Иван Ефремов - Румбы фантастики. 1988 год. Том I

• Название: Румбы фантастики. 1988 год. Том I
• Автор: Иван Ефремов
• Издательство: «Молодая гвардия»
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1989
• ISBN: ISBN 5-235-01069-8

Сборник лучших фантастических повестей и рассказов, изданных в 1988 году Всесоюзным творческим объединением молодых писателей-фантастов при ИПО ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».

Составитель: Л. В. Ханбеков.

Предисловие: Виталий Севастьянов.

---

— Кто там? — спросил Лебедев.

Сопело, урчало, царапалось.

— Кошка, что ли?

Хрипло мяукнуло.

Николай принес из холодильника кружок колбасы и открыл дверь. Серая толстая кошка проскочила в коридор квартиры так стремительно, словно за ней гналась стая собак. Ну надо же!.. Лебедев взял в ванной швабру и, сердито жуя колбасу, пошел выгонять непрошенную гостью.

Полазив за шкафами и диванами, потыкав шваброй во все углы, он наконец догадался, что кошка успела прошмыгнуть на кухню. Вошел туда — и чуть не ахнул: на табурете у стола сидел старик. Лебедев оглянулся — дверь на площадку все еще была отворена. «Значит, вошел, пока я гонялся за кошкой, — объяснил себе Лебедев неожиданное явление, — а она тем временем убежала».

— Потерял чего, мил-человек? — уютно усмехаясь, спросил старик.

Он был весь какой-то серый, точнее, сивый, будто бы покрытый пылью, в замусоленной рубашке в мелкий горошек. Белая борода его росла очень странно, словно бы по всему лицу. Старик протянул волосатые ладони к газовой горелке, будто к костру.

— Гораздо озяб на дворе! — пояснил он.

— Здравствуйте, — наконец вымолвил Николай. — Вы… кто?

— А суседка я, — пояснил гость. — Дедушка-суседушка.

— Вон что! — облегченно сказал Лебедев. — Вы извините, я в бегах, в разъездах, дома мало бываю, да и тут все хлопоты… А вы с какого этажа? Из какой квартиры?

— Я суседка-то не твой милочек. Не твой… — Глаза старика смотрели из белесых зарослей на лице оценивающе: — Это ты, значит, Мэрген? По виду и не скажешь. Хлипок вроде. Или потайное оружие скрываешь?

«Мэрген — это что-то знакомое», — подумал Лебедев. Кажется, сказка есть нанайская: «Мэрген и его друзья». Или что-то в этом роде. Но при чем тут он?

В кухне вкусно пахло сеном. Николай невольно глянул в окно: форточка закрыта, да и осень, какое сено?

— Мэрген? Что вы имеете в виду?

— Вот и я говорю, слабоват. Однако дзе комо не должон был ошибиться…

«Фольклор!» — подумал Лебедев устало. Снова захотелось спать.

— Может, чайку? — предложил он зевнув, мечтая только об одном: чтобы волосатый гость ушел, как пришел.

— Какой тут чаек? — Старик поднялся, вмиг оказался рядом и своей мохнатой беловолосой рукой, напоминавшей скорее лапу какого-то зверька, вдруг мягко прикрыл лицо Лебедеву. — Не до чайку! — услышал еще Николай и задохнулся от резкого запаха сена.

Его разбудила песня. Сильный женский голос протяжно вел: «Ан-н-га!.. Ун-н-нга!..», то резко падая к низким, почти хриплым нотам, то снова взмывая, словно стремясь достичь небесной высоты.

Лебедев открыл глаза. Он лежал на низкой деревянной лавке, застеленной поверх грубо выделанной волчьей шкуры, кое-где вытертой до пролысин, еще и пестрым лоскутным, тощеньким одеяльцем. Сел, тупо разглядывая бревенчатые стены с аккуратно проконопаченными пазами, невысокий потолок, небольшое окошечко, — и, словно вырываясь из непонятного, пугающего сна, выбежал, сильно толкнув тяжелую, разбухшую дверь, на крыльцо.

Его взгляд разом охватил и призрачную синеву дальних сопок, и многоцветную осеннюю тайгу, и острую чистоту воды в узкой, но бурливой речке, которая скакала по камням… И еще он увидел женщину.

Женщина была совсем рядом, на другом бережку, Николай ясно видел ее лицо. Озноб охватил его.

Смуглое, круглое, суживающееся к подбородку, с маленьким насмешливым ртом и тонким носиком, оно было бы просто очень хорошеньким, если бы не властный размах густых бровей к вискам, не надменный взгляд узких глаз, затененных столь густыми ресницами, что казались непроглядно-черными, и это делало взор сумрачным, а милому лицу придавало выражение почти вызывающее от сознания собственной красоты. И вот что странно: черты этого удивительного лица показались знакомыми Лебедеву. Он вдруг вспомнил давно виденную в книге известного археолога фотографию: керамическая статуэтка периода неолита, найденная при раскопках неподалеку от одного из приамурских сел: не то поразительно прекрасная смертная женщина, не то богиня древнего народа… Но представшая пред ним сейчас красота была живой, она струилась и переливалась, как вода в горной речке, отсветы которой играли на складках одеяния женщины, перламутрового, как рыбья чешуя, отделанная ракушками. В этой женщине было нечто, лишавшее рассудка и осторожности. Прыжком спуститься к речке, перебежать по ее камням, приблизиться, взглянуть в непроницаемую тьму глаз… Однако едва лицо приблизилось, как Лебедев, после мгновенного помрачения, вновь увидел себя на крыльце домика, уткнувшимся в пахнущую сырой древесиной дверь.

Оглянулся — поздно: женщина уже медленно поднималась по сопке, словно бы таяла, растворяясь в сумраке тайги.

Короткий хрипловатый смешок заставил Николая повернуть голову.

Прямо на траве, уже тронутой первыми заморозками, сидели, прислонясь к стене избушки, два старика. Один — худощавый, круглолицый, с редкими седыми волосами, собранными в косицу, со множеством резких морщин на смуглом, будто прокопченном лице с тяжелыми веками, почти закрывающими узкие глаза, — был одет в засаленный халат мутного, неразличимого цвета с черным орнаментом на подоле, в мягкие торбаса. Он то подносил к щелке сухого старческого рта тонкую трубку, то отводил ее в сторону, меланхолически выпуская струйки серого, словно бы тоже старого, седого дыма.

— Зачем дверь обнимаешь, а? — спросил он со всей серьезностью протяжным, скрипучим голосом. — Бабу обнимай лучше, зачем дверь? Елка холодная, сырая деревяшка. Ай-я-яй! Баба лучше!

Другой старик мелко перетряхивался от смеха. Лебедев с изумлением узнал своего недавнего гостя: старичка, пахнущего сеном. И только тут до Николая начала доходить ситуация. Он вспомнил непонятное проникновение старика в дом, его странные речи, мохнатую ладонь, прижатую к своему лицу, усыпляющий запах сена, пробуждение бог знает где…

— Чудится мне, что ли? — пробормотал Лебедев.

— Прежде больше чудилось! — живо отозвался его знакомец. — Народ был православный, вот сатана-то и смущал.

— Сатана?!

— Ну, сила нечистая. Мы-то вот кто? Нечисть, нежить — одно слово!

— Вы?! — невежливо ткнул пальцем в «своего» старика Николай.

— Агаюшки, ага, — закивал тот. — Я и вот он, дзе комо. Слышь-ка, дзе комо, — обратился он к узкоглазому старичку, — твой Мэрген ничегошеньки не понимает, а?

— Не понимает, однако, — согласился тот уныло.

— Ты, внучоночек, присядь покудова, — ласково пригласил первый старичок. — Мы с тобой никак промашку дали.

— Да в чем все-таки дело?! — потребовал объяснений Лебедев.

— Дело — оно простое. Деревенька, вишь ты, была тут в старину. — Он повел вокруг мохнатой лапкой, и Николай увидел, что и впрямь изба, на крылечке которой он сидел, была крайней в порядке покосившихся, почерневших, давно заброшенных домов и заросших жухлой травой огородов. — Деревеньку Завитинкой звали, а речку — Завитой. Прежде шире была, бурливей, а теперь — шагом перешагнешь, иссохла — с тоски, может? Жили, да… Помню, было время — чужаки желтоликие приходили, а то бандиты-разбойнички, так мужики за берданы брались, бабы — за вилы. И снова жили! Скотина велась. Лошадушки… Зверя били, шишковали, ягоду брали, грибы. А рыбы-то! Крепко, хорошо обжились. А потом парни да девки из родительских домов в другие края подались. В камнях нынче живут, родительских свычаев и обычаев не чтят. Старики — кто к детям, кто помер. Обветшали избешки, развалились. И никто доможила не кличет уж: «Дедушка домовой, выходи домой!» Брожу я ночами по домам опустелым, филинов да нетопырей пугаю криком-стоном… — И он залился мелким старческим плачем, утираясь то беловолосыми ладошками, то рукавом заношенной рубахи.

Лебедев облокотился спиной о прохладную дверь и задумался. Призвать на помощь здравый смысл мешало только одно: ведь каким-то же образом он здесь оказался! Не под гипнозом же доставили. Раньше, читая о всяких таких диковинных историях, он допускал их возможность с кем угодно, только не с собой. И сейчас в сознании прошла медленная мысль: «Не может быть…» А что делать, если быть не может, но продолжает быть? Крестное знамение сотворить? Он не умел.

— Ну, а я вам зачем понадобился? И почему вы называли меня Мэргеном?

Заговорил тот, другой, по прозванию дзе комо:

— Тут недалеко еще стойбище было. Тайга большая, всем места много. Дедушка тигр живет, медведь живет — он как человек все равно, косуля живет, лесные люди — тоже. Люча, русские, пришли, и они жить стали. Тайга большая! Хорошо было… Ой, ой, ой, давно это было. Дзе комо в каждой юрте жил, в среднем столбе…

— Дзе комо — тоже домовой? — деловито перебил Лебедев, которого начал увлекать этот поток этнографических откровений.

— Дзе комо — душа дома, душа счастья. Комо большой — значит, хозяин его богатый, комо маленький — хозяин бедный. — Поймав оценивающий взгляд Лебедева, он кивнул: — Мой хозяин не шибко себе богатый человек был, однако ничего, хорошо жили. Ой, ой, ой, давно это было! — Голос его вздрагивал. — Молодые ушли. Заветы предков забыли. В каменных стойбищах, как и люча, жить стали. Тайга им чужая. Раньше как бывало? Человек в тайге живет — человек тайгу бережет. Теперь человек в тайге не живет — из тайги только забирает. Злой человек стал. Как росомаха все равно!