Ромен Гари - Свет женщины

• Название: Свет женщины
• Автор: Ромен Гари
• Жанр: Современная проза

 Ромен Гари (1914-1980) - известнейший французский писатель, русский по происхождению, участник Сопротивления, личный друг Шарля де Голля, крупный дипломат. Написав почти три десятка романов, Гари прославился как создатель самой нашумевшей и трагической литературной мистификации XX века, перевоплотившись в Эмиля Ажара и став таким образом единственным дважды лауреатом Гонкуровской премии.

"... Я должна тебя оставить. Придет другая, и это буду я. Иди к ней, найди ее, подари ей то, что я оставляю тебе, это должно остаться..." Повествование о подлинной любви и о высшей верности, возможной только тогда, когда отсутствие любви становится равным отсутствию жизни: таков "Свет женщины", роман, в котором осень человека становится его второй весной.

---

Молчание. Я подумал, что она повесила трубку. Сильная женщина. Потом я услышал ее голос:

- Где вы?

- У сеньора Гальбы, в "Клапси"... сеньор Гальба, помните, которому не везет со страховками...

- Ждите меня в баре. Я сейчас.

Я сел за гримерный столик. Шесть выпуклых электрических ламп, бутылка коньяка. За всех влюбленных! За короля! Человек, потерявший свою родину женщину, составлял мне компанию по ту сторону зеркала. Он, другой, я, безродный. Тебя лишили твоей страны, старик. Твоих источников, твоего неба, твоих полей, твоих садов. И на всю мою страну не было другого такого места, как ее волосы, уголка более скрытого и надежного, чем даже мои детские тайники. Когда я видел эти белые локоны, то проживал такие моменты, о которых невозможно говорить иначе как о последней истине, смысле жизни, распространявшемся на все вокруг, даже на то, что ее не касалось; я мнил, что постиг наконец, от каких утрат, каких лишений шипы стали острыми, а камни твердыми. У меня была моя родина - женщина, и мне нечего было больше желать. Голос моей любимой, казалось, сотворен самой жизнью для собственного удовольствия; полагаю, жизнь тоже не может без радости: взгляните хотя бы на полевые цветы, как они веселы - с другими не сравнить. В наш дом в Бриаке время не входило, всегда покорно ожидая за порогом; этот ревнивый страж был так хорошо выдрессирован, что принимался лаять, только когда она, отправившись в поселок, долго не возвращалась. Я вовсе не хочу сказать, что те пути, которые преодолевала каждая пара с начала мира, могут составить самую длинную, самую широкую дорогу на земле. Я говорю о счастливом отсутствии всякой оригинальности, потому что счастью нет нужды выдумывать что-либо. Ничто из того, что нас объединяло" не принадлежало только нам и никому больше: что-нибудь необычное, единственное в своем роде, редкое или исключительное; было постоянство, нечто непреходящее, был наш союз, старше самой памяти человеческой. Не думаю, чтобы вообще существовало когда-нибудь счастье без терпкого привкуса незапамятной древности. Хлеб и соль, вино и вода, лед и пламя, нас двое, и каждый другому земля, и каждый другому солнце.

- Я часто думаю, что бы с нами было, если бы мы не встретились...

- То есть не переспали бы.

- Столько мужчин и женщин проходят, не замечая друг друга! И что потом? Чем они живут? Ужасно несправедливо. Я даже думаю, что, если бы я тебя не узнала однажды, я бы всю жизнь тебя ненавидела.

- Именно поэтому вокруг столько ненависти. Мы постоянно видим людей, которые ненавидят всех тех, с кем им не посчастливилось встретиться; то же называют дружбой между народами.

- А в шестьдесят, когда я состарюсь?..

- Ты, твой живот, твоя грудь, твои бедра?..

- Ну да. Это же ужас! Нет?

- Нет.

- Как это "нет"? Когда от меня только дряблая кожа и останется?

- Не бывает дряблой кожи, бывают истории без любви.

Наши ночи были островами. Мои губы свободно гуляли по пустынным пляжам горячего тела. Я боролся со сном: этот воришка отнимал у меня бесценные минуты.

- Не слышу, Мишель. Ты уткнулся носом мне в шею" ворчишь что-то, шепчешь. Что еще?

- Р-р-р-р.

- Изволь объяснить нормально, в чем дело, раз уж разбудил меня?

- Я ничего не говорил.

- Не говорил? Ладно. Что же это за мурлыканье в таком случае?

- Если я не кошка, уж и помурлыкать нельзя?

- Не можешь уснуть?

- Почему, могу. Но не хочу. Рядом с тобой слишком хорошо.

- Ну, иди сюда, ляг, вот так, теперь спи.

- Янник, как это возможно, столько лет прошло, а это осталось в нас нетронутым, как в первые дни? А ведь говорят, все проходит, ломается, надоедает...

- Да, у тех, кто только и может прийти, испортить и бросить...

- Что с нами, с тобой, со мной? Проблемы семейной пары и все такое?

- Проблемы семейной пары, что за ерунда. Либо есть проблемы, либо семья.

- Быть вместе - порой это кажется таким сложным делом, даже мучительным, все не клеится, протекает. И в один прекрасный день смотришь а ее и нет, пары-то...

- Слушай, Мишель, что это тебе взбрело будить меня среди ночи и говорить о каких-то мифических проблемах семейной пары? Твой бедный желудок не может справиться с паэльей?

