Ника Ракитина - Путешествие королевны

• Название: Путешествие королевны
• Автор: Ника Ракитина
• Жанр: Любовно-фантастические романы

Простенькая история любви в средневековом антураже

---

Нога споткнулась обо что-то, верно, камешек. Имрир наклонился и зачем-то стал шарить в темноте. Обхватил ладонью обросший землей странный предмет. И понял, насколько устал и отчаялся, как ему страшно и хочется есть. Ненависть ушла, он был всего лишь напуганный, готовый расплакаться мальчишка. Он вертел это что-то в ладони, а потом сунул под куртку и устало потащился дальше.

"Мама, мамочка… Милосердная. Я очень устал. Я посплю вот тут. Я недолго… посплю…"

Жена вытянула шпильку из прически, и волосы упали хмельной волной. Больше всего на свете я люблю, когда она расчесывает волосы, созерцать этот искрящийся лохматый водопад, запускать в него пальцы, ощущая упругость и прохладу… как давно прошло время того короткого белого дождичка — чтобы удобнее носить было шлем… Хель, голубка моя, пушистый одуванчик…

Матэ появился неожиданно, рыжий, встрепанный и голодный. Служанки кинулись накрывать на стол.

Брови Хели удивленно приподнялись:

— Ты вернулся?

— Давно уже, — пробурчал Матэ с набитым ртом. — Только к тебе меня не допускали.

"И не допускали бы дальше", подумал я то ли ревнуя, то ли уже предчувствуя, что он скажет еще. Вся эта история с Храмом как-то прошла мимо меня, и не хотелось докапываться, и расспрашивать Хель, да и Храма больше нет… Все заслонила и сожгла морна.

— А Имрир… где?

— Морной его прихватило, тогда еще, на дороге.

Рот Хели округлился испуганно.

— Да оклемался он, оклемался, — поспешил Матэ. — Только с головой у него с болезни неладно стало. Пырнул меня ножом и ушел.

Матэ взялся за бок и слегка покряхтел. Руки Хели упали, она стала так бледна, что я испугался за нее. Оба мы знали, что это не морна виной, что…

— Память к нему вернулась… Хатанская Милосердная! Мэй!

Это был голос на грани срыва, как перетянутая струна.

— Людей собери! Пусть его ищут! Кто хоть след сыщет — вдвое, втрое наградить! Матэ, где он от тебя ушел?

— В полудне от Хатана на Карианском тракте. Искали его там уже. Как в воду канул.

— Бери людей, сколько нужно, ищите еще!

Матэ выбежал.

Я взял ее холодные руки:

— Не в себе он после морны, слабенький. Далеко не уйдет. Пережидает где… Или сюда пошел. Так и мышь не проскочила бы…

— Сюда?! — Хель вскочила. — Вели седлать! И оружных!

Я заглянул в ее плывущие зрачки и понял: Замок-за-Рекой.

— Что за шум? — дама Истар Йонисская, жена Гэльда и невестка Матэ, стояла на пороге, отряхивая меховые рукава. — Али мои соглядатаи мышей не ловят? Чего я не знаю?

— Ох, Истар, — только и сказал я.

Рассказ продолжался до ночи. Истар все больше хмурилась и грызла костяшки пальцев.

— Конечно, о том, чтобы ей ехать, и речи быть не может.

— Что?! — вскинулась Хель.

— Не одна ты в Двуречье. Вестников за Кену пошлем. И сыск учиним. Через мелкую редь не просочится.

Я поддержал Истар, как мог, испепеляющий взгляд Хели остановился на мне, и Истар как бы невзначай убрала у нее из-под рук все тяжелое. Ох, горька участь встревающего в семейные свары.

— В конце концов, я поеду! — брякнул я.

Хель сощурилась:

— А Ландейл?

— Луну простоял без меня и еще простоит, помощники у меня толковые.

— Бургомистр… — фыркнула она.

Я пошел отдать приказания слугам. На рассвете я должен был выехать из Хатана.

— Кто здесь?!

Свет походен резанул глаза, и Имрир вяло заслонился рукой.

— Кто ты?! Что ты здесь делаешь?!

У него не было сил бежать. Он попытался нашарить рукоять ножа.

— Да знаю я его, — прозвучал сипловатый радостный голос. — Имрир он, мечник Хозяйки. Ты откуда здесь взялся?

— Да отлыньте! Он с голодухи едва живой!

Сильные руки подхватили, почти понесли наверх, к воздуху и свету.

— В казармах я его видел… паренек славный…

Имрир очнулся за столом над миской похлебки с ложкой в руках. На какое-то время стало тепло от заботы этих простых воинов, ледок на сердце подтаял. Но пришла мысль, что это могли бы быть его воины, и Имрир ожесточился.

— Ты из Хатана? Гонцом? Мы тут, как на краю света; почитай, и боги о нас забыли.

— Не гонцом… нет… Не помню я… морна в Хатане.

— Морна?!

