Аравинд Адига - Белый Тигр

• Название: Белый Тигр
• Автор: Аравинд Адига
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Балрам по прозвищу Белый Тигр — простой парень из типичной индийской деревни, бедняк из бедняков. В семье его нет никакой собственности, кроме лачуги и тележки. Среди своих братьев и сестер Балрам — самый смекалистый и сообразительный. Он явно достоин лучшей участи, чем та, что уготована его ровесникам в деревне. Белый Тигр вырывается в город, где его ждут невиданные и страшные приключения, где он круто изменит свою судьбу, где опустится на самое дно, а потом взлетит на самый верх. Но «Белый Тигр» — вовсе не типичная индийская мелодрама про миллионера из трущоб, нет, это революционная книга, цель которой — разбить шаблонные представления об Индии, показать ее такой, какая она на самом деле. Это страна, где Свет каждый день отступает перед Мраком, где страх и ужас идут рука об руку с весельем и шутками. «Белый Тигр» вызвал во всем мире целую волну эмоций, одни возмущаются, другие рукоплещут смелости и таланту молодого писателя. К последним присоединилось и жюри премии «Букер», отдав главный книжный приз 2008 года Аравинду Адиге и его великолепному роману. В «Белом Тигре» есть все: острые и оригинальные идеи, блестящий слог, ирония и шутки, истинные чувства, но главное в книге — свобода и правда.

---

— Пора, Мунна, — зовет от двери отец. 

Тороплюсь вслед за ним. Мы выходим из дома и отвязываем буйволицу. Ей предстоит утреннее омовение — мы ведем ее к пруду у Черного Форта.

  Черный Форт — это гигантские каменные развалины на гребне холма, что возвышается над деревней.  Кто бывал в других странах, говорили мне, что наш форт ни в чем не уступает похожим местам в Европе и прочих далеких краях. Крепость построили турки, или афганцы, или англичане, или какие иные чужестранцы, что правили Индией много столетий назад. 

(Ведь этими землями, Индией то есть, правили сплошь чужестранцы. Сперва мусульмане всем заправляли, потом англичане распоряжались. В 1947 году британцы ушли, но даже дураку ясно, что свободы нам это не принесло.)

Чужеземцы давно покинули Черный Форт, люди там больше не живут, только обезьяны. Ну разве пастух приведет своих коз пощипать травки. 

Пруд у подножия холма сверкает в утренних лучах. Из мутной воды торчат валуны — вылитые бегемоты (много лет спустя, уже взрослым человеком, я видел бегемотов в национальном зоопарке в Нью-Дели), только не фыркают. С течением времени стены разрушались и огромные камни скатывались в пруд.  На поверхности в блестках солнца плавают лотосы и лилии, буйволица хватает листья зубами и жует, от ее морды по воде клином расходится рябь. Солнце поднимается все выше — над буйволицей, над отцом, надо мной и над всем миром.

Представляете, порой я скучаю по родным местам.

Однако вернемся к плакату.

В последний раз подозреваемого видели в голубой клетчатой полиэстеровой рубашке, оранжевых полиэстеровых штанах, красно-коричневых сандалиях...

Решительно отвергаю красно-коричневые сандалии — вот! В жизни не носил. Только полицейский мог додуматься до такой приметы. 

«Голубая клетчатая рубашка, оранжевые штаны» — охотно бы отрекся, да не могу, здесь, к сожалению, все верно. Именно такие шмотки почему-то по душе слугам. А утром того дня, когда напечатали плакат, я был еще слуга. (К вечеру же, как только обрел свободу, сразу переоделся!)

Одна фраза на плакате меня просто бесит — сейчас поясню, чем именно.

Вот она, эта фраза:

...сын Викрама Хальваи, рикши...

Господин Викрам Хальваи, рикша, — спасибо тебе! Ты был бедняк, но честь и достоинство неизменно пребывали с тобой. Если бы не твое воспитание — я бы не сидел сейчас здесь, под этой вот люстрой. 

Возвращаясь днем из школы, я специально проходил мимо чайной — только бы увидеть тебя. Центр нашей деревни — вот что такое чайная. Здесь ровно в полдень останавливается автобус из Гая (ну разве опоздает часика на полтора-два), здесь полицейские оставляют свой джип, когда потрошат кого-нибудь из жителей. Перед самым закатом мужчина на велосипеде троекратно объезжает вокруг чайной, громко звоня в колокольчик. К велосипеду приделан лист картона с афишей порнофильма — без кинозала, сэр, традиционная индийская деревня уже не деревня, а так... Киношка на том берегу реки показывает такие фильмы каждый вечер, продолжительность сеанса два с половиной часа, названия вроде «Настоящий мужчина», или «Открываем ее дневник», или «Дядюшка постарался», роли исполняют золотоволосые дамы из Америки или незамужние женщины из Гонконга, — я так предполагаю, господин Премьер, ведь я так ни разу и не сходил с парнями на порнофильм! 

Череда повозок выстроилась перед чайной: рикши ждут, когда прибудет автобус с пассажирами. 

Рикшам не разрешается занимать пластиковые стулья — это для клиентов, — и они, скрючившись, сидят на корточках вдоль стены воплощением униженности и покорности, столь характерных для слуг в любой части Индии. Отец никогда не садился на корточки, я хорошо это помню. Он всегда стоит прямо —сколько бы ждать ни пришлось. По пояс голый, один-одинешенек, он задумчиво пьет чай. 

Трубит автомобиль.

