Николай Никитин - Северная Аврора

• Название: Северная Аврора
• Автор: Николай Никитин
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1958

Наиболее значительное произведение Николая Никитина – исторический роман «Северная Аврора» (1950 г.), за который автор удостоен Сталинской премии в 1951 году. В романе изображена борьба против англо-американских интервентов в районе Мурманска – Архангельска в 1918–1920 гг.

Основанное на многочисленных документах и рассказах очевидцев, это произведение показывает звериное лице империалистических захватчиков, рисует страшную картину их издевательств и глумления над советскими людьми на острове Мудьюг, превращенном интервентами в концлагерь. В то же время автор показал, что, несмотря на невероятную жестокость и запугивание, интервентам не удалось поколебать в нашем народе любовь к своей советской Родине.

---

Да, 9 января. Он шел тогда к Зимнему дворцу вместе с рабочими своего завода. Царские войска стреляли. Конные жандармы и казаки топтали людей. Кровь на снегу увидел тогда Павлин, алые пятна крови своих друзей и товарищей. «Нет, этот день не забудется никогда. Быть может, он и определил всю мою жизнь», – думал Павлин, прислушиваясь к стуку вагонных колес.

«Да, юность была буйной. Пылкие речи, революционные надежды… Сколько романтики, сколько хорошего!»

– Хорошего? – вслух повторил Павлин и невольно обернулся. Нет, никто его не слышал. Зенькович мирно дремал, сидя на своей полке.

«Что же хорошего? – Павлин снова усмехнулся. – Солдатчина, военный суд за революционную пропаганду среди солдат, Шлиссельбургская крепость, снова суд, а затем Сибирь, каторга, Александровский каторжный централ…»

Поезд замедлил ход, вагон лязгнул буферами и остановился.

– Какая станция? – сонным голосом спросил Зенькович и громко зевнул.

– Разъезд, – ответил Павлин, высовываясь из окна. – Спи.

Раздался резкий паровозный гудок. Поезд тронулся, и за окном снова – сначала медленно, потом все быстрее – побежали телеграфные столбы.

Павлин посмотрел на Зеньковича. Тот уже спал в своем углу, запрокинув голову и сладко похрапывая.

Они познакомились недавно. Павлину, как заместителю председателя Архангельского исполкома, часто приходилось иметь дело с Андреем Зеньковичем и по исполкому и по губернскому, военному комиссариату. Несмотря на недавнее знакомство, они быстро сошлись и теперь всё знали друг о друге.

Зенькович, так же как и Виноградов, не был коренным архангельцем, или, как говорят на Севере, архангелгородцем. Он родился на Смоленщине, в юности был осужден царским правительством за революционную работу и долгие годы провел в сибирской ссылке. Когда началась мировая война, его мобилизовали и направили в иркутскую школу прапорщиков. Почти все годы войны он провел на фронте. Тяжелые, кровопролитные бои, в которых ему поневоле пришлось участвовать, казармы и окопы, ранения и контузии, томительные месяцы в прифронтовых госпиталях и, с другой стороны, дружба с солдатами, революционная пропаганда в армии, надежды на близость революции и на победу трудового народа – так складывалась жизнь Зеньковича вплоть до октября 1917 года.

Павлин Виноградов и Андрей Зенькович были людьми совершенно разных характеров. Но порывистого и горячего Павлина сразу потянуло к Зеньковичу, всегда казавшемуся уравновешенным и спокойным. Это тяготение было взаимным: будучи вместе, они словно дополняли друг друга. Каждый чувствовал в другом прежде всего беспредельную преданность тем идеям, в которые они, как большевики, глубоко верили и за победу которых, не задумываясь, отдали бы жизнь.

Сейчас, сидя в темном вагоне и напряженно думая о прошлом и будущем, Павлин почти с нежностью вглядывался в смутно различимое лицо своего верного товарища и друга. «С такими людьми, как Андрей, – подумал Павлин, – нам не страшны никакие бури».

Где-то вдали прокатился гром. Свежий ветер ворвался в открытое окно, и в вагоне запахло лесом и скошенными травами. Сразу стало легче дышать. Крупные капли дождя забарабанили по крыше вагона.

«Вперед, без страха и сомнений», – вдруг вспомнилось Павлину.

Над самой крышей вагона что-то оглушительно треснуло, и тотчас хлынул бурный, неудержимый летний ливень.

Павлин привстал и, опираясь руками о вагонную раму, насколько мог, высунулся из окна. Молодая березовая роща трепетала от дождя и ветра. Тонкие стволы деревьев сгибались, листва буйно шумела, и во всем этом было столько молодости и силы, что Павлин невольно залюбовался. Подставляя голову дождю он жадно вдыхал запах летней грозы…

Глава вторая

1

Пробило пять часов. На передвижном столике остывала чашка с чаем буро-кирпичного цвета. Была суббота, уикэнд (конец недели), и Уинстон Черчилль торопился поскорее выехать из Лондона к морю, в Брайтон. Машина ждала его на дворе Уайт-холла.

