Надежда Тэффи - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Надежда Тэффи
• Издательство: ЭКСМО-Пресс
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-04-007474-3 (Т.12)

«Если юмор Гоголя — «смех сквозь слезы», юмор Достоевского — смех сквозь отчаяние, юмор Салтыкова — смех сквозь презрение, юмор Ремизова — смех сквозь лихорадочный бред, то юмор Тэффи, как и юмор Чехова, — смех сквозь грустный вздох: «Ах, люди, люди!» Человек человеку, в представлении Тэффи, отнюдь не волк, но, что делать, изрядный таки дурак».

Александр Амфитеатров

---

— Может быть, лучше мамаше остаться дома? — испуганно шепчет жене Серж.

— Ну, знаешь, их бабушка не лучше.

Муж вспоминает «их бабушку» и радостно констатирует, что это такая брешь в укреплении, благодаря которой их всех можно штурмом взять.

— Я расскажу им, как я в ресторане сидел почти за одним столом с великим князем.

— И не забудь сказать, что ты передал ему свою зажигалку.

— Ах, верно. Я и забыл.

— А они скажут, — вступила теща, — по ресторанам князьям зажигалки подает, а жене приличного платья сшить не может.

— Ну, я как-нибудь выкручусь, — героически решает жена.

Глаза у нее сверкают. Она не сдастся живая.

— Я им скажу, что меня пригласила на все лето одна страшно богатая дама в… куда?

— Шпарь — в Италию, — решил муж.

— На время жары на озерах, а то так в Венецию, — согласилась жена.

— Путешествовать на яхте, — посоветовала теща. — Это еще шикарнее.

— Так надо все-таки условиться, а то так завремся, что все вылезет наружу.

— Собственно говоря, здесь даже особенной лжи нет. Ведь Маня приглашала меня на целую неделю к ней в Медон. Ну, а здесь немножко дольше, и не в Медон, а в Италию. Чего же тут уславливаться?

Перед уходом оглядывают себя в зеркало и осматривают друг друга.

— Перчатки не забыла?

— Почисти отвороты… Вот щетка.

— Боже мой! С мизинца лак слез. Подожди минутку.

— Мамаша, напудрите немножко нос. Нельзя же так. Вид такой, точно вы прямо из кухни.

— Так ведь оно и правда.

— Но совершенно лишнее, чтобы все об этом знали.

(Ружья начищены. Пушки наведены. Затворы смазаны. Прицел взят. Недолет. Перелет. Ба-бах!)

— Идем.

Бой назначен на девять часов. Все готово. Штурм ведется с нескольких концов.

Сердюковы, Лютобеевы, Бабаносовы, Гринбаум (партизан-одиночка).

Идут. Пришли. Ворота крепости широко растворены. Но доверять не следует.

Мадам Бабаносова первая открывает огонь:

— Батюшки, какой шик! В передней — и вазочка с цветами! А мы и в гостиной-то никогда не ставим. Петя не любит. От цветов, говорит, только лишний сор и посторонний запах.

— Нет, отчего же, — вступает муж (резервные войска). — Я люблю цветы, но такие, которые действительно украшают — огромный букет хризантем, куст белых лилий.

— Ах, не люблю, — защищает прорыв хозяйка. — Лилии слишком сильно пахнут.

Тут супруг Бабаносов выкатывает дальнобойное орудие:

— А эти ваши нарциссики не пахнут? Разница только та, что лилии пахнут лилиями, а эти нарциссики — конюшней. Уж вы, хе-хе-хе, не сердитесь.

— Ну, что вы, что вы! — вдруг вступается партизан-одиночка, который при виде бутылки коньяку подло сменил вехи и перешел на сторону осаждаемых. — Нарциссы — любимые цветы японских самураев.

Это партизану даром не проходит. «Поймать! Расстрелять!»

У партизана в семье скандал. Мамаша сбежала с парикмахером.

— А как здоровье вашей матушки? — елейно-почтительным тоном спрашивает Сердюков.

— Благодарю вас. Она уехала на юг.

— Что так?

— Просто немножко отдохнуть.

— Устала, значит? Впрочем, это очень благоразумно. В ее возрасте следует себя очень беречь.

У партизана забегали по скулам желваки. Он оборачивается к ехидно улыбающейся жене Сердюкова и говорит почтительно:

— Вы, значит, тоже едете на юг отдохнуть? Этим «значит» запалил ей прямо в лоб. Лютобеева немедленно подобрала труп Сердюковой и старается его оживить:

— Какое прелестное это ваше платье! Сейчас видно, что из хорошего дома. И какая вы в нем тоненькая.

Сердюкова возвращается к жизни. Но хозяйка дома не дремлет. «Огонь!» — командует она сама себе и говорит Сердюковой восторженно:

— Да, замечательно удачное платье. Я всегда на него любуюсь.

Убила. «Всегда»!

Но Сердюкова еще шевелится:

— Ах, я его без конца ношу. Наверное, всем уже надоело. Новые платья висят в шкапу, а я все треплю это и не могу с ним расстаться. Муж говорит: «Зачем же ты нашила себе столько новых, раз ты их не носишь?»

