Игорь Мусский - 100 великих мыслителей

• Название: 100 великих мыслителей
• Автор: Игорь Мусский
• Издательство: Вече
• Жанр: Философия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-9533-3976-6

«100 великих мыслителей» — очередная книга серии «100 великих» освещающая жизнь и творческие поиски самых известных титанов человеческой мысли. В их ряду читатели встретят Конфуция и Пифагора, Платона и Аристотеля Маркса и Канта, Розанова и Вернадского, Фрейда и Жан-Поля Сартра.

---

Отмечая народный и творческий характер революции и споря с пессимистами, Карсавин говорил: «Ожидает или не ожидает нас, русских, великое будущее? Я-то, в противность компетентному мнению русского писателя А. М.Пешкова, полагаю, что да и что надо его созидать». Созидание это он видел в сотворчестве с Богом. Выпады Карсавина против советской власти не понравились чекистам. «Предвижу скорую для себя неизбежность замолкнуть в нашей печати», — говорит философ в одном из писем летом 1922 года.

Вскоре Карсавина арестовали. Прочитав постановление о предъявлении обвинения в контрреволюции, Карсавин написал на обороте «Настоящее обвинение считаю основанным на недоразумении и противоречащим всей моей общественной деятельности».

В тот же день Карсавин узнал и о решении его участи — изгнании из страны. «Эмиграция. Будущее России не в эмиграции. Часть эмиграции, по моему убеждению, вернется и сольется с Россией (как сменовеховцы), часть рассеется на Западе и станет западной, часть некоторое время будет продолжать все более слабеющую борьбу с Советской Россией».

16 ноября 1922 года от пристани на Васильевском острове отчалил немецкий пароход с изгнанниками на борту. Для большинства из высланных насильственная эмиграция стала страшным ударом. Утешались лишь тем, что Советская власть протянет недолго и тогда можно будет вернуться домой. Карсавин пытался прикрыть горькие чувства самоиронией записал в альбом одной дамы, что изгнание — это Божья кара ему за нарушение седьмой заповеди («не прелюбодействуй»), которую ГПУ «по неопытности» смешало со статьей 57-й Уголовного кодекса.

Вначале он обосновался в Берлине в Штеглице. Здесь в издательстве «Обелиск» у него выходят книги написанная еще в России «Философия истории» (1923), философская биография «Джордано Бруно» (1923), «Диалоги» (1923). В новом изложении появляется метафизика всеединства — «О началах», «Опыт христианской метафизики» (1925). В Берлине Карсавин участвует в деятельности созданной в 1922 году по инициативе эмигрировавших из России философов Религиозно-философской Академии, выступает с лекциями на тему «Средневековье», публикует статью «Путь православия» (1923).

В1926 году Карсавин переезжает в Париж. Как он сам говорит об этом времени — в общение с иностранными учеными кругами не вступал. В этот период он издает книгу «Святые отцы и учители Церкви» (Раскрытие православия в их творениях) (1926), предназначенную в качестве учебника для русской семинарии, «Церковь, личность и государство» (1927), публикует статьи на немецком, итальянском, чешском языках, принимает довольно активное участие в евразийском движении, публикуя статьи в газете «Евразия» (выходила по субботам в Париже в 1928–1929 годах).

Евразийское движение было определено, с одной стороны, задачами и проблемами новой, послереволюционной России, а с другой — «осознанием глубокого кризиса современной европейской культуры. Евразийство призывало все народы мира освободиться от влияния романо-германской культуры. Они призывают к созданию «православной культуры», к возрождению «православного быта», ставят задачу одухотворения ожившей верой и религиозным сознанием глубин народного бытия.

Постепенно в евразийском движении сближались религиозные и политические мотивы, и вскоре оно в значительной степени трансформировалось в весьма жесткую политическую идеологию Причем решающая сила в этой трансформации принадлежала Карсавину, который, прежде не скрывавший своего критического отношения к евразийству, в 1925–1926 годы становится одним из идеологов движения. Во всем его творчестве чувствуется какая-то упрямая, почти сверхчеловеческая сила мысли.

Известно, что из русских философов Карсавин ценил А. Хомякова, Ф. Достоевского и С. Франка, сознательно опирался на святоотеческую традицию, причем не на патристику вообще, а на сочинения св. Григория Нисского и св. Максима Исповедника. Карсавину, как представляется, всегда казались ограниченными ценности политизированной жизни и мысли. Политизированность евразийского движения неизбежно привела к его внутреннему разложению, с 1929 года Карсавин фактически порывает с ним.

