Борис Гребенщиков - Роман, который так и не окончен

• Название: Роман, который так и не окончен
• Автор: Борис Гребенщиков
• Жанр: Поэзия

---

Миновав трех полуголых молодых людей, сидящих во вместительной бочке и спорящих о преимуществах старого ботинка перед настольной лампой (на спине у одного из них виднелась полустертая надпись: "жди меня, и я умру"), очень грязного курильщика трубки, который был погружен в рассматривание своего еще более грязного колена и двух голых девушек в зеленых валенках, увлеченных чтением радхакришнана. Уинки присел около существа в белой хламиде и облаке длинных светлых волос. В руках его находился причудливый на вид музыкальный инструмент с неопределенным количеством струн, из которого юноша (это выяснилось, когда он поднял голову) извлекал звуки индийской раги. В этом человеке было что-то, выделявшее его из остальных, может быть, увлеченность или что-то еще. Во всяком случае, Уинки понял, что между ними возникла дружба. Почему? Кто может об'яснить, как рождается дружба? Он с сожалением оторвался от звуков и двинулся дальше.

Миновав парочку, занятую об'единением початков кукурузы, Винкль увидел несколько элегантно одетых в разодранные фраки молодых людей, деловито рассматривающих диски. Заглянув через плечо одного из них, можно было полюбоваться на живописно оформленную обложку с надписью: "Доктор крюк и психоделическая водонапорная башня. Восемнадцать приходов квартирьера сломанной березы. Включает хит-сингл узник желтой лужи". Однако при приближении Винкля джентльмены во фраках прервали свой несомненно высокоинтеллектуальный разговор о качестве вкладок, конвертов, песка, дерибасов, массы, пакетов, а также о прайсе, поспешно спрятав диски. Пожав плечами, Уинки двинулся дальше. Миновав ряд неподвижно лежащих тел, павших жертвами крутого прихода, он собрался было подойти к волосатого вида художнику, занимающемуся своим черным делом неподалеку, как в фигуре одного из лежащих что-то привлекло его внимание. Уинки всмотрелся и, не доверяя своим глазам, сделал несколько шагов, потом, все еще не веря, подбежал к нему и перевернул на спину.

Проглотил комок в горле:

-- Господи, Дэви!

Дэвид невидящими глазами смотрел в потолок. Уинки, беспомощно оглянувшись вокруг, взвалил на себя тело своего самого близкого друга и понес его в выходу.

Глава пятая

Длинный человек с чуть надменным лицом и маленькой бородкой сел к пианино и стал настраивать гитару, которая, как маленький красный зверь, притаилась у него на коленях. На возвышении, служащем чем-то вроде сцены, появился меланхоличный ударник с сигаретой в зубах. Он опустился на одно колено и начал поправлять басовый барабан. Затем, обойдя установку, склонился над гущей барабанов, и зал огласился привычным заклинанием:

-- Раз, два... Раз, два... Раз, два...

Дэвид ухмыльнулся. Легко поднявшись, человек с красной гитарой тоже подошел к своему микрофону, и глубокий низкий голос его раздался из черных потертых тумб, стоящих по краям сцены.

Появился пианист в длинной широкой вельветовой куртке, похожий на какого-то бога, одевшегося модным художником. Он тронул клавиши, развернулся и воззрился в зал. Оттуда вылез кто-то с болезненным лицом, взял гитару и воткнул штеккер. Мальчик со скрипкой откинул папиросу и приложил скрипку к плечу.

Музыка вошла неожиданно, и никто не смог уловить того мгновения, когда люди на сцене перестали быть людьми из плоти и крови и воплотились в звуки. Кровь прихлынула к вискам Дэвида, чудо воплощения охватило его. Вздрогнув на ветру, растаял мир, и вспыхнуло, как сухая трава, сердце. Скрипач, еще совсем юный, ласкал скрипку длинными нежными пальцами. Она пела, как поют деревья, готовые отдать себя ночи, как поют июльские поля на восходе. Он смотрел куда-то мимо всего со строгим застывшим лицом. А потом музыка взрывалась, и скрипка, как раненая птица, срывалась в штопор, обезумевшей гоночной машиной носилась по кругу, распиливая реальность, вылетая на крутых виражах аж из пространства и времени, опровергая законы гармонии и разрезая небо надвое.

Битком набитый зал постепенно накалялся. Обычные разговоры словно обрезало ножом. Впрочем, их бы не было и слышно, и лица, обращенные к сцене, как к богу, начинали расплавляться в этом шторме звука. Вразнобой стучащие сердца обрели единое биение, сложившееся с пульсом песни. Маленький косматый человек рядом с дэвидом, только что распевавший что-то во всю глотку, куривший четыре сигареты сразу, и вообще веселившийся вовсю, как разбуженный, замолк и, судорожно раскрыв глаза, пил музыку всем своим существом, а скрипка писала на его лице отчаяние.

