Александр Титаренко - Антиидеи

• Название: Антиидеи
• Автор: Александр Титаренко
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Философия
• Год: 1984

Доктор философских наук, профессор МГУ А. И. Титаренко — автор многих книг по этике. Настоящая книга посвящена критике некоторых реакционно-этических концепций современной буржуазной идеологии, обосновывающих откровенно антигуманистическое мировосприятие. Этим «антиидеям» автор противопоставляет марксистско-ленинское мировоззрение, отвечает на вопросы, возникающие в нравственных исканиях: о преодолении одиночества, понимании счастья, ценности и цели жизни, риске в моральном выборе и т. д.

Во второе издание книги (первое выходило в 1976 г.) внесены значительные дополнения, написаны новый раздел «Нравственные чувства в общении и воспитании» и послесловие.

Рассчитана как на специалистов, так и на массового читателя.

Титаренко А. И. Антиидеи. Опыт социально-этического анализа.— 2-е изд., доп.

М.: Политиздат, 1984.— 478 с.

---

«Игровой момент» жизни действительно является важным перекрестком моральных и эстетических ценностей, добра и прекрасного, он позволяет выражать их во всей полноте индивидуально-личностного своеобразия, в широком диапазоне искреннего течения чувств и сопереживаний. Но это способ, одна из эмоционально-психологических форм проявления этических и эстетических ценностей. Его же, под видом защиты, хотят не только превратить в единственную форму всей жизни, неправомерно противопоставив разуму, но и обескровить, внутренне опустошить, лишав нравственного смысла. Из бунта против буржуазно-ограниченной, лицемерной, обывательской морали вырастает тотальная тенденция контрэтической ориентации человека в мире, из него рождается циничный нигилизм, а не революционная нравственность (которая отрицает не ради самого отрицания, а ради утверждения новых, более высоких ценностей). Недаром наиболее последовательные из сторонников этой позиции приходили к оправданию абсолютной свободы индивидуального желания, своевольного каприза. Другой человек с его желаниями (впрочем, как и все социальные и культурно-этические установления) становится здесь лишь досадным препятствием, которое надо сломить, преодолеть. Опустошенный нравственно, превращенный в абстракцию отчужденной и неконтролируемой ничем чувственности, «игровой момент жизни» легко становится покорной игрушкой торжествующего антигуманизма. Ему уже не устоять перед логикой злого своеволия и жестокости в человеческих отношениях, он ничего не может противопоставить мнению, что страдание, страх, боль – особенно просто боль – есть нечто такое, что единственно искренне раскрывает человека, а следовательно, представляет собой начало подлинно проникновенных взаимосвязей людей. Недаром «игровой момент» в гротескно искаженной, сладострастно-чувственной, кроваво-жестокой форме содержался в философии маркиза де Сада, этого откровенного глашатая антигуманизма.

«Раскрепощение страстей», противопоставляемое морали вообще, знает только одну логику – эгоистического своеволия, одну последовательную философию – мизантропию, один мрачный конец – духовный распад личности. Философия де Сада показала это с наивной прямотой и воинственной циничностью. И недаром современные сторонники освобождения страстей от контроля морали с их проповедью бунта как контркультурного и контрэтического акта опираются на де Сада, как своего мыслительного предтечу1.

1 См. об этом интересную статью К. Г. Мяло «Идеология «тотальной свободы»: историческая традиция и современные модификации» (Вопросы философии, 1973, №2).

Эгоистическая, воинственно аморальная страсть, как сладострастие власти, насилия, овладения чужой судьбой, знает только внешние, материальные преграды: нравственные, общекультурные ограничения ею сметаются в ходе необузданного духовного падения личности. Логика развития порочных страстей – это реальность, которая следует из «смелого» тезиса о свободе зла и равнозначности выбора зла в сравнении с добром: «…свобода зла может быть большим добром, чем добро принудительное…»2

2 Бердяев Н. Опыт эсхатологической метафизики, с. 213.

Мораль у сторонников подобного подхода (Шопенгауэр, Ницше и другие) выглядит как унизительная система предрассудков, сковывающая свободу волеизъявления индивида, грубо обуздывающая кипение его чувств и страстей. Что такое общезначимая нравственность?- спрашивают они. Разве она не обеспечение серой жизни обывателя, разве она не низко-утилитарна, т. е. негероична и обыденно-убога? Она просто учит, как дожить до глубокой старости в безопасности, покое и комфорте. Высокое напряжение жизни, биение пульса ее противоречий ей просто недоступно: это не ее сфера. Что же в этом случае означает отказ от этой нравственности, как не раскабаление человеческого существования? Кроме того, разве зло, порок не позволяют эффективнее достичь своих эгоистических интересов, чем добро, добродетель? Ведь в мире, в сущности, «нет награды и наказания за добро и зло»1.

