Татьяна Соломатина - Кафедра А&Г

• Название: Кафедра А&Г
• Автор: Татьяна Соломатина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9955-0143-5

«Кафедра А&Г» не книга «о врачах». Нет здесь боли и крови пациентов – зато есть кровь простодушной Дуси Безымянной, которая в один из дней поняла, что все свое у нее уже было, и больше ничего своего у нее не будет… Нет здесь шприцов и скальпелей – зато есть неуместный в деле родовспоможения секционный нож, предназначенный для вскрытия мертвой плоти, который в один из дней перережет петлю на шее достаточно молодой еще жизни… Это и не книга об ученых, сколько бы раз ни упоминались в ней кандидатские и докторские, степени и звания, профессора и академики.

«Кафедра А&Г» – долгий разговор о людях: о любви и ненависти, об амбициях и лени, о желаниях и разочарованиях. Это словесный фарс, представление в прозе, художественная ложь. Но в ней – жизнь! А жизнь – «самое интересное расследование, потому что поиск главного подозреваемого всегда приведет вас к самим себе. К вашим рогам, вашим крыльям, вашим перинатальным матрицам и вашей собственной, самой главной науке – знанию о самом себе».

---

– Эй, что вы там?! Повторите погромче, почётче и помедленней! – царственно распорядится из конца зала весьма пожилая мадам, которой лет двадцать как пора на пенсию, а не высшую категорию через месяц перед комиссией в областном управлении здравоохранения подтверждать. Но она – мама профессора-хирурга, занимающегося эндоскопическими операциями. Его такса малоинвазивного облегчения человека от немалых страданий, причиняемых желчью, не могущей миновать заваленные камнями протоки, начинается от шестисот удобных единиц приятного зелёного колеру. Потому маменька его будет курсисткой, ибо нечего! Каждая мамкина женско-консультационная копейка укрепляет мощь совокупного семейного рубля! В прошлом году старушка к Новому году собрала пару ящиков спиртного и без счёта коробок конфет разной степени стоимости и несвежести. И сыну было что медсёстрам в отделении и операционной подарить – дёшево, сердито и, главное, внимание оказано. Никто не будет по углам шушукаться, мол, денег куры не клюют, а зимой снега не допросишься. Не те нынче зимы пошли, на всех высококачественного белого снега не напасёшься. Глобальное потепление! Но чем богаты, тем и рады, пусть маманя тоже ещё потрудится для такой радости. Опять же – при деле, внимание получает, не отходя от рабочего места. И невестке мозги не компостирует, и внуков не трогает. Что человек без ремесла? Морока одна для родных и близких.

– Что за сиситижы? Что за абракадабра? Пассатижи, что ли?

– Эй. Си. Ти. Джи. Буквы английского алфавита. Аббревиатура, а не абракадабра, Роза Натановна, – покорно вздохнёт доцент, не представляющий себе подпольного аборта в домашних условиях, в отличие от этого реликта, и пойдёт к доске, чтобы окаменевшим огрызком мела (короба и короба которого усыхают в материально-ответственной каморке) навечно выцарапать на ней: «ACTG».

– Мы безо всяких американцев гонорею и сифилис лечили! – громко фыркнет Роза Натановна. – Проверенными методами, отбивающими раз и навсегда охоту совать то, сами знаете чего, в туда, где неведомо что водится.

– Ой ли, Роза Натановна, ой ли? – ехидно пискнет кто-то из коллег. – Никакие методы никогда не отбивали охоту к неизведанному. Вспомните хотя бы корсаров. В каждом порту – своя модная болячка, и никакие мучения, ни даже смерть не заставили бы их отказаться от плотских утех. А дамы наши? Шкрябаются и любят, любят – и шкрябаются. Даже сейчас, когда контрацепции – выбирай на любой вкус и карман. И ладно бы удовольствие получали от акта половой любви. Так ведь нет! Каждая полуторная – фригидная. Вот вам, Роза Натановна, известна радость оргазма? Вы ещё помните, что это такое, или как? Или в ваше время секса не было? Хотя в ваше время, Роза Натановна, похоже, как раз был. Вы небось ещё Лилю Брик выскабливали? Инессу Арманд при синдроме хронических тазовых болей клизмой с ромашкой пользовали?

– Не было тогда никаких этих ваших синдромов! – запрограммированно покупается Роза Натановна на ненавистную современную нозологию, пропустив мимо ушей намёки как на возраст, так и на бурную, полную мужей и любовников молодость. – И этот ваш ВИЧ тоже американцы придумали. Делать мне нечего, на старости лет учить всякую ересь. Понаставили тут мальчишек, лекции читать!

Тридцатисемилетний «мальчишка» мысленно прочтёт какую-нибудь отборную матерную мантру и продолжит стоически начитывать материал, не обращая внимания на реликт, ещё минут двадцать возмущающийся американским мировым господством и поминающий добрым ностальгическим словом, увлажнённым старческой слезой, железный занавес. Потому что во времена оны никакой такой гадости и в помине не было, люди были как люди, мужики брюхатили баб, а не занимались друг другом – «Тьфу! Представить противно!» – ничего к нам из «Сан-Францисков сраных» не проникало, а за мужеложество – статья положенная.

– Роза Натановна, не стоит так напрягать воображение и представлять себе подобные противные вашему естеству акты, могущие губительно отразиться на вашей и так уже тронутой возрастным тлением психике, – елейным тоном проговорит доцент, внимательно изучая носок своей кокетливо-кожаной мокасины.