Соборность — центральная проблема главного труда Карсавина «О личности» (1929). Личность всегда соборна. Человек — образ и подобие Святой Троицы. В индивидуальной личности заключено определенное триединство. Личность предстает как самоединство, саморазъединение и самовоссоединение. Тварный образ Божьего Триединства — семья. Мать соответствует определенному первоединству («Отцу» в Божьем Триединстве), отец соответствует разъединяющему («Сыну» Пресвятой Троицы), дитя их воссоединяет. Триипостасное остается одной личностью, как Триипостасный Бог — один Бог.

Итак, подлинная личность соборна. Карсавин называет ее также симфонической личностью (симфония и соборность для него — тождественные понятия). Сюда входит и самая малая социальная группа, и все человечество. Коль скоро индивид не подлинная личность, смерти нет, есть умирание. «Эмпирическая смерть не перерыв личного существования, а только глубокий его надрыв, несовершенный предел, поставленный внутри дурной бесконечности умирания». Это твердое убеждение Карсавина.

«Трагедия несовершенной личности заключается как раз в ее бессмертии. Ибо это бессмертие хуже в нем нет смерти совершенной, а потому нет совершенной жизни, но — одно только умирание». Карсавин написал специальный трактат о смерти, где изобразил ужасы «полураспада» покойника. Это диалог с самим собой, аргументы «за» и «против» умирания тела.

«Ты не можешь представить себе, что умрешь. Никто не может себе этого представить Тем не менее все умирают». Я вовсе не утверждаю, что не умру тою смертию, которую умирают все люди. Такую смерть я легко могу вообразить. Не могу лишь представить себе, чтобы при этом не было меня. Конечно, и я умру, как все. Но это еще не полная, не окончательная смерть. «Значит, останется душа». Нет, не душа, а замирающая и беспредельно мучительная жизнь моего тела, сначала неодолимо недвижного, а потом неудержимо разлагающегося. Холодным трупом лежу я в тесном гробу. Сизый дым ладана. Но ладан не заглушает сладковатой вони разлагающегося трупа. Мозг уже превратился в скользкую жидковатую массу, в гнойник, и в сознании моем вихрем проносятся какие-то ужасные, нелепые образы.

В мозгу уверенно шевелятся и с наслаждением его сосут толстые, мне почему-то кажется, красные черви. Разгорается огонь тления, не могу его остановить, не могу пошевельнуться, но все чувствую. «Можно сократить время твоих адских мучений — сжечь твое тело»- А есть ли в аду такое время? Если же нет, — лучше ли вечный огонь? Посмотри в окошечко крематория от страшного жара сразу вздымается труп и, корчась, превращается в прах. Хорошо ли придумал человеческий разум? «Можно сделать из тебя мумию»? Легче ли мне, если, по земному счислению, мое тело будет гнить не пять, а тысячу лет7 Вечности моей этим не сократишь. И чем мерзкая крыса, которая шлепая хвостом по моим губам, будет грызть кончик моего мумифицированного носа, лучше могильного червя? Быть мощами — особенная мука. Кто знает, легче ли она, чем тление в земле или вечный огонь?

«Кончается жизнь тела на земле. Кончатся и посмертные муки». В том-то и дело, что ничего не кончается. Вот почему и страшно умереть. Смерть не конец жизни, а начало бесконечной адской муки. В смерти все умершее оживает, но как бы только для того, чтобы не исчезло мое сознание, чтобы всецело и подлинно переживал я вечное мое умирание в бесконечном умирании мира. Разверзается пучина адская, и в ней, как маленькая капля в океане, растворяется бедная моя земная жизнь».

За границей Красавин пройдет типичный для русского эмигранта тяжкий путь — неустроенности, одиночества, безденежья. Однажды пробовал даже наняться статистом на киностудию — способности были наследственные как-никак сын актера, родной брат знаменитой балерины Тамары Карсавиной, — и режиссер, посмотрев на него, сразу же предложил роль… профессора философии, единственную роль, которую он мог играть в жизни.

Но несмотря на все лишения он непрерывно работает, одну за другой пишет книги, в которых развивает свои взгляды, сводит их в стройную систему. Карсавин внимательно следит за событиями на родине. Он не может смириться с изгнанием: «История России совершается там, а не здесь…»

По свидетельству П. П. Сувчинского (мужа средней дочери Карсавина — Марианны Львовны), в 1927 году Карсавин получил приглашение в Оксфорд, но, к огорчению всей семьи, этого приглашения не принял. Он был призван в Каунасский университет на кафедру всеобщей истории. Семья осталась в Париже. Здесь он издает три философских сочинения: «Пери архон» (Идеи христианской метафизики) (1928), «О личности» (1929) и «Поэма о смерти» (1932). Быстро выучив литовский, Карсавин читает лекции на этом языке, целиком отдается занятиям историческими вопросами. Уже в 1929 году выходят его работы, написанные по-литовски. С 1931 года Карсавин начинает издавать шеститомное сочинение «История европейской культуры» на национальном языке.