Джеймс Бейкер - Инжектором втиснутые сны

• Название: Инжектором втиснутые сны
• Автор: Джеймс Бейкер
• Издательство: АСТ, Адаптек
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-040219-8, 5-93827-080-4

«ИНЖЕКТОРОМ ВТИСНУТЫЕ СНЫ» — культовая классика, основанная на истории легендарного продюсера Фила Спектора.

Популярный ди-джей Скотт Кокрейн влюбляется, как мальчишка, в женщину, внешне необычайно похожую на его первую девушку, пропавшую без вести двадцать лет назад.

Бывшая звезда женской рок-группы Stingrays, а ныне жена культового рок-композитора 60-х Денниса Контрелла, прозванного Вагнером поп-музыки, последние двадцать лет живет в особняке со своим мужем в Лос-Анджелесе, отгородившись от всего мира. Их связывают сложные напряженные отношения, в которые оказывается втянут Скотт. Перед ним постепенно раскрываются зловещие тайны чужой семьи, причудливо переплетенные с его собственной судьбой — вплоть до окрашенной трагизмом развязки.

---

Дверь с грохотом распахнулась, и Деннис Контрелл ворвался, словно метеорит из открытого космоса, которому предстоит сгореть в атмосфере:

— Привет, утро доброе, хорошо, что ты приехал. Кофе? Травки? Пепси? Порошочка?

Причем он так и не взглянул на меня. Носился по всей комнате, просмотрел бумаги на столе и нотные листы на фортепиано, словно искал что-то жизненно важное, а в это время его ждали на другом конце телефонного провода, позвонив издалека, даже не из Гонконга; хотя конечно же, на самом деле ничего особенного не происходило, не только сейчас — но и все эти годы. Просто у него был такой способ избегать взгляда в глаза.

— Может, кофейку?

— Большой Уилли! — его голос сорвался. — Принеси кофе мистеру Кокрэну!

Он скользнул по мне взглядом. Сквозь такие зрачки мог бы пролететь кондор, волоча нехилую добычу, причем без всяких проблем.

— Ты Эдди Кокрэну[120] родственник?

— Нет, меня усыновили. Но я поинтересовался своим прошлым. И тут такое выяснилось — только со стула не упади — мои настоящие родители — это Скримин Джей Хоукинс[121] и Кейт Смит.[122]

— Точно, волосы у тебя ее, — ответил он сухо и невыразительно. Я даже не сразу сообразил, что он тоже шутит. Он улыбнулся, по крайней мере, попытался. Больше было похоже на гримасу самурая, терпящего чертовскую боль. — Да, Эдди Кокрэн. «Летний блюз». До сих пор — классика. Я помню, где был, когда услышал, что его грохнули.

Я ожидал продолжения — его не последовало. Контрелл бродил между микрофонами, мгновенно замкнувшись в своих воспоминаниях.

Солнечный свет врывался сквозь прорехи в фольге на окнах, углубляя впадины, из которых смотрели его выгоревшие голубые глаза. Кожа казалась припорошенной белым, безжизненной; некогда мальчишеские черты лица превратились в маску из выжженных линий, словно в нем шел процесс мумификации, приостановивший стремительное разрушение, зафиксированное фотографиями на стене. В свои сорок пять он был самым старым в мире подростком из еще живущих. И все же было понятно, почему девчонки начала шестидесятых падали в обморок пред его обожаемым лицом, он ведь был скорее кумиром для подростков, чем продюсером. Наверняка многие из них мечтали затащить его на ночь в свои атласные спальни и заснуть, прижимая его к себе, как плюшевого мишку. В нем до сих пор оставалось что-то игрушечное, что-то от сломанной, бесформенной, позабытой игрушки. Светлые волосы по-прежнему ниспадали на лоб, но выглядели жесткими и пыльными, как парик на манекене. Его неаппетитная фигура Тутанхамона пряталась в обуженных широких брюках, какие носили в фильме «Доктор Нет»[123] и яркой рубашке — «писк моды», навеки запечатленный на обложке альбома «Highway 61 Revisited».[124]

На левом рукаве с внутренней стороны локтя виднелась капелька свежей крови, крохотная, с булавочную головку.

Он шагнул ко мне — и в этот момент Большой Уилли принес мне кофе в выщербленной бирюзовой кружке. Я сказал «спасибо», и Деннис кивком отпустил его. Большой Уилли вывалился за дверь, спортивные штаны врезались между его толстыми ягодицами.

— Извини за тот ночной звонок, — почти сердечно сказал Деннис, хотя сомневаюсь, что в нем таились тяжкие страдания по этому поводу.

Я поднес чашку с кофе к лицу и увидел на краю отпечаток ярко-красной губной помады. На поверхности тепловатой коричневой жидкости плавали голубоватые крупинки, похожие на плесень, и нерастворенные кристаллики. Я поставил чашку:

— Все в порядке. Честное слово, я ничего такого не имел в виду. Я вообще твой большой фанат.

— Да, знаю, — он сел на стул у фортепиано, но тут же вскочил, словно у него был неизлечимый зуд в одном месте. — Я часто тебя слушаю. Если не сплю. Или не работаю.

— А я думал, ты ушел в отставку.

Сразу стало ясно — я ляпнул что-то не то. Он вперился в меня чарльз-мэнсоновским взглядом — таким можно было дыру в стенке просверлить.

— Не в отставку. Я ушел вперед.

— Вперед? — я прокашлялся.