- Я хочу знать, почему у нас нет этих проблем" что такого?

- Бывают неудачные встречи, вот и все. Со мной такое случалось. Да и с тобой тоже. Как, по-твоему, люди могут отличить настоящее от поддельного, если они умирают от одиночества? Встречаешь человека, пытаешься представить его интересным и полностью выдумываешь его, наделяешь качествами, которых у него нет и в помине, закрываешь глаза, чтобы лучше его видеть, он старается выдать желаемое за действительное, ты - тоже. Он - смазливый дурак? - вы находите его умным; он считает вас недалекой? - зато рядом с вами он - семи пядей во лбу; заметили вашу отвислую грудь? - не страшно, он найдет это своеобразным; вы начинаете чувствовать, что здесь пахнет деревенщиной? надо ему помочь; он необразован? - ваших университетов хватит на двоих; он хочет заниматься этим без передышки? - он вас так любит! он не слишком в этом силен? - что ж, это не самое главное в жизни; жмот, каких свет не видел? - у него было трудное детство; хам? - просто держится естественно. И вы продолжаете отбиваться руками и ногами, лишь бы не замечать очевидного, а оно уже режет глаз, это и называется проблемы семьи, одна проблема, строго говоря, когда мы не в состоянии дальше выдумывать друг друга; и тогда приходит время печали, злобы, ненависти, мы пытаемся склеить разбитое - ради детей или просто потому, что предпочитаем терпеть неизвестно что, нежели остаться наконец в одиночестве. Всё. Спи. Ну вот, я сама себя так запугала, что теперь не смогу уснуть. Включи-ка свет на минутку, хочу посмотреть на тебя. Уф! Это в самом деле ты.

Я смеялся, вспоминая, к тому же в бутылке оставалось еще немного коньяку. "Двадцать пять лет, Мишель, я жила, дышала, думала, не зная тебя, - чем я жила, чем дышала, что это были за мысли без тебя?.." Я заучивал наизусть эти письма, которые она посылала мне с воздуха и из транзитных портов, "обрывки вечности", как она их называла, столь банальными казались ей ее слова. Износившиеся слова со стертым значением, цепляющиеся одно за другое, складываясь в непрерывные цепи, уходящие в глубь веков, избитые фразы, ты была права, элементарная банальность, как те пресловутые признаки жизни, которые мы с таким рвением спешим отыскать на других орбитах Солнечной системы, основы основ, находящиеся под постоянной угрозой забвения из-за непрерывных катаклизмов, терзающих здравый смысл, вы ищете глубины, а находите лишь пропасти. Ночами, сидя в кресле пилота, я слушал знакомое нашептывание древнейшего чтеца у себя в груди; те же, кто потерял память, теперь не могут даже расслышать нашего старого суфлера. Люди высокого призвания, оставившие сиюминутное, кого вы спрашиваете, зачем вы здесь, что все это значит и почему вообще мир существует, - и сколько великих имен слышится в ответ и теряется в этом потоке сознания вопиющих! вы пытаетесь уверить нас, что так вопрошает вселенная, тогда как это всего лишь вопросы, звучащие внутри каждого из нас. Конечно, мы находились в физических пределах, пришлось разъединить наше дыхание, оторваться друг от друга и разойтись в разные стороны, раздвоиться и расстаться, в таких случаях всегда теряешь... Если у тебя два тела, непременно наступит момент, когда останется только половина.

- Разве я захватчица?

- Еще какая, особенно если тебя нет рядом. Я встал и распрощался со своим двойником в зеркале.

Глава IV

Я поднялся в бар, где было полным-полно японцев; впрочем, может, мне только так казалось, из-за усталости. Сеньор Гальба как раз был на сцене. Семь белых пуделей и один розовый сидели на стульях, свесив задние лапы, изображая барышень в ожидании кавалера на каком-нибудь балу супрефектуры. Сеньор Гальба стоял слева: фрак, черная накидка, складной цилиндр, белый шелковый шарф, сверкающая белизной манишка, трость с серебряным набалдашником... Он достал из жилетного кармашка сигару и сделал вид, что ищет спички. В этот момент на сцену вышел шимпанзе, деловой, с зажигалкой в руке, и направился обслужить хозяина. Сеньор Гальба предложил ему сигару. Тот взял, откусил кончик и закурил. Затянулся, посмаковал сигарный дым и удалился.

- Во дает, - сказал один японец рядом со мной.

Я удивленно взглянул на него.

- Джексон - самый большой шимпанзе нашей эры, - сказал бармен.

Сеньор Гальба сделал несколько затяжек, потом щелкнул пальцами. Вновь появился шимпанзе, подошел к проигрывателю, стоявшему на изящном столике, покрытом бархатной скатертью, и нажал на кнопку. Раздались звуки пасодобля, шимпанзе направился к розовому пуделю, сидевшему в кругу других пуделей, и пригласил его на танец. Розовый пудель соскочил с табурета, секунду постоял, переминаясь на задних лапах, и шимпанзе подхватил его за талию; тут я поспешил опрокинуть одну за другой сразу две рюмки коньяку, так как вид черного волосатого шимпанзе и розового пуделя, танцующих пасодобль El Fuego de Andalusia[10], показался мне слишком явной и циничной насмешкой. Японцы смеялись, и белизна их оскала лишь подчеркивала темноту. Я облокотился на стойку, отвернувшись от оскорбительного действа, и встретил сочувствующий взгляд бармена: