Вадим Кирпиченко - Разведка: лица и личности

• Название: Разведка: лица и личности
• Автор: Вадим Кирпиченко
• Издательство: Международные отношения
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-7133-1094-9

Автор — генерал-лейтенант в отставке, с 1974 по 1991 годы был заместителем и первым заместителем начальника внешней разведки КГБ СССР. Сейчас возглавляет группу консультантов при директоре Службы внешней разведки РФ.

Продолжительное пребывание у руля разведслужбы позволило автору создать галерею интересных портретов сотрудников этой организации, руководителей КГБ и иностранных разведорганов.

Как случилось, что мятежный генерал Калугин из «столпа демократии и гласности» превратился в обыкновенного перебежчика? С кем из директоров ЦРУ было приятно иметь дело? Как академик Примаков покорил профессионалов внешней разведки? Ответы на эти и другие интересные вопросы можно найти в предлагаемой книге.

Впервые в нашей печати раскрываются подлинные события, положившие начало вводу советских войск в Афганистан.

Издательство не несёт ответственности за факты, изложенные в книге

---

Володя очень любил рассказывать об одном случае из того времени, когда он учился в Москве на курсах при нашей Высшей школе госбезопасности. Их учебная группа повадилась ходить в ресторан «Берлин» (ныне опять «Савой»), куда одно время пускали только иностранцев. Володя как-то на несколько шагов отстал от группы и подошел к «Берлину», когда приятели уже скрылись за входной дверью. Швейцар, загородивший мощной фигурой вход, со знанием дела заявил: «Не положено!» Володя на хорошем русском языке начал доказывать, что он — иностранец. На это многоопытный страж ответствовал: «У иностранцев таких морд не бывает!» Это тоже нас как-то сближало…

Чехословацкие друзья постоянно вспоминали 1968 год: кто и как вел себя тогда, кто был прав, кто виноват. Эти разговоры вызывали во мне тяжелые мысли. Вспоминая, как в мае 1945 года нас встречали в Чехословакии цветами и объятиями, скромным, но от души предложенным угощением, я размышлял, как могло случиться, что пришлось вводить наши войска в Чехословакию. Умом я еще был в состоянии осмыслить ситуацию, но сердцем принять не мог и чувствовал, что за эту акцию прощения не будет.

События 1968 года серьезно осложнили и обстановку в чехословацкой разведке: началась частая смена руководящих кадров, появились подозрительность и недоброжелательность в отношении друг к другу, копились взаимные обиды. Обиженным и неустроенным оказался и мой каирский друг Франтишек. Он был рано отправлен на пенсию, очень уязвлен этим, на него неумолимо наступал рак, и на последней нашей встрече в Праге он все время плакал и говорил жалкие слова: «Все меня забыли, Вадим, свои забыли, а ты вот не забыл, нашел меня».

Переговоры и обмен мнениями и информацией с чехословацкими коллегами проходили не столь интенсивно и скрупулезно, как с немцами, детали так не разжевывались, но проблем по части взаимопонимания никогда не возникало. В Чехословакии, как и в ГДР, было много дружеских и сердечных встреч и поездок по стране.

Владимиру, большому бонвивану, в Праге были известны все места, где приготовляли чудеса кулинарного искусства, и к тому же он отлично знал Гашека. Меня он тоже представлял своим знакомым большим специалистом по Швейку. Чтобы не оказаться в неудобном положении, я был вынужден перед каждой поездкой в ЧССР заново перечитывать похождения бравого солдата.

Случаев вспоминать Швейка было множество…

Однажды прекрасным майским днем 1975 года мы поехали в Конопиште, в замок-музей австрийского престолонаследника, эрцгерцога Франца Фердинанда, в убийстве которого, как известно, сознался Швейк. («„Я только что сознался, — заявил он сокамерникам, — что, может быть, это я убил эрцгерцога Фердинанда". — И все шесть человек в ужасе спрятались под вшивые одеяла».) Десять залов огромного, содержащегося в прекрасном порядке замка, отведенные под музей, заполнены охотничьими трофеями Фердинанда: головами животных, чучелами птиц и зверей и бесчисленным количеством рогов.

Путешествуя по всем странам мира, Фердинанд в основном занимался охотой и убил лично, как свидетельствовали работники музея, около 300 тысяч животных. Убивал даже слонов в Индии. Похоже, это был патологический убийца с водянистыми, рыбьими, судя по портретам, глазами. Он бы и еще продолжал убивать, если бы его самого на пятьдесят первом году жизни не подстрелил в Сараеве Гаврило Принцип, ставший национальным героем Югославии. В специальной витрине лежала одна из пуль, поразивших эрцгерцога. Гид весьма торжественно назвала эту пулю «первой пулей первой мировой войны». Мой вопрос, не хранится ли у них и первая пуля второй мировой войны, почему-то развеселил ее. А мне подумалось: главное — не было бы первой ракеты третьей мировой войны!