Становилось все горячее. Пианист, забыв обо всем, бросился в море клавиш, и руки его вспыхивали, как зарницы, разбиваясь о ноты и рождая гармонию. Ударник уже не существовал как человек, а были только палочки, бьющиеся в пальцах о барабан, как о мир, изредка из-под развевающихся волос прорезал воздух невидящий предсмертный оскал. Песня рвала на части, чтобы выпустить, наконец, свет из людских седрец, и на самой высшей точке, когда дальше идти уже было некуда, человек с гитарой засмеялся в микрофон. Так мог бы смеяться дьявол. И вдруг он рванулся вверх и вперед, а гитара кричащая птица - полетела впереди, как душа, вырванная из тела.

Уинки подошел к Дэвиду, на ходу вытаскивая сигарету из помятой пачки.

-- Ну как, круто? - спросил Дэвид, улыбаясь.

-- Да, - гордо, как будто музыка и весь сегодняшний вечер принадлежали ему, сказал Уинки, прикуривая от светлячка. - я просто в обломе.

А вечер на самом деле принадлежал Дэвиду. Казалось, весь мир принадлежит ему, не знающему об этом и не желающему знать. Зачем? У него была джой. Уинки отыскал ее глазами. Она продиралась сквозь разноцветную толпу, раздавая приветственные улыбки.

-- Уинк, сегодня будет что-нибудь? - наконец дойдя до них и, не дожидаясь ответа, прижалась к плечу Дэвида, смотря на него снизу вверх, так, что Уинки впервые в жизни показалось, что он живет на свете зря. Что значило его существование перед этим взглядом, в котором не было места никому, кроме их любви. Дэвид ответил на взгляд, и мир на мгновение покачнулся в зеркалах его зрачков, уступив ей место.

Уинки глубоко затянулся и посмотрел в зал невидящим взглядом. Да, он был немножко влюблен в Джой, но не сознался бы в этом даже самому себе, и еще гордился тем, что именно дэвиду выпало счастье любить самую прекрасную девушку на земле и быть любимым так, что все стихи всех поэтов вселенной казались ничего не стоящим анекдотом.

"Вот они, люди, ради которых сотворен мир, - сказал он себе. - вот оно, сердце жизни", - и ощутил на секунду, убрав всепоглащающую волю, что любят не его, единственного и прекрасного в своей единственности, что никогда и никто так не полюбит его, и кинулся в прямой звук, где скрипка билась о камни ритма, как белая чайка с перебитым крылом. Одна, как он.

Джой посмотрела ему вслед с чуть виноватой улыбкой и перевела взгляд на дэвида. Как всегда, ее сердце взорвалось бесконечным счастьем. "Вот он. Мой. Всегда." и прижалась к нему всем телом. "Бедняжка", - имея ввиду Уинки, но уже забыв о нем.

"Скоро ночь, - сказали их тела, безуспешно пытаясь скрыть великую радость. - впереди ночь. Словно первая, словно последняя, единственная, одна из многих, великая". "Наша", - подумал Дэвид. "Я буду тебя любить, как никогда не любил", - молча сказал он. "Вся жизнь впереди", подумала она. - "Моя у тебя и твоя у меня". И мысли ее смешались в одной бурной сверкающей чистой реке счастья. Губы неслышно шевельнулись в одной-единственной молитве всех влюбленных: "я люблю тебя!"

А Уинки, давно забывший о своем космическом одиночестве и непоправимом горе, отдавал свое тело ритму, и сердце его пело великой радостью жизни. Он не заметил, как они вышли.

Лес был охвачен пожаром, освещеные стволы уходили вверх, как органная месса. Чуть слышно бормотал ветер. Уинки, опустив голову на колени, сидел около тела дэвида и ждал.

-- А ее нет больше... Осенью... Ты знаешь, она всегда любила пробовать все сама, ну, и попробовала. Отвыкнуть-то трудно. Больше, больше... А потом - люминал. Все в лучших традициях. Да... Пытались... Двое суток в больнице. Думали, откачали, а потом... Потом вдруг все... Да... Буквально на минуту, перед самым концом... Ничего, плакала. Сказала, что любит... Ушел, конечно. Что было делать? Понимаешь, я не мог там оставаться... Не помню, где... Все равно. Не могу быть в мире - здесь все такое, как при ней. А ее - нет... Да нет, люминал меня не привлекает. Все одно и то же, а толку-то? Знаешь, Винкль, я все еще люблю ее. Не могу перестать. А по ту сторону любить уже нельзя. А я не могу не любить. Поэтому я тут посередине... Да нет, это просто на словах. Знаешь, это получается как круг - одно за другим. И не выйти. Прости, мне трудно говорить об этом, я лучше обратно пойду. Там не надо говорить, там ничего не надо. Там ты - чистый цвет, и море таких же чистых цветов. И ее там нет. А может, она там, но ее не найти. Прости. Я пойду обратно. Спасибо, что пришел. Прощай, Уинки...