1 Ницше Ф. Собр. соч., т. 2, с. 327.

Несчастье, болезнь, смерть настигают как правого, так и неправого, и скорее можно даже предположить, что злые, порочные, аморальные люди торжествуют в жизни, приобретая свое благоденствие за счет массы добродетельных простофиль. Эту мысль в пользу зла и порока пытался откровенно обосновать де Сад (характерно название двух его известных романов: «Несчастья добродетели» и «Преуспеяния порока»). Делая по-своему последовательные выводы из этики безудержного гедонизма, поднимая личное наслаждение выше добра и зла, де Сад осветил (не без публицистического таланта) неизбежный путь превращения наслаждения в порочность, воинственно противопоставляющую себя всем людям (утверждение этики абсолютного эгоизма в ее мизантропическом варианте: «я против них всех»). Этический релятивизм в понимании исторического развития нравов открыто использовался им для обоснования аморализма: причудливость обычаев и запретов различных времен и народов служила доказательством полной условности, относительности всякой нравственности.

Особенностью этики де Сада было его обращение к проблеме сексуальности человека и ее роли в жизни. Антигуманизм у де Сада вырастал из естественной игры «раскрепощенных» страстей, среди которых сексуальность оказывалась корневой. В этом смысле садистская философия задолго до 3. Фрейда обратила внимание на значение сексуального инстинкта в судьбе человека и тем самым предвосхитила интерес западной культуры XX столетия к этой проблеме. А то, что значение проблемы сексуальности личности в нравах «атомного века» резко возросло, несомненно. Художественная литература всегда была своеобразным «зерцалом нравов» эпохи, а ее положительный герой так или иначе выражал нравственный идеал человека своего времени. Качества этого героя, таким образом, могут многое рассказать о моральном настрое людей своего времени. И вот, если мы возьмем для сравнения – по шкале ценностных качеств – положительного литературного героя конца прошлого века и современного, то легко увидим одно интересное различие. У современного идеального героя «массовой культуры» в качестве его непременно-обязательного, так сказать, присущего ему «без сомнения» качества оказывается необычайная сексуальная мощь и эротическая активность: герой, у которого не подразумеваются эти способности, уже не выглядит как положительный эталон человека. И дело здесь, разумеется, не только в том, что западная литература XX века стала открыто описывать такие индивидуальные особенности, которые были запретны для литературы XIX столетия. Можно сказать, что эта переоценка сексуальности в человеке – знамение времени, примета его нравственно-психологической атмосферы. Впрочем, в рамках собственно буржуазной культуры эта переоценка оказалась связанной с нравственной дегероизацией идеала человека. Недаром Джеймс Бонд, этот примитивный идеал человека «массовой культуры», аккумулировал в себе всего три качества, три больших «S»: секс, снобизм, садизм. Не случайно, что именно в эпохи социально-нравственного кризиса искусство упорно обращается к темам любви садической, мазохистской, любви втроем и вчетвером, гомосексуализма, лесбиянства и т. д. Крушение морального идеала образует своеобразный ценностный вакуум, который и пытаются заполнить сексуальностью. Уйти в секс, как уходили раньше в монастырь, отказываясь от жизни «в миру», – вот тот выход из социально-нравственных коллизий, который здесь предлагается человеку. Секс как ценность сама по себе, лишенный связи с другими, в особенности моральными качествами человека, обречен на деградацию и саморазложение. Стихия сексуальности свободной от морали, с ее оргиями, гомосексуализмом, половыми извращениями заходит в конце концов в тупик: она становится бессмысленно однообразной, бессодержательной и ненужной. Тогда-то происходит отказ от самого понятия любви, от самого эротического наслаждения: на авансцену выступает оргазм не как страсть или чувство, а как спонтанный каприз, не выходящий за границы собственного «Я» и глухой к чувствам и качествам партнера; вперед выходит необузданное насилие как способ самовыражения индивида. Вначале любовь отделяется от своего естественного предназначения – воспроизводства человеческого рода. Затем она вообще выбрасывается из области секса, а сам секс не просто извращается, но и опустошается, эмоционально обессиливается. Так одна из интимнейших способностей человека – к творчеству и душевному взаимообогащению межличностных связей, к эмоциональному соприкосновению и сопереживанию – эротически-сексуальная – разрушается, отравляя и ведя к общему распаду весь духовный мир личности.

Характерно, что механический эротизм калейдоскопически сменяющих друг друга половых связей обычно рассматривается в бульварной литературе, рассчитанной на усредненного буржуазного обывателя, не как признак упадка, деградации, обесценивания глубоко интимных, сокровенных межличностных контактов, но как некоторое прогрессивное явление, которое отвечает якобы природе подлинного демократизма «общества вседозволенности».