– А вы, Юрий Палыч, женились бы уже, друг любезный, а не студенток бы в авто катали! Как вы были с юности записной бабник, так и помрёте бобылём!

– Ну, студенток же, а не студентов, Роза Натановна, так что никаких Древних Римов и Древних Греций и даже Серебряных веков. Один сплошной натурализм, как и положено уважающему себя гетеросексуальному холостяку на пороге сорокалетия. Самый мужской расцвет, между прочим. Я только в пору жениховства вхожу. Но особой охоты жениться у меня нет. От дам в быту один шум, гам и бардак. А я аккуратист. Помады, разбросанные в моей ванной, меня состарят раньше времени, – смеётся доцент.

– За аборты, кстати, тоже было. Положено, – намеренно громко и раздельно шепнёт в пространство аудитории не в меру языкатый курсант.

– На что вы намекаете, товарищ?! – взовьётся Роза Натановна праведным возмущением.

– Товарищи все в анамнезе, госпожа Трубник! Да я, собственно, ни на что не намекаю. Я констатирую факт. Во времена вашего репродуктивного расцвета, Роза Натановна, за аборты тоже была положена статья. Лесоповальная. И тому, кому. И этому, кто. Так что тот факт, что вы плечом к плечу с пидорами сосны бензопилой не точили, всего лишь досадная случайность. Жениться же, уважаемая, надо по любви, а не потому, что мама велела и хорошую партию подыскала. Юра у нас вольный стрелок, оставьте в покое чужую личную жизнь.

Роза Натановна багровеет, громко требует прекратить оскорбления, просит измерить ей давление и взывает о рюмке коньяка для успокоения вегетативных бурь.

– А давление вам работать не мешает? Впрочем, мне бы в ваши сто двадцать лет ваше систолическое сто двадцать! Если доживу, конечно, – не успокаивается саркастичный «товарищ», заведующий той самой женской консультацией, где мадам Трубник имеет честь состоять в штате. Сынок которого – какое досадное не случайное совпадение! – не сдал хирургию именно отпрыску Розы Натановны. – От вашего семейства у кого угодно давление до уровня моря упадёт, а температура тела с температурой окружающей среды сравняется, – бурчит он себе под нос уже значительно тише, вспомнив о пересдаче. Впрочем, всё равно она не будет бесплатной, так что можно и душу отвести немного. Уж сколько времени он атакует горздрав с просьбами уволить гнусную пенсионерку. И уж который раз из городского управления здравоохранения приходит отписка, мол, можем сократить «реликт» только вместе со ставкой. Сокращение же ставки не входит в планы заведующего женской консультацией. Сын без пяти минут выпускник. Ох, проклятый гонор и язык, друг его. Поглубже врага, поглубже до поры до времени. Раз уж под лесть не заточен.

Доцент призывает аудиторию к порядку и продолжает мусолить своих никому не нужных здесь баранов. Эти тут не за знаниями. Эти – за бумажкой. Впрочем, большей части студентов и даже интернов знания нынче тоже ни к чему. Не кормит нынче молодых медицина. Кому везёт – в фармпредставители подаются. Кому не везёт – уж как получится. Вон, парень недавно из интернатуры ушёл, не закончив. Талантливый. На первом же году так в руках всё спорилось, как у иных за всю жизнь не выйдет. Женился. Ребёнка родил. Жить как-то надо, а родители не очень могут помочь. Ушёл. Встретил его недавно, вроде как случайно мимо больницы шёл. Случайно, ага. За хлебом пошёл на другой конец города. Ностальгия по пижаме и ломка от отмены той неповторимой атмосферы, которая бывает на этой земле только в ургентных оперблоках. Свадьбы теперь парень фотографирует. Шесть лет учёбы, неоконченная интернатура – и всё для того, чтобы свадьбы фотографировать?

– Нет, Юрий Павлович, – грустно отвечает вчерашний перспективный ученик, – чтобы, простите, кушать.

– Ну, так и тут бы через пару лет на бутерброд с маслом хватило. А через десятку, глядишь, и с икрой!

– Так и жена, и ребёнок, и даже я, Юрий Павлович, сейчас жрать хотим. Пару, а тем более десятку, боюсь, не протянем на воде из-под крана. Я не говорю уже о квартплате, одежде и прочем таком.

«Розы Натановны вымрут, мы постареем, и кто будет этим всем заниматься? А, ладно! Что за стариковские мысли? Полно молодых. Та же Кручинина – вон какая умница – не смотри, что с Шефом спит. Впрочем, и поэтому тоже умница, чего уж там, кто бы что ни говорил. Всё умнее массы бездельников, просирающих данные мамой, папой и обстоятельствами возможности».

Доцент отгоняет ненужные мысли и продолжает начитывать материал.

Какой-нибудь из вечных ассистентов в это время пьёт с Антониной Павловной бесконечные чаи и благоговейно внимает.

– Но любила она, Ольга, нашего Шефа, до безумия. Одела, обула, научила жопу мыть, ножом и вилкой пользоваться, а в носу пальцем ковырять как раз отучила. Кандидатскую ему написала. Докторскую вдогонку. Всех его баб терпела. Против жены ничего не имела, как ни странно, хотя с Ольгой он много раньше законной супруги познакомился. Она вроде как сама его не захотела ещё тогда, – скашивает глаза в таинственное «тогда» вечная лаборантка, но быстро замолкает, не то по неполному знанию темы, не то по причине непонятного ей самой табу на тему неведомого «тогда».