Геннадий Михасенко - Кандаурские мальчишки

• Название: Кандаурские мальчишки
• Автор: Геннадий Михасенко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1983

Повесть написана от лица десятилетнего мальчика и рассказывает о том, как в годы войны в глубоком тылу, в сибирской деревне, жили и работали дети и взрослые, старались помочь фронту и приблизить нашу победу.

Идёт война с фашистами. До сибирской деревни Кандаур не долетают раскаты орудий, но и здесь идёт бой — трудовой. Ведь чем больше будет трудиться тыл, тем скорее придёт победа. И в этот бой вступают мальчишки. Большое дело доверил им колхоз — пасти овечье стадо. Если послушать ребят, простым и лёгким покажется их дело. Но не так всё это: нападает на стадо бандит с ножом, чуть не погибает в трясине овца, встречается ядовитая змея. Да и мало ли что бывает в жизни ребят, полной недетских забот! Но мальчишки остаются мальчишками. Если есть свободное время, почему бы не поозорничать?

Однако большая книга не бывает про одних мальчишек, потому что нет такой жизни — одной мальчишеской. Есть большая жизнь, где дети и взрослые существуют на равных правах, и о ней-то от лица десятилетнего мальчика и рассказывает писатель.

---

— Вы пойдёте сланью?

— Болотом.

— Болотом я тебя не пущу.

— Почему? — обеспокоился я. — Колька с Шуркой ходят, и я пройду. У меня такие же ноги.

— Ноги-то такие же, да чутья нету. У здешних особое чутьё на болото.

— Да я, мам, буду ступать нога в ногу.

— Вот как раз и провалишься.

— Не провалюсь. Мы овечку из трясины вытягивали — не провалились. Нас же трое. Мам? — взывал я.

Мама наконец согласилась.

Мы допоздна говорили с ней о таёжных неожиданностях, о шишковании колотом. Колот — это бревно, которым с помощью верёвок бьют стоймя по кедру, и спелые шишки от сотрясения срываются с веток.

— Тяжело это — колотом, — сказала мама. — Бьёшь — тяжело, а другое — носишь его от кедра к кедру, носишь на горбушке, не иначе. Прошлый год мы с бабами прямо надсадились. Вчетвером подымем колот-то и пойдём. Одна оступится, и все валимся, как снопы.

— Мам, а папка у нас сильный? — вдруг спросил я.

— Папка? Сильный. А что?

— Он смог бы с колотом один управиться?

— Смог бы.

— А с двумя колотами?

— И с двумя бы управился.

— А с тремя?

— Ну, если бы мы с тобой помогли, то и с тремя бы тоже сумел.

— Вот здорово! Вот мы пошишкуем, когда папка вернётся. В три колота как возьмёмся — тайга загудит.

— Миша, а ты очень веришь, что папа вернётся? — вдруг спросила мама задумчиво.

— Конечно, очень! — аж приподнявшись на локте, ответил я. — А разве ты не веришь?

Мама улыбнулась, провела рукой по моей голове.

— Как же это я не верю? Верю. Я не просто верю, я знаю, что папа вернётся и будет с нами шишковать и работать. И сидеть за столом, и вот так лежать и разговаривать… Как увидит папа кандауровское болото, так и начнёт хлопотать об осушении. Папа наш очень не любит болота, у него и специальность такая — с болотами воевать.

— Нет уж, нет, — сказал я. — Мы ему не дадим болото осушать.

— Кто это: мы?

— Мы — ребятишки. На болоте интересно.

— Ну, про это вы с папой поговорите, мне всё равно.

Я укладывался спать с каким-то лёгким, радостным чувством и с крепкой верой в светлый завтрашний день.

Утром мы отправились в путь.

Мы втроём вырядились в походную форму: в сапоги, куртки поверх рубах и кепки. Кроме еды, взяли спички и большой кухонный нож. Складень мне и хотелось взять, и в то же время я боялся его потерять. Наконец я решился и опустил его в карман.

— Кольк, знаешь, где идти-то? — спросил Шурка.

— Знаю, не первый раз, — чуть с обидой ответил Колька. — Хаживал.

— Ты не криви губы-то… Да и не один ты, смотри, чтоб не завести куда. А для всякой случайности слушай: значит, от конского кладбища по тропе — на «Тарелку», от «Тарелки» по канаве — на Шугайские острова и обратно… А коли где закрутитесь, так выбирайтесь на Шугайку, а по ней — к слани.

— Да знаю, знаю, чо ты мне вбиваешь? — возмущался Колька.

— Вы тоже не зевайте, — шептал нам Петька. — Не давайте ему вилять. Как свернёт с канавы, вы ему — в ухо.

— Ладно, — пообещал я. — В ухо так в ухо…

Весь этот разговор вёлся, пока мы шли за стадом по деревне. Дальше путь раздвоился. Колька передал ружьё Шурке, Толик сказал Витьке, чтобы он обдумывал каждый шаг, и мы разошлись. Ребятишки с овцами нырнули вниз, в Мокрый лог, а мы направились по малоезженой дороге, вившейся в Клубничном березняке.

Мы шли бодро, радостно, предчувствуя необычайность всего предстоящего. Я нёс котомку с провизией, а Колька мешок из холстины, перевесив его через плечо.

Бугор часто пересекался мелкими ложбинами, заросшими папоротником. Здесь березняк был гуще и выше. Такие сырые травянистые места любят змеи. Порой березняк разрежался, а то и расступался вовсе, образуя солнечные полянки в ромашковых платьях. Начинаясь кустами, березняк далее креп, мужал и где-то вдали превращался, очевидно, в лес.

Прошли ключ, то место, где я пристрелил змею.

— Скоро кладбище, — предупредил Колька. — Я уж чую, пропастиной несёт.

Конское кладбище — это место, обнесённое земляным валом, куда свозилась дохлая скотина. На краю кладбища, словно олицетворяя смерть, стояла высокая белая и совершенно сухая берёза — она не отзывалась ни на весенние позывы жизни, ни на осеннее увядание. Она казалась каменной. Ветер не мог её пошатнуть, а лишь иногда отламывал от неё ветки, бросая на землю, и ветки со звоном разбивались вдребезги.

Вот она, эта берёза, показала нам свои рогатки поверх зелёных зарослей. Скоро и вся она открылась нам, мощная, суровая, мёртвая. Тут же окончательно потерялась в траве дорога.

Колька сопел.

— Вы нюхните-ка.

Мы нюхнули.

— Уйдёмте отсюда скорее, — поторопил Витька.

— А она не вонючая?

— Чего ей вонючей быть, она ж землю сосёт!

Колька важничал. Мы поняли и переглянулись.

Миновали тальник и камыш, следуя исхоженной тропой. Колька приказал идти не по самой тропе, а рядом, потому что мох на тропе вытоптан и легче провалиться. Начался зыбун. Мы с Витькой ойкнули, когда ноги на полсапога ухнулись в воду, и попятились.

— Вы чего мнётесь?

— Смотри, нога-то вязнет… А дальше как?!

Колька ничего не ответил, повернулся и, чавкая сапогами, пошёл через болотную поляну. На середине её он остановился и принялся пружинисто раскачиваться. Зыбун колыхался еле заметными кругами, как от поплавка при хитром клёве, и держал вроде крепко, только вода грозила хлынуть в сапоги. Колька сделал несколько шагов от образовавшейся воронки и крикнул:

— Видали?.. Айдате, а то один упрусь…

— Пошли, Вить, не утонем.

— Рискнём.

Рыхлый мох вдавливался. В ямку к ноге устремлялась вода, но делался шаг, и вода устремлялась к другой ноге. Так и чудилось, что под подошвой — бездна, куда суждено провалиться, если не сейчас, так через десять шагов.

— Наступайте где трава, — учил нас издали Колька.

Он поджидал нас на твёрдом клочке, заросшем каким-то мелколистным кустарником. К нашему ужасу, впереди раскинулась такая же поляна, которую мы только что преодолели.

— Сколько ещё таких? — спросил растерявшийся Витька.

— Пять, — успокоил Колька. — Вот эта и потом четыре, те поболе… А там озеро… Пошли?

— Дай дохнуть.

Я оглянулся. Отсюда хорошо был виден бугор, мёртвая берёза, а левее — Кандаур, спичечные коробки домишек, лоскуты огородов. От этой кажущейся близости жилья становилось бодрее.

— Ну, айдате!..

Поляну от поляны отделяли полосы прочной земли, похожие на спины китов. Было как в «Коньке-горбунке». Суша прочно и густо обжилась березняком и ёлками. Тропа юрко прошивала их и вновь терялась в зыбучих мхах.

— Ну как, Вить?

— Не очень…

— Скоро конец. Прошли уже четыре, ещё две осталось…

— Я тоже считаю.

— Трудное позади, а там — легко, — подбадривал я, сам не зная, что впереди.

И тут Колька сообщил:

— Щас будет полая вода, самое паскудное место.

Мы выбрались на островок и увидели эту полую воду.

— И по ней идти? — шёпотом спросил Витька.

— А то как же.

— Кольк, а если обойти вон тем островом, — предложил я.

— Там окно и с другого бока окно… Только прямком.

Я посмотрел на Витьку. Он помотал головой.

— Я, наверное, не пойду. Вы идите, а я останусь.

Мне тоже было боязно, очень боязно, но останавливать поход я не собирался. Не собирался я оставлять и Витьку.

— Кольк, а тут ходили?

— Я только, посчитай, сколько ходил да, окромя меня, полдеревни.

— Вить, слышишь, тут ходили… А не проваливались?

— Не проваливались.

— Вить, слышь, не проваливались. — Вытягивая из Кольки эти сведения, я успокаивал себя и Витьку. Но он молчал. — Пошли, Вить.

— Да чо бояться-то, — возмутился проводник и вдруг заявил: — Под водой твёрдо, как деревяшка.

Довод подействовал.

— Хорошо, пойдёмте… Меня только в середину пустите.

С первых же шагов вода хлынула в сапоги верхом. Пропало чувство равновесия. Шагаешь, будто по небу, так и кажется, что валишься на бок.

— Где же твёрдо? — растерянно спросил Витька.

— Не сразу же… Скоро…

Но прошли уже до середины, а под ногами по-прежнему податливо прогибался мох. Я понял, что ничего твёрдого не будет.

Когда мы выбрались на островок, Колька сказал с улыбкой:

— Вот, я соврал, и, глядишь, прошли, а то бы топтались на той стороне.

Та сторона! Как она была далеко! Не верилось даже, что мы были там. А впереди опять блестела вода.

— «Тарелка», — пояснил Колька.

«Тарелка» — озеро, прозванное так за свою круглую форму. Возникшее среди болота, оно поражало чистотой и опрятностью.