил ему в тон Иван Алексеевич.

— Стало, его выпустили! — искренне воскликнула Тася. — Ну вот видите, — обратилась она к Рубцову. — Разумеется, он не виновен!

Тот только выпустил воздух под нос, скосив губу.

— Третьего дня он еще сидел, — сказал Пирожков, — но для него это не сюрприз… Все доказывал, что статья тысяча семьсот одиннадцатая к нему не применима.

— Какая-с? — полюбопытствовал Рубцов.

— Тысяча семьсот одиннадцатая, — повторил Пирожков и раскланялся.

— Все устроится!.. — крикнула ему вслед Тася.

"Все устроится, — думал Иван Алексеевич. — И Палтусов на свободе катается с купчихой: она его и спасет, и женит на себе… Теперь он, Пирожков, никому не нужен… Пора в деревню — скопить деньжонок — и надолго-надолго за границу… работать".

Вдруг у него заныло под ложечкой. Он опять голоден… И вспомнил он сейчас же, что сегодня надо ехать в "Московский".

XXXI

Против Воскресенских ворот справлялось торжество — «Московский» трактир праздновал открытие своей новой залы. На том месте, где еще три года назад доживало свой век "заведение Гурина" — длинное замшаренное двухэтажное здание, где неподалеку процветала "Печкинская кофейная", повитая воспоминаниями о Мочалове и Щепкине, — половые-общники, составивши компанию, заняли четырехэтажную громадину.

Эта глыба кирпича, еще не получившая штукатурки, высилась пестрой стеной, тяжелая, лишенная стиля, построенная для еды и попоек, бесконечного питья чаю, трескотни органа и для «нумерных» помещений с кроватями, занимающих верхний этаж. Над третьим этажом левой половины дома блестела синяя вывеска с аршинными буквами: "Ресторан".

Вот его-то и открывали. Залы — в два света, под белый мрамор, с темно-красными диванами. Уже отслужили молебен. Половые и мальчишки в туго выглаженных рубашках с малиновыми кушаками празднично суетились и справляли торжество открытия. На столах лежали только что отпечатанные карточки «горячих» и разных «новостей» — с огромными ценами. Из залы ряд комнат ведет от большой машины к другой — поменьше. Длинный коридор с кабинетами заканчивался отделением под свадьбы и вечеринки, с нишей для музыкантов. Чугунная лестница, устланная коврами, поднимается наверх в «нумера», ожидавшие уже своей особой публики. Вешалки обширной швейцарской — со служителями в сибирках и высоких сапогах — покрывались верхним платьем. Стоящий при входе малый то и дело дергал за ручки. Шел все больше купец. А потом стали подъезжать и господа… У всех лица сияли… Справлялось чисто московское торжество.

Площадь перед Воскресенскими воротами полна была дребезжания дрожек. Извозчики-лихачи выстроились в ряд, поближе к рельсам железно-конной дороги. Вагоны ползли вверх и вниз, грузно останавливаясь перед станцией, издали похожей на большой птичник. Из-за нее выставляется желтое здание старых присутственных мест, скучное и плотно сколоченное, навевающее память о «яме» и первобытных приказных. Лавчонки около Иверской идут в гору. Сноп зажженных свечей выделяется на солнечном свете в глубине часовни. На паперти в два ряда выстроились монахини с книжками. Поднимаются и опускаются головы отвешивающих земные поклоны. Томительно тащатся пролетки вверх под ворота. Две остроконечные башни с гербами пускают яркую ноту в этот хор впечатлений глаза, уха и обоняния. Минареты и крыши Исторического музея дают ощущение настоящего Востока. Справа решетка Александровского сада и стена Кремля с целой вереницей желтых, светло-бирюзовых, персиковых стен. А там, правее, огромный золотой шишак храма Спасителя. И пыль, пыль гуляет во всех направлениях, играя в солнечных лучах.

Куда ни взглянешь, везде воздвигнуты хоромины для необъятного чрева всех «хозяев», приказчиков, артельщиков, молодцов. Сплошная стена, идущая до угла Театральной площади, — вся в трактирах… Рядом с громадиной «Московского» — "Большой Патрикеевский". А подальше, на перекрестке Тверской и Охотного ряда, — опять каменная многоэтажная глыба, недавно отстроенная: "Большой новомосковский трактир". А в Охотном — свой, благочестивый трактир, где в общей зале не курят. И тут же внизу Охотный ряд развернул линию своих вонючих лавок и погребов. Мясники и рыбники в запачканных фартуках молятся на свою заступницу «Прасковею-Пятницу»: красное пятно церкви мечется издали в глаза, с светло-синими пятью главами.