Консультант Черчилля, военно-политический писатель Мэрфи, носивший мундир полковника и служивший в военном министерстве, докладывал своему шефу о событиях на французском фронте. Черчилль слушал его невнимательно. «На кого Мэрфи похож? – рассеянно думал он. – Пожалуй, на молочник».

Он улыбнулся своим мыслям.

– Продолжайте, мой дорогой, я слушаю…

Свою карьеру Черчилль начал двадцать лет назад рядовым офицером, участником нескольких колониальных кампаний. Затем он перешел к журналистике и, наконец, стал парламентским дельцом, членом военного кабинета. Когда один из писателей-историков того времени назвал его яростным слугой империализма, Черчилль рассмеялся.

– Нет! Это неправда, – сказал он. – Я жрец его, как Савонарола был жрецом бога.

Крылатая фраза еще более укрепила его положение в капиталистическом мире.

Разложив по столу отпечатанные на веленевой бумаге донесения Хейга, командующего английскими войсками во Франции, консультант Мэрфи рассказывал министру о делах Западного фронта.

– Германский штаб готов к наступлению, не известен только час этого наступления, – говорил Мэрфи. – Фош также готовит контрудар. Но планы Фоша и Петэна противоположны. Хейг колеблется между ними. Положение весьма опасное!

– Чем оно опасно? – с раздражением перебил его Черчилль. – Если до июня мы продержались, так теперь… При малейшей удаче мы расколотим Германию вдребезги! Даже в худшем случае обстановка не изменится. В конце концов немцы – это только немцы! Что нового из Москвы? – спросил он неожиданно.

Черчилль с первых дней возникновения Советской России враждебно относился к ней, внимательно следил за русскими событиями.

Консультант подал ему пачку расшифрованных телеграмм.

Одобрительный возглас вырвался у министра, когда он проглядел донесения Локкарта, английского агента, находившегося в Москве.

– Что нового из Мурманска?

– Там события развертываются…

Вялым, протокольным языком Мэрфи сообщил Черчиллю, что английские отряды, спустившись по железной дороге к югу от Мурманска, заняли Кандалакшу, Сороку и Кемь.

– В рапортах указывается, что Кемский совет разогнан, стоявшие во главе его лица расстреляны, – докладывал Мэрфи. – Десятки людей, даже и не принадлежащих к большевистской партии, но известных своими советскими убеждениями, взяты в Кеми контрразведкой и заключены в тюрьму. Слухи об этом докатились до Архангельска. Архангельск встревожен и возмущен.

Мэрфи вздохнул. Он любил щегольнуть своей объективностью и даже при Черчилле старался это подчеркнуть. Кроме того, он был в ссоре с генералом Пулем и негодовал на этого генерала, находившегося сейчас в Мурманске. Пуль, по его мнению, поторопился, прежде времени раскрыв карты.

Но, увидев, что Черчилль улыбается, Мэрфи умолк.

– Разве вы одобряете это, сэр? – спросил он после паузы.

– Да, – продолжая улыбаться, ответил Черчилль. – Все это сделано с моего ведома.

– Опрометчивый шаг! Ведь у Англии еще не развязаны руки. Пока существует Западный фронт…

– Пустяки! – резко оборвал его Черчилль. – Против большевиков немногое требуется. Кроме того, говоря откровенно, большевики для меня страшнее немцев. Они разжигают революционные идеи во всем мире! Вот что опасно!

– Но позвольте… Это же помешает английской пропаганде! – Мэрфи пожал плечами. – Мы явились в Мурманск якобы для того, чтобы оказать русским помощь… Мы даже официально назвали это помощью России против германских субмарин, будто бы рыщущие где-то в районе русской Арктики… Правда, и слепому ясно, что Германии сейчас не до субмарин… Впрочем, о субмаринах еще можно говорить, хотя это и смешно! Но то, что проделывает Пуль… Это же – вооруженное нападение!

Сейчас он разговаривал не как подчиненный, а как человек, считающий своим долгом предостеречь старого приятеля от необдуманных поступков.

– Я все предусмотрел! – сказал Черчилль. – От Германии скоро останется только пепел. Мы разобьем ее. Руки у нас будут развязаны. Словом, Мэрфи, нечего спорить! Пора начинать войну на Востоке, разрушить этот Карфаген.

– Вы считаете Советскую Россию Карфагеном? – возразил ему Мэрфи. – По-моему, это еще младенец в колыбели.

– Ну, так в колыбели мы его и утопим! – сказал Черчилль.

– Они закричат об интервенции.

– Пусть кричат, – Черчилль с брезгливым видом пожал плечами.

Мэрфи удивленно выкатил свои мертвые, точно искусственные стального цвета глаза. Остряки утверждали, что на их обратной стороне имеется надпись: «Сделано в Шеффилде».

– Но как быть с Кемью? Ведь и у нас за это дело непременно схватятся некоторые либеральные газеты.

– Адмирал Николлс в Мурманске?

– Да.

– Пусть съездит в Архангельск, успокоит нервы большевикам. А для газет составит успокоительную информацию. Это необходимо и для так называемых прогрессивных деятелей… и чтобы рабочие не волновались. Словом, это необходимо как политически, так и стратегически.