Командир тяжело оперся о стол.

— Вот почему вести не доходят.

С подозрением посмотрел на Имрира:

— А ты не врешь часом, парень? Морны на Двуречье, почитай, лет триста не было!..

— Да не станет он врать! Он Хозяйку в Ландейле спасал.

Имрир поперхнулся. Его пребольно съездили по спине.

— Не налегай, не налегай вельми. Нельзя с голоду много есть попервой-то. Скрутит.

И как приговорили. Во внутренностях точно повернулся горячий рожон. Спас… кого?! Когда?! Ту, что предала родичей, отца, предала и убила. И он еще живет?

Согнувшись, схватившись за живот, Имрир бросился вон из караульни. Солдаты засмеялись вслед.

— Зря вы его в живых оставили.

Мэй провожал Истар узким коридором, и аромат ее духов накрыл с головой.

— Это жестоко.

Истар пожала плечами:

— Война всегда жестока.

— Война закончилась.

— Нет, — пока в живых остается хоть один из этой своры. Распоряжусь удвоить охрану у покоев Верховной.

Мэю сделалось больно. Именно сейчас он должен уезжать от жены. Когда она еще слаба от болезни, когда вот-вот может начаться новая война. Мало она настрадалась? Милосердная! Хотя бы в зрелости дай ей покой!

— Вы должны были убить его ради своей же безопасности. Чтобы он не сделался знаменем новому мятежу. Интересы государства…

— К лешему! — Мэй стоял посреди коридора и орал на высокородную, как на провинившуюся девчонку. — Разве ты не можешь понять, что есть вещи поважнее государства и личной безопасности?!

Истар слабо улыбнулась:

— Ты повторишь то же самое, когда ее убьют?

… убьют. И не нужны будут баллады и песни о любви и милосердии, легенда о Хатанской Карете, и неугасимость на площади семи свечей; не нужны будут ландейлские витражи; и скрипка, и сказки — все, чем жив и живет Мэй-музыкант…

— Ты права, Истар. Но если бы Хель поступила, как советуешь ты, я бы никогда ее не любил.

"Горький дым на руинах разрушенного Тинтажеля…

Что ж ты, Консул, не смог отстоять свою твердыню?

Не восславят тебя в веках менестрели

и да будет проклято твое имя!

Ты бежал, как трус, и заслужил забвенье."

Имрир медленно, как сквозь воду, шагнул вперед:

— Ты лжешь, пес!

Люди застыли. Время в господе сделалось вязким, как патока.

— Ты лжешь!! — он с кулаками кинулся на музыканта, тот вскинул динтар, защищая его от ударов, а Имрир целился в усталое, изрезанное ранними морщинами лицо.

Имрира оттащили. Он рвался из чужих грубых рук, как щенок с цепи, с каждой минутой слабея, точно ярость выливалась из него кровью из взрезанных жил. Он обвис в чужих руках, плача и ругаясь, забыв про гордость.

— Консула защищает! Глядите! Отвесть его куда следоват!

Говоривший сплюнул на пол.

— Пес! Вы все псы! Трусы!

— Охолонись.

Толпе не нравился его крик, толпа дышала, как многоголовый зверь, набираясь злости, и Имрир надеялся, что его растерзают, потому что он не переживет этот стыд, эту невозможность отомстить. Он отчаялся. И лишь какая-то мысль в недопетой песне цеплялась, теребила краешек его сознания: что-то, что надо было непременно вспомнить прежде, чем все закончится так бесславно. Его потащили наружу, под холодные мелкие звезды, Имрир думал, что его убьют, но его только выкинули в грязь, напоследок больно пнув пониже спины. Дверь захлопнулась. Он отбил об нее кулаки и плакал в грязи от стыда и бессилия, пока кто-то не тронул его за плечо.

— Ты обвинил меня во лжи.

Имрир пожал плечами, пряча мокрое испачканное лицо. Ему было все равно теперь и не хотелось, чтобы кто-то вырывал его из этого. Он все, все сделал не так, позабыл все, чему его учили, поддался ярости, погубил свое дело, предал память отца… Они поют грязные песни: конечно, теперь некому пережать удавкой их горло, заставляя умолкнуть грязный рот… Он — он недостоин теперь даже думать об… о Консуле Двуречья.

— О-о!..

Из горла вырвался полустон-полувой. Вот и все, что он может себе позволить. Умереть, как раб, на этой раскисшей дороге. Он, наследник владык, не оправдавший их упований. Почему не уходит этот музыкант?!

— Чего… тебе надо? — с усилием выговорил он.

Он скажет и уйдет. О, пусть он скорее уйдет!!

— Почему ты так защищаешь его? В то время, когда другие плюют на него и проклинают саму память…

Имрир потупился:

— Вот поэтому…

— Он был храбрый человек, — сказал музыкант.

— Да! Он три часа бился раненый на подъемном мосту, в одиночку защищая врата Тинтажеля.

— Чем?

Имрир опешил.