Хозяйка в ответ грустно улыбается, как врач, который смотрит на агонию своего пациента и знает, что наука бессильна, а пациент все еще надеется.

А в это время между хозяином и Бабаносовым идет крупный моральный мордобой. На тему испанской войны.

Бабаносов лезет на приступ, хозяин поливает его по старинке с крепостной стены кипятком.

— Народ не потерпит власти Франко! Испания изойдет кровью! — кричит Бабаносов.

— А вашему сердцу дорог коммунизм? — шпарит его хозяин. — Вот уж не думал, что буду принимать у себя большевика!

— И так и будет, — не слушает его и орет Бабаносов, одновременно переворачивая во рту бублик с маком. — Так и будет! И не отгородитесь вы от жизни вашими цветочками и вазочками.

— Петя, оставь! — урезонивает его жена. — Симпатии нашего милого хозяина давно всем известны.

— Да-с. И хорошо, что известны! — орет хозяин и вдруг бахает из орудия большого калибра: — По крайней мере, никто не посмеет сказать, что я большевистские векселя учитывал.

Бой идет долго по всему фронту, с последним метро атакующие отступают, унося убитых и раненых. Дома зализывают раны.

— В общем, было довольно мило. Во всяком случае, оживленно.

— Бабаносиха воображает, что еще может нравиться, с ее носом а-ля хвост жареной курицы.

— Ужасная штука — эти закрытые сандвичи. Никогда не знаешь, на что нарвешься. Мазанут кошачьей печенки, и кушайте пожалуйста.

— Так все провинциально.

— Лютобеева — какое-то ископаемое.

— Гринбаум тоже типик!

— Надо будет их всех позвать на будущей неделе.

Праздник перемирия короток. Враги готовят силы.

Занятно на этом свете, господа.

[1] Убирайся, я займу это место! (фр.)

[2] Буквально: «большая игра» (фр.), то есть звучание всех регистров.

[3] От фр. placard — стенной шкаф.

Выбор креста

Есть такая новелла: «Выбор креста».

Человек изнемог под тяжестью своего креста, возроптал и начал искать другой крест. Но какой бы он ни взваливал на свои плечи — каждый оказывался еще хуже. То слишком длинный, то слишком широкий, то остро резал плечо.

Наконец остановил он свой выбор на самом удобном. Это и оказался его собственный, им отвергнутый.

А вспомнилась нам эта новелла вот по какому случаю. Ермилов очень уважал свою жену, свою Анну. Это была удобная жена, в меру заботливая, неглупая. Но, когда он встретил Зою Эрбель, он даже удивился, как мог прожить столько лет с этой прозаической Анной.

Анна была недурна собою, крупная, ширококостная, с большими руками и ногами, свежим лицом. Одевалась просто, любила английские блузки, башмаки на плоских каблуках, мужские перчатки, не красилась, не душилась. Все на свете для нее было ясно и просто. Мистики были для нее неуравновешенными субъектами. Влюбленность — естественным влечением полов. Поэзия — «ничего, если носит в себе содержание». С мужем своим она никогда не нежничала, не называла его разными ласковыми или шутливыми именами, но зато очень внимательно следила, чтобы у него было все, что ему нужно, интересовалась его пищеварением, аппетитом, заставляла делать гимнастику и заниматься спортом.

Ермилов спорта не любил. Гимнастика ему надоела, надоела за четыре года жизни и сама Анна.

Скучно было с ней.

Скучно было даже то, что в доме всегда был порядок, все вымыто, вычищено, ничего лишнего. Точно в солдатском госпитале, ворчал он.

Когда он в первый раз попал в дом к Эрбелям, он зашел случайно, по делу. Его сначала поразила, потом умилила обстановка той комнаты, где ему пришлось ожидать хозяина.

На столе, заваленном ворохом газет и журналов в таком беспорядке, словно кто-то нарочно рыл их, стояла открытая коробка с огрызками конфет, из-под газет выглядывало что-то розовое, и свисала вниз резиночка с пряжкой и бантиком.

Тут же на газетах валялся раскрытый кошелек.

Мебель в комнате расставлена была как-то нелепо, как попало. Кресло было повернуто спинкой к столу. Один из стульев — вплотную лицом к стене.

Из соседней комнаты доносился звонкий женский голосок, который сначала все напевал странную песенку, грустную по содержанию и веселую по мотиву:

Денег нет, денег нет,

Абсолютно денег нет.

Потом тот же голос в отчаянии воскликнул:

— Шурка! Квик опять утащил мой чулок! Шурка! Посмотри за дверью. Я не могу — там чужой дядя сидит.

В ответ послышалась недовольная басовая воркотня вполголоса. Потом снова женский голосок сказал решительно:

— Ну что ж делать. Я пойду сама, ты пойми, что это единственные мои чулки. Все остальные собака растащила и разодрала. Что? Ну так что же? Не съест он меня, твой деловой человек.