— Опередил свое время. Вот почему я тебя слушаю. Хочу знать, чем люди живут сейчас. Хочешь, скажу тебе кое-что?

— Что именно?

— Все это — дерьмо. Все, что теперь выходит. Абсолютно все. Все до единого живут только за счет меня. То, что они делают сейчас, каждая вещь — я все это написал пятнадцать лет назад. Ты это знаешь?

Сейчас, когда он наконец смотрел мне в глаза, мне хотелось, чтобы он отвел взгляд. Если б он приказал мне написать «Свинья!» кровавыми буквами на чьей-нибудь двери, я, пожалуй, не смог бы не подчиниться.

— Это ты в точку, — сказал я, глядя на мусор, плавающий в кофе. — Очень многое из того, что пишут сейчас, вышло из твоих ранних работ.

— Вышло?! — он аж затрясся, как фюрер в бункере. — Вышло? Украдено — вот как это называется! Если б не я, до сих пор записывали бы Гоги Гранта[125] под звук воды из крана! Крутили б микрофоны на шнуре в стиле «дикси»! Да если б не я, вы бы до сих пор Перри Комо[126] и Пэта Буна[127] слушали!

— Вообще-то я тут буквально прошлой ночью послушал новый сингл Пэта Буна. Настоящая порнушная хард-кор-панковская обертка для «Whole Lotta Love».[128]

Неплохо. Я и не думал, что на такое способен.

Деннис уставился на меня, на его виске пульсировала вена.

— Смешно, — сказал он, хотя не смеялся и не улыбался. — Просто охренительно смешно. У тебя отличное чувство юмора. Мне нравится. Юмор — это очень важно.

— Вот тут не могу согласиться. В сущности, я всей душой верю, что если б хотя бы на денек поменять местами Генри Киссинджера и Тоти Филдс последних лет,[129] то…

Он махнул мне, чтобы я помолчал.

— На хрен все это, я не интересуюсь политикой. Слушай, Скотт, есть причина, по которой я хотел, чтоб ты приехал…

— Уверен, что есть, только прежде чем ты продолжишь, скажу тебе — я паршиво выгляжу в мини-юбке и туфельках для танцев.

Тут он взорвался:

— Черт бы тебя подрал, да заткнись же ты, мудак тупой! Какого ты позволяешь себе над этим шутить? Я собираюсь показать тебе такое, такое — изумительное, невероятное, неописуемое! А тебе — все скользкие идиотские подколки!

Эта тирада более или менее стерла ухмылку с моего лица. Я был ошарашен:

— Извини, я не хотел…

— Нет, нет-нет-нет, прости, извини, это я, это все я, — он взял меня за руку, отчаявшийся, несчастный. — Пожалуйста… я просто не привык ко… всякому такому. У меня нервы на взводе. На взводе. Это не ты, это я виноват. Извини. Ну скажи, что ты меня прощаешь. Пожалуйста. Ну пожалуйста.

Он все держал меня за руку, взгляд его упрашивал, умолял. В этом представлении было нечто жуткое, болезненное — и отрепетированное, словно шла игра, в которую он частенько играл с кем-то другим. Но этот вот жалобный взгляд Бемби меня пробрал.

— Ладно, проехали, ничего страшного. По-моему, мы оба устали, так что я, пожалуй, пойду…

— Подожди, — он кинулся к столу, начал лихорадочно перерывать кучи хлама на нем.

— Вот, — он выхватил из груды аудиокассету. — Я хочу, чтобы ты это послушал, — он вдавил кассету мне в ладонь, словно на ней был записан секрет получения дешевой солнечной энергии.

— Что это?

— Это окончательные плоды пятнадцати лет все усиливающейся боли, — благоговейно сообщил он.

— Никаких шуток, — и я внутренне собрался, ожидая нового взрыва.

Но он продолжил в том же торжественном духе:

— На этой кассете — музыка будущего. Она изменит и вытеснит все другие формы музыки. Никогда еще не было создано ничего хоть отдаленно похожего на это. Никогда.

— Я послушаю ее, — сказал я так нейтрально, как только мог.

Тут последовала вспышка бешенства:

— Мне не надо от тебя подачек!

— Я не потакаю тебе, Деннис, — я произнес это как можно мягче.

— Мне не нужно чье-то покровительство! То, что я — гений, не значит, что я не вижу, когда надо мной издеваются.

— Я никогда не стану издеваться над тобой, Деннис. Я ведь на самом деле преклоняюсь перед тобой лет с пятнадцати, — тут я преувеличил, но самую малость. — Твои песни были саундтреками самых ключевых событий в моей жизни…

— Мне неинтересна твоя жизнь, — прервал он, но ярость в голосе уже сходила на нет. — И моя тоже. Прошлое — это ловушка. Поверь, уж я-то знаю, — он попытался издать смешок; вышло что-то вроде сухого бальзамированного кашля. — А ведь многие так про меня и думают, да? Что я застрял в прошлом. Что все, чем я последние пятнадцать лет занимаюсь — это сижу где-нибудь на веранде, слушаю свои старые записи и вроде как заново переживаю дни своей славы. Что ж, они неправы. От правды это — дальше некуда. Пока все эти паразиты и пиявки сосали мою кровь, все они такие, — а я превзошел их всех! Я ушел на много световых лет вперед. Эта кассета — тому доказательство.

— Ну, надеюсь, это не единственная копия, — попытка пошутить.

Он не улыбнулся. Впрочем, и не взорвался.