Гости все прибывают в новооткрытую залу. Селянки, расстегаи, ботвиньи чередуются на столах. Все блестит и ликует. Желудок растягивается… Все вместит в себя этот луженый котел: и русскую и французскую еду, и ерофеич и шато-икем.

Машина загрохотала с каким-то остервенением. Захлебывается трактирный люд. Колокола зазвенели поверх разговоров, ходьбы, смеха, возгласов, сквернословия, поверх дыма папирос и чада котлет с горошком. Оглушительно трещит машина победный хор:

"Славься, славься, святая Русь!"

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые напечатано: Вестник Европы, 1882, № 1–5. Публикуется по изданию: Боборыкин П.Д. Китай-город. Роман в пяти книгах. Примечания Н. Ашукина. М., Московский рабочий, 1960.

"…Моя беллетристическая вещь такого рода, что служит как бы художественным преддверием к "познанию Старой столицы", — сообщал П. Д. Боборыкин в письме редактору "Вестника Европы" А. Н. Пыпину от 31 декабря 1880 года,[169] и уже по этому, первому из дошедших до нас свидетельств о работе над «Китай-городом» можно судить о том, какой смысл вкладывал писатель в свое произведение.

Роман «Китай-город» с самого начала задумывался как роман-исследование, как своего рода "летописный документ", если воспользоваться здесь удачным выражением А. В. Луначарского, и Боборыкин все силы направил на то, чтобы достичь максимальной объемности и объективности, почти научной точности в рассказе о жизни Москвы и москвичей последней трети XIX столетия. Этой цели подчинены и выбор ведущих героев, и многократно разветвляющаяся фабульная нить повествования, и даже композиционное решение книги, ее архитектоника. "Роман сознательно расположен так, что первая часть богата описаниями, — информировал Боборыкин того же Пыпина в письме от 1 мая 1881 года, — вторая и третья представляют собой большие эпизоды, четвертая — промежуточная, а пятая — сводная, с действием и чередованием небольших сцен".[170]

Главная же, конечно, примета этого романа как романа-исследования состояла в том, что в его основу писателем была положена оригинальная, продуманная концепция исторической роли и исторического предназначения Москвы в пореформенную эпоху. Эта концепция нашла свое отражение и в публицистических "Письмах о Москве", которые писались и печатались в "Вестнике Европы" (1881, № 3) как раз тогда, когда Боборыкин напряженно работал над романом. Оба эти произведения полезно сопоставить для того, чтобы выявить сущность и романа «Китай-город», и боборыкинского взгляда на процесс бурной «капитализации» России.

Свои "Письма о Москве" (опубликовано, а возможно, и написано лишь первое "Письмо") Боборыкин начинает с энергически выраженного вопроса: "Что такое Москва? Столица или губернский город?" — и очень скоро, уже в первых же абзацах очерка, отвечает, полемически адресуя свой вывод тем, кого он называл «русопётами» и кого мы сейчас называем реакционным крылом позднего славянофильства:

"…Теперешний город получил свою физиономию. Типу столицы он не отвечает, как бы его ни величали "сердцем России", в смысле срединного органа. Москва не центр, к которому приливают нервные токи общественного движения, высшей умственной культуры… Ее следовало бы скорее считать центральным губернским городом или, лучше сказать, типом того, чём впоследствии могут оказаться крупные пункты областей русской земли, получивших некоторую обособленность. Остов губернского города сквозит здесь во всем".

Метко, порою с саркастическими заострениями и преувеличениями охарактеризовав чиновничье-барскую верхушку московского общества, которая, по словам Боборыкина, не столько отстаивает собственную «самобытность», сколько не успевает из лености угнаться за петербургским "высшим светом" и петербургской бюрократией, писатель решительно переходит к сути своей концепции:

"Но эта Москва составляет только одну пятую "первопрестольной столицы". Рядом, бок о бок с ней и, так сказать, под ней, развилось другое царство — экономическое. И в этом смысле Москва — первенствующий центр России, да и не для одной России имеет огромное значение".

Здесь действительно суть, и Боборыкин смелыми, размашисто эффектными мазками рисует картину стремительного экономического, а в итоге и социального, культурного, морально-бытового преображения московской жизни: