Алексей Писемский - Люди сороковых годов

• Название: Люди сороковых годов
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Да тоже вон голубей-то не давал, - отвечал тот.

- И больше ничего?

- Больше ничего-с.

- Отчего ты такой седой - который тебе год? - спросил Вихров арестанта.

- Двадцать пять всего-с. Я в одну ночь поседел.

- Как так?

- Так-с! Испугался очень, укравши эти самые вещи.

- Но как же ты украл их?

У парня при этом как-то лицо все подернуло и задрожали губы.

- Я-с, - начал он каким-то отрывистым голосом, - за всенощную пришел-с и спрятался там вверху на этих палатцах-то, что ли, как они там называются?

- На хорах.

- Да-с!.. Священники-то как ушли, меня в церкви-то они и заперли-с, а у спасителя перед иконой лампадка горела; я пошел - сначала три камешка отковырнул у богородицы, потом сосуды-то взял-с, крест, потом и ризу с Николая угодника, золотая была, взял все это на палатцы-то и унес, гляжу-с, все местные-то иконы и выходят из мест-то своих и по церкви-то идут ко мне. Я стал кричать, никто меня не слышит, а они ходят тут-с! "Подай, говорят, подай нам наше добро!" Я хочу им подать, а у меня руки-то не действуют. Потом словно гроб какой показался мне.

- Какой гроб?

- Не знаю-с. Меня поутру, как священники-то пришли служить, замертво почесть подняли, со всеми этими поличными моими вещами, и прямо же тогда в острог, в лазарет, и привезли.

- С этого времени ты поседел?

- С этого самого разу-с, - отвечал малый.

В числе арестантов Вихров увидел и своего подсудимого Парфена, который стоял, как-то робко потупя глаза, и, видимо, держал себя, как человек, находящийся в непривычном ему обществе.

Вихров довольно отрывисто и довольно нескладно сказал арестантам, чтобы они не буянили и слушались смотрителя, а что в противном случае они будут наказаны.

- Мы слушаемся, ваше благородие, - отвечало несколько голосов, но насмешливый оттенок явно слышался в тоне их голоса.

Чтобы дать такое же наставление и женщинам, Вихров, по просьбе смотрителя, спустился в женское отделение.

- Вы к окнам не смейте подходить, когда арестанты на дворе гуляют! сказал он арестанткам.

- Нам зачем подходить - пошто! - отвечала одна старуха.

- Вот это самая Катюшка-то и есть! - сказал потихоньку смотритель, показывая Вихрову на одну довольно еще молодую женщину, сидевшую в темном углу.

Вихров подошел к ней. Арестантка встала.

- Давно ли ты содержишься в остроге? - спросил Вихров, осматривая ее круглый стан.

- Полтора года-с, - отвечала арестантка.

- Но как же ты очутилась в таком положении?

- Да что кому за дело до того? - отвечала арестантка.

- Да дело-то не до тебя, а до порядков в остроге.

- Мы не в одном остроге сидим, а нас и по улицам водят, - отвечала арестантка.

- Да, но вас водят с конвоем.

- А конвойные-то разве святые?

- Кто же такой именно этот конвойный?

- Я не знаю-с!.. Солдат - известно!.. Разве сказывают они, как им клички-то, - отвечала довольно бойко арестантка, видно, заранее уже наученная и приготовленная, как говорить ей насчет этого предмета.

Вихров пошел из острога. Все, что он видел там, его поразило и удивило. Он прежде всякий острог представлял себе в гораздо более мрачном виде, да и самые арестанты показались ему вовсе не закоренелыми злодеями, а скорей какими-то шалунами, повесами.

- Скажите, отчего эти два арестанта называют себя не помнящими родства? - спросил он провожавшего его смотрителя.

- Солдаты, надо быть, беглые, - отвечал тот, - ну, и думают, что "пусть уж лучше, говорят, плетьми отжарят и на поселение сошлют, чем сквозь зеленую-то улицу гулять!"

IX СЕЛО УЧНЯ

Село Учня стояло в страшной глуши. Ехать к нему надобно было тридцативерстным песчаным волоком, который начался верст через пять по выезде из города, и сразу же пошли по сторонам вековые сосны, ели, березы, пихты, - и хоть всего еще был май месяц, но уже целые уймы комаров огромной величины садились на лошадей и ездоков. Вихров сначала не обращал на них большого внимания, но они так стали больно кусаться, что сейчас же после укуса их на лице и на руках выскакивали прыщи.

- Вы, барин, курите побольше, а то ведь эти пискуны-то совсем съедят! сказал, обертываясь к нему, исправнический кучер, уже весь искусанный комарами и беспрестанно смахивавший кнутом целые стаи их, облипавшие бедных лошадей, которые только вздрагивали от этого в разных местах телом и все порывались скорей бежать.

- И ты кури! - сказал Вихров, закуривая трубку.

- И мне уж позвольте, - сказал кучер. Он был старик, но еще крепкий и довольно красивый из себя. - Не знаю, как вашего табаку, а нашего так они не любят, - продолжал он, выпуская изо рта клубы зеленоватого дыма, и комары действительно полетели от него в разные стороны; он потом пустил струю и на лошадей, и с тех комары слетели.

- Здесь вот и по деревням только этаким способом и спать могут, объяснял кучер, - разведут в избе на ночь от мужжевельнику али от других каких сучьев душину, - с тем только и спят.

- Отчего же здесь так много комаров? - спросил Вихров.

- Оттого, что места уж очень дикие и лесные. Вот тут по всей дороге разные бобылки живут, репу сеют, горох, - так к ним в избушку-то иной раз медведь заглядывает; ну так тоже наш же исправник подарил им ружья, вот они и выстрелят раз - другой в неделю, и поотвалит он от них маленько в лес.

- А ты крепостной исправника? - спросил Вихров.

- Нет, я вольный... годов тридцать уж служу по земской полиции. Пробовали было другие исправники брать своих кучеров, не вышло что-то. Здесь тем не выездить, потому места хитрые... в иное селение не дорогой надо ехать, а либо пашней, либо лугами... По многим раскольничьим селеньям и дороги-то от них совсем никуда никакой нет.

- Как же они сами-то ездят?

- Сами они николи не ездят и не ходят даже по земле, чтобы никакого и следа человеческого не было видно, - а по пням скачут, с пенька на пенек, а где их нет, так по сучьям; уцепятся за один сучок, потом за другой, и так иной раз с версту идут.

- Зачем они делают это?

- Чтобы скрытнее жить... Не любят они, как наш русский-то дух узнает про них и приходит к ним.

- А Учня - сильно раскольничье село? - сказал Вихров, с удовольствием думая, что он, наконец, увидит настоящих закоренелых раскольников.

- Сильно раскольничье! - отвечал кучер. - И там не один раскол, а всего есть. Ныне-то вот потише маленько стало, а прежде они фальшивую монету делали; все едино, как на монетном дворе в Питере... я еще, так доложить, молодым мальчиком был, как переловили их на этом.

- Как же их переловили? - спросил Вихров.

- Да что, разве хитро было-то! Начальство-то только им прежде поблажало, потому что деньги с них брало.

- Фальшивые же?

- Нет, не фальшивые, а требовали настоящих! Как теперь вот гляжу, у нас их в городе после того человек сто кнутом наказывали. Одних палачей, для наказания их, привезено было из разных губерний четверо. Здоровые такие черти, в красных рубахах все; я их и вез, на почте тогда служил; однакоже скованных их везут, не доверяют!.. Пить какие они дьяволы; ведро, кажется, водки выпьет, и то не заметишь его ни в одном глазе.

- На что же они пьют, на какие деньги? - сказал Вихров.

- Палачи-то? - воскликнул как бы в удивлении кучер. - Кому же и пить, как не им. Вот по этому по учневскому делу они наказывали тогда; по три тысячи, говорят, каждому из них было дано от сродственников. Замахивались, кажись, вот я сам видел, страсть! А у наказуемого только слегка спина синела, кровь даже не выступила; сам один у меня вот тут в телеге хвастался: "Я, говорит, кнутом и убить человека могу сразу, и, говорит, посади ты ему на спину этого комарика, я ударю по нем, и он останется жив!" - На лубу ведь их все учат.

- На лубу?

- Да, каждый день жарят по лубу, чтобы верность в руке не пропала... а вот, судырь, их из кучеров или лакеев николи не бывает, а все больше из мясников; привычней, что ли, они, быков-то и телят бивши, к крови человеческой. В Учне после этого самого бунты были сильные.

- Бунты?

- Да!.. Придрались они к тому, что будто бы удельное начальство землей их маненько пообидело, - сейчас перестали оброк платить и управляющего своего - тот было приехал внушать им - выгнали, и предписано было команде с исправником войти к ним. Ловкий такой тогда исправник был, смелый, молодой, сейчас к этому гарнизонному командиру: "Едем, говорит, неприятеля усмирять"; а тот испугался, матерь божья. Гарниза ведь пузатая! - Пьяница тогда такой был! Причащался, исповедывался перед тем, ей-богу, что смеху было, - с своим, знаете, желтым воротником и саблишкой сел он, наконец, в свой экипаж, - им эти желтые воротники на смех, надо быть, даны были; поехали мы, а он все охает: "Ах, как бы с командой не разъехаться!" - команду-то, значит, вперед послал. Подошли мы таким манером часов в пять утра к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они не испугались, как стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу... икону, знаете, свою несут перед собой... с кольями, с вилами и с ружьями многие!.. Только этот капитанишка дрожит весь, кричит своей команде: "Заряжайте ружья и стреляйте!" Но барин мой говорит: "Погодите, не стреляйте, я поговорю с ними". Знаете, этак выскочил вперед из-за солдат: "Что вы, говорит, канальи, государю вашему императору не повинуетесь. На колени!" - говорит. Только один этот впереди мужчинища идет, как теперь гляжу на него, плешивый эдакой, здоровый черт, как махнул его прямо с плеча дубиной по голове, так барин только проохнул и тут же богу душу отдал. Ах, братец ты мой, и меня уж злость взяла. "Братцы! - крикнул я солдатам. - Видите, что делают!" Прапорщик тоже кричит им: "Пали!" Как шарахнули они в толпу-то, так человек двадцать сразу и повалились; но все-таки они кинулись на солдат, думали народом их смять, а те из-за задней ширинги - трах опять, и в штыки, знаете, пошли на них; те побежали!.. Я, матерь божья, так за барина остервенился, выхватил у солдата одного ружье, побежал тоже на неприятеля, и вот согрешил грешный: бабенка тут одна попалась, ругается тоже, - так ее в ногу пырнул штыком, что завертелась даже, и пошли мы, братец, после того по избам бесчинствовать. Главные-то бунтовщики в лес от нас ушли; прислали после того вместо исправника другого... привели еще свежей команды, и стали мы тут военным постоем в селенье, и что приели у них, боже ты мой! Баранины, говядины, муки всякой, крупы, из лавок что ни есть сластей разных, потому постой военный - нельзя иначе: от начальства даже было позволение, чтобы делали все это.