В мае 1977 года я возобновил свое знакомство с Венгрией, начавшееся тридцать два года назад. С января по апрель 1945 года мы вели бои в Венгрии, очищая ее от немецко-фашистских войск, а затем, после окончания военных действий в Австрии и Чехословакии, я служил до конца 1945 года в самом Будапеште в составе Центральной группы войск. Воспоминания о том периоде сохранились довольно смутные и отрывочные. Помню тяжелые бои под Балатоном, то быстрое, то медленное продвижение по стране в сторону границы с Австрией. После освобождения города Сомбатхей наша дивизия вошла в Австрию у города Кесег.

Деловые встречи с руководством венгерской разведки в 1977 году проходили продуктивно и спокойно, в атмосфере товарищества и взаимопонимания. Венгерские друзья сетовали на свои ограниченные возможности за рубежом и главное внимание уделяли европейским делам, в частности своим ближайшим соседям, что было вполне естественно. Наши оценки развития событий в различных районах мира венгры воспринимали с большим интересом.

После окончания переговоров я попросил провезти нас по тому пути, который прошла наша дивизия в 1945 году. У меня долгое время хранилась боевая карта того времени, носил я ее в голенище сапога, и она давно истерлась, истлела и распалась на куски, но я успел вовремя списать маршрут нашего движения. Никаких следов войны мне не удалось обнаружить. Все города, поселки и деревни давно отстроились заново. Вместо прежних унылых крестьянских дворов, где в один ряд и под одной крышей стояли жилой дом, хлев, сарай и прочие хозяйственные постройки, мы увидели добротные каменные дома, похожие скорее на городские. О прежнем облике городов напоминали лишь многочисленные соборы. Казалось, только они и сохранились от военного времени, а все остальное построено уже после войны.

А Будапешт изменился мало. Он и во время войны умудрялся оставаться красивым городом. Бросалось в глаза множество маленьких детей. Нам объяснили, что правительство установило значительные льготы семьям, имеющим детей, с целью увеличить рождаемость в стране. Эта мера быстро дала положительные результаты. Нарядные здания, многократно воспетый Дунай, маленькие нарядные дети — все это создавало впечатление, что Будапешт готовится к какому-то празднику. Впечатление это усиливалось постоянно звучавшей музыкой Легара и Кальмана, слушать которую на ее родной земле приятнее, чем где бы то ни было.

Многие из сотрудников разведки, с которыми мы познакомились в Будапеште, отличались помимо высоких профессиональных качеств чувством юмора и любовью к шутке. Тут мы узнали про некоего шалуна Морицку, с которым все время случались хотя и не очень приличные, но зато забавные истории.

Про одного из своих коллег Иштвана Н., в прошлом рабочего Чепельского завода, который был внушительного вида, венгры говорили так: «Он все время заслоняет солнце от партии».

Встречи с венгерскими коллегами в Будапеште и в Москве всегда оставляли хорошее впечатление, хотя, возможно, здесь было меньше проявлений дружеских эмоций, чем в Болгарии, Восточной Германии и Чехословакии.

Надо сказать, что в откровенных разговорах с нами восточноевропейские друзья часто критиковали свои порядки. Доставалось и Хонеккеру, и Кадару, и Гусаку, и особенно Живкову. Сочувственно выслушивая критику, мы вместе с тем видели, насколько жизненный уровень населения во всех этих странах выше, чем в нашей. Это, с одной стороны, наводило на невеселые размышления, а с другой — мешало отнестись к словам друзей с той серьезностью, которой они заслуживали.

С Польшей наши отношения по линии разведки не носили всеобъемлющего характера. Внутренние трудности не позволяли руководству Польши уделять много внимания разведывательной службе. Но, определив для себя наиболее перспективные направления разведывательной деятельности, поляки взаимодействовали с нами вполне успешно. Знакомых у меня в Польше было немного, но те польские коллеги, с которыми я регулярно встречался, были очень симпатичными людьми.

В 1980 году, когда мне представилась возможность побывать в Польше с рабочим деловым визитом, я ехал туда с особыми чувствами. Дело в том, что в детские и ранние юношеские годы, когда мои познания о странах Восточной Европы были весьма туманными и складывались главным образом через коллекционирование почтовых марок, Польша была, пожалуй, единственной из этих стран, о которой я имел какое-то определенное представление. На родине, в Курске, жило много поляков, переселившихся сюда в тот период, когда Польша входила в состав Российской империи, и над самим Курском гордо парил костел — красивое и необычное для здешних мест здание. Стоял костел чуть ли не на самой высокой точке города, окруженный маленькими домиками с садами, и казался громадным и величественным.

Но главное постижение Польши происходило, конечно, через Генрика Сенкевича. Им я зачитывался взахлеб. Герои XVII века — паны Скшетуский, Володыевский и Заглоба были моими кумирами. С другом Ленькой мы разыгрывали целые баталии на темы романов Сенкевича. При этом действующих лиц — гордых панов, прекрасных дам и воинов — изображали гильзы от знаменитой винтовки Мосина, оставшиеся повсеместно и в большом количестве от первой мировой и гражданской войн. Гильзы были соответствующим образом наряжены и вооружены.