Цырлин - По поводу майского снега

• Название: По поводу майского снега
• Автор: Цырлин
• Жанр: Современная проза

---

5.5. Роскошная книжка

13.XII.82

Сегодня на практике все утро переписывал для диплома из разных журналов и отчетов. Один толстый переплетенный отчет, из которого не успел переписать, вынес домой, чтобы завтра на практику лишний раз не таскаться. Переписывать можно и дома.

Оттуда строго запрещено выносить любые материалы, даже несекретные, но это, сами понимаете - фигня. За полтора года вахтеры ошмоняли всего один раз, и то не меня, а Главкома, когда мы с ним шли через проходную и у него был толстый портфель. Случилось это месяц назад, вскоре после похорон, и мы с ним полушутя предположили, что работники охраны, учитывая гебистское происхождение нового вождя, решили отметить его воцарение таким оригинальным образом.

А в пятницу, заехав в университет за стипендией, обнаружил, что вход в Главное здание теперь охраняется милицией, которая у всех спрашивает пропуск. (У входа на факультет все еще сидят бабки-вахтерши и пропусков по-прежнему не требуют.) Бонифаций с вполне серьезным видом рассказал, что недавно, когда он шел через проходную, одетый в старый черный ватник и обутый в кирзовые сапоги, то милиционер, вместо того, чтобы потребовать пропуск, якобы заорал на него: "Почему без номера, падло?!" Не сразу я понял, что он шутит. Затем Бонифаций изложил версию, что терминология: Главное здание - "зона А", общежития - зоны "Б", "В" (и так далее - до "К" и "Л") имеет самое прямое значение. Строили университет заключенные, имелось множество отдельных рабочих зон, обозначавшихся буквами. Название "зона" с тех пор так и прижилось и даже буквы сохранились те же самые.

Происходят и другие события в том же вертухайском духе. От сотрудников на практике слышал про начавшиеся в последнее время облавы в магазинах, ресторанах и прочих публичных местах. Милиция неожиданно закупоривает выходы и требует от присутствующих предъявить документ, объясняющий, отчего в дневное время они не пребывают на рабочем месте. Одна тетка, будучи дома по болезни, вышла в магазин за продуктами, а там ее сгребли и сволокли в мусарню. В лягавку замели, я имею в виду. В ментовку, то есть. Педорасили в течение нескольких часов с дебильной добросовестностью: и на работу позвонили, и в поликлинику.

Я, конечно, не являюсь особым поклонником нового вождя, но очень сомневаюсь, что все эти выкрутасы - его личная инициатива. Настолько это глупо. Глупо и жалобно. Бессильная попытка заставить людей в рабочее время хотя бы посидеть на рабочем месте.

В "Похождениях Хуренито" Эренбурга описано, как Хуренито, направленный в провинциальный город на должность комиссара, издал декрет, воспрещающий гражданам с 10 утра до 4 вечера ходить по улицам. "За исключением следующих по делам службы и снабженных соответствующими удостоверениями."

Напоминает также эпизод из одной еще более роскошной книжки. Самое первое опубликованное произведение самого вредного писателя в мире. Как начальник лагеря издал приказ: никому из заключенных в одиночку по зоне не ходить. Только строем под началом старшего.

Сегодня Чуркина наконец-то принесла обещанный еще весной номер "Роман-газеты" за 1963 год. Весь пожелтевший и потертый, страницы рассыпаются на куски. Читал сегодня весь вечер - взамен писания диплома. Настоящая энциклопедия советской жизни. Деньги в лагере запрещены и обращаются нелегально, причем лагерный курс рубля в несколько раз выше, чем на воле. (Наподобие валюты, на которую тут тоже можно купить гораздо больше, чем там.) Узаконены лишь заверенные начальством записки в лагерный ларек на определенную сумму. (Наподобие распределения квартир, автомобилей и прочего дефицита исключительно по месту работы.) Если по какой-то причине заключенный не потратил всю сумму, то остаток ее у него отбирается. "Списывается". (На воле, однако, они "списывают" в подобных случаях лишь безналичные деньги предприятий.) Все это, естественно, сопровождается повальным взяточничеством и воровством. Как и на воле.

Рассказал Чуркиной и Главкому, как десятого числа я ходил на демонстрацию. Начал я в тоне весьма восторженном: "…И люди там были какие-то не такие, как обычно видишь на улицах, где столько алкашей и просто олигофренических морд…"

Но Чуркина сразу меня урезала: "Ага, ну понятно! Морды не такие! Одни жидки, небось, собрались, и ты с ними. Жалко, не похватали вас там всех."

"За что? Я же просто смотрел."

"Иди в синагогу - там и смотри. Уханова выперли - и до тебя доберутся. Тоже на всякие еврейские сборища ходил. Еще успеют до диплома."

(По Би-би-си уже в полночь сообщили о демонстрации. Что забрали 60 человек. Я просто вовремя ушел.)

Конечно, оскорбить мое русское национальное достоинство - задача весьма непростая, но тут как раз тот случай. Русский человек, стало быть, органически неспособен ни на активный протест, ни даже на пассивный (эмиграция). А если все же бунтует или эмигрирует - то он, стало быть, еврей. Я хотел ей возразить, что однажды проходил по ул. Архипова мимо синагоги и видел, что настоящие евреи на самом деле совсем не такие. Больше похожи на армян или вроде того. (Видимо, этим термином - "еврей" - объединяют несколько совершенно разных явлений.) Но Чуркина к этому времени уже стала рассказывать про Уханова.

В мае этого года Уханов - человек с нашего курса - сидел в какой-то очень вредной компании. Как сказала Чуркина - "отпетые диссиденты, а не такие, как наш Олег, который только треплется". Явилась милиция, потребовала у всех документы. Некоторые стали залупаться, их свезли в милицию и оформили им по 15 суток. Причем устроили так, что Уханов отсиживал свои сутки не сразу, а во время экзамена по "научному коммунизму". Явно специально, по сговору с факультетским начальством. Когда он отсидел и пришел на факультет, ему заявили, что сессия уже окончилась. А уже осенью выперли по абсолютно неполитической статье "неликвидация задолженности". Рядом с номером в общежитии, где они обыкновенно собирались, посадили стукача с магнитофоном, который записывал все их разговоры. Чуркина сказала, что она, узнав об этом, исследовала стены своего номера, расковыряла в одном месте подозрительно растрескавшуюся краску и увидела ржавые контактные пластинки и провода, уходящие вглубь стены.

"Розетка, наверное, была."

"Ну да, розетка. Под самым потолком. Настоящий слухач."

"Так ведь сломанный."

"Поставили новый в другом месте."

"У тебя-то что им слушать?"

"А все подряд. Интересно же."

…Казалось бы - тоска кругом зеленая, всем на все накакать. А круче всего накакать на самое, казалось бы, главное - на то, какого ты лично об этом мнения. ("Кричи с верхних нар что хошь - стукачи того не доносят, оперы рукой махнули." - как пишет писатель, вреднее которого нет на белом свете.) Садизм в чем-то даже более утонченный, чем если бы они интересовались каждым сказанным тобой словом. А оказывается, все это совсем не так. Не так все безнадежно. Не махнули оперы на тебя рукой. Кого-то оно до сих пор интересует, твое мнение. Удивительно. Кто-то хочет его непременно знать. Следовательно, кто-то его почему-то боится. Здорово. Жутко, но радостно. Ты сидишь за бутылкой пива, несешь какую-то чушь, а они этого боятся. Боятся и фиксируют, систематизируют твой пьяный треп, как Уголовный розыск - отпечатки пальцев и стреляные гильзы.

Нет - вот сделаю диплом и непременно пойду к ней в номер, встану там - перед облупленной стеной и дурацкими старыми железяками (точно перед телекамерами, прожекторами и залом, наполненным делегатами, гостями и корреспондентами) - - и скажу речь.

5.6. Враг - это ты

По поводу майского снега (Седьмой фрагмент второй редакции)

Колька неожиданно явился ко мне в первый день Нового, 1983-го года, притащив здоровенный рюкзак, облезлый чемодан и старый катушечный магнитофон. "Извини, что не позвонил. Они, небось, прослушивают телефон, а тут такое дело. Магнитофон можешь пока слушать, он с катушками. А то у меня там Галич в основном. Зачем, скажут, вы, гражданин, Галича слушаете? Откуда взяли? А что мне еще слушать, они бы посоветовали…"

Прошлым летом Колькина мать поступила на работу в какое-то военно-строительное учреждение. "Расположено в пресловутом Павшине. Точно как у Галича: "Дача в Павшине, холуи да топтуны с секретаршами." Там ей вскоре подсунули на подпись какую-то туфтовую бумагу и вскоре она попала под следствие со всем ихним начальством. "Хапают они по-страшному. Генералы эти самые и остальные с ними. В Африке есть такие птички: крокодил покушает и лежит, разинув пасть, - отдыхает. А они к нему залетают и выбирают у него между зубов объедки. Крокодилу от этого, конечно, только польза, но при случае он и этих птичек тоже может сожрать. Для порядка. Чтоб не забывали, кто здесь главный."

Проработала она там месяца четыре, но ей самой ничего не перепало сверх зарплаты. Ладно бы тоже хапануть успела - все было бы не так обидно…