Свиньи и бродячие собаки кидаются врассыпную, чайную накрывает облако пыли, на зубах скрипит песок, несет свиным навозом. Перед заведением тормозит большая машина марки «Амбассадор». Отец отставляет свою чашку и отходит в сторонку. 

Дверь «Амбассадора» распахивается, появляется мужчина с блокнотом. Завсегдатаи чайной не прерывают трапезу, прочие — вот вроде моего отца — выстраиваются в шеренгу.

Человек с блокнотом — это не сам Буйвол. Это его помощник.

Второй мужчина — плотный, смуглый, суроволицый, с лысой головой, изрытой оспинами, — остается в машине. В руке у него зажат пистолет. 

Это и есть Буйвол.

Он один из богачей Лаксмангарха. Всего богачей четверо, и каждый заработал свое прозвище в соответствии со склонностями. Ведь алчность проявляется по-разному.

Аист — сутулый толстяк с густыми жесткими усами, голова у него заостренная, словно наконечник снаряда; ему принадлежит река, омывающая нашу деревню, он взимает дань за каждую пойманную рыбку, а лодочники платят ему судовой сбор за каждый заход на наш берег.

Братец его прозывается Кабан. Этот молодчик заграбастал все плодородные земли вокруг Лаксмангарха. Хочешь работать на этих землях — сходи, покланяйся в ноги, может, и возьмет в батраки. Если мимо проходят женщины, его машина притормаживает, стекло опускается, и все видят, как Кабан щерится, два кривых клыка, справа и слева, заметно длиннее прочих зубов.

Самая паршивая земля — каменистые склоны у Форта — принадлежит Ворону, ему платят козьи пастухи, чьи стада подъедают его траву. Если пастухам нечем расплатиться, хозяин земли вонзает свой клюв в их зады. За это и прозвали Вороном. 

Буйвол из Зверюг самый жадный. Он не побрезговал рикшами и дорогами. Пользуешься дорогами — плати денежку. Работаешь рикшей — поделись доходами. Отдай третью часть от заработанного. И никак не меньше.

Зверюги — все четверо — живут в окруженных высокими стенами усадьбах за околицей Лаксмангарха, так сказать, в квартале богачей. За стенами свои храмы, свои колодцы, свои пруды. В деревню хозяева жизни являются только за деньгами. Кусум хорошо помнит времена, когда дети Четырех Зверюг ездили в город на своих машинах. Но после того, как сына Буйвола похитили наксалиты[9], — вы, наверное, слыхали про них, господин Цзябао, ведь они такие же коммунисты, как и вы, — Четверо Зверюг отправили своих детей подальше — в Дханбад[10] и Дели. 

 Дети-то укатили, но сами Зверюги никуда не делись. Постепенно они все прибрали к рукам, так что в деревне нечем стало кормиться. И все прочие жители разъехались из Лаксмангарха в поисках пропитания.  Каждый год толпа мужчин собиралась у чайной, набивалась в автобусы (люди висели на поручнях, карабкались на крышу), чтобы выбраться в Гая. А там добытчики садились на поезд (тоже переполненный) и ехали в Нью-Дели или в Калькутту — словом, туда, где был какой-то заработок.

За месяц до сезона дождей мужчины возвращались в тех же автобусах из Дханбада, или из Дели, или из Калькутты — исхудавшие, почерневшие, злые, но с деньгами в кармане.

Их ждали женщины.

Женщины затаивались в засаде на самом рубеже, и, как только мужчины оказывались в пределах досягаемости, кидались на них, словно дикие кошки на кусок мяса. Звуки борьбы, стоны и крики оглашали окрестности. Мои дядья держались стойко и заначек не отдавали, а вот отца всякий раз обдирали как липку.

— Собственные бабы для меня страшнее опасностей большого города, — говаривал, отдуваясь, отец, когда его загоняли в угол комнаты. 

Деньги отняты — всякий интерес к отцу у домашних потерян. Сначала, мол, накормим буйволицу и только потом — тебя.

Я старался приласкаться к отцу, забирался к нему на спину, гладил по лбу по векам, по носу — пока не добирался до ямочки у основания шеи. Тут мои пальцы замирали — до сих пор эта ямочка кажется мне очень трогательной. У любого человека. 

Тело богача вроде хорошо взбитой подушки из лучшего хлопка — белое, мягкое и пустое. Наши тела — о, это совсем другое дело. Выступающий хребет отца походил на узловатую веревку, которой деревенские женщины таскают воду из колодца, ошейником торчали ключицы, рубцы и шрамы, словно от ударов хлыстом, густо покрывали и грудь, и спину, и бедра.  История жизни труженика бойким пером была записана на его теле.

Мои дядья и братья тоже гнули спину, надрывались от непосильного труда. Каждый год, едва начинался сезон дождей, они хватались за почерневшие серпы и выходили в поля (если тот или иной хозяин давал работу). Сев, прополка, сбор урожая кукурузы или риса. Отец мог бы ковыряться в земле со всеми прочими: пахать, сеять, собирать урожай, но он избрал себе другую судьбу.

Он не склонил голову.

Вам бы самому полюбоваться на живого рикшу, — впрочем, сомневаюсь, что они есть в Китае, да и в любой другой цивилизованной стране. Рикши не допускаются в богатые районы Дели, чтобы на них не глазели иностранцы. Обязательно посетите Старый Дели или Низамуддин[11], там-то их на дорогах полно. Худющие, как щепки, они с натугой крутят педали, сгибаясь на своем велосипедном седле, а в коляске громоздятся горы плоти: толстый муж, толстая жена (из среднеобеспеченных), толстые сумки с покупками.