Алексей Писемский - Люди сороковых годов

• Название: Люди сороковых годов
• Автор: Алексей Писемский
• Жанр: Русская классическая проза

---

"Хоть бы высказывался, скотина, больше, поспорить бы можно было", думал Павел. Его больше всего возмущал Плавин своим важным видом.

- А помните ли вы наш театр, который мы с вами играли - маленькие? прибавил он вслух.

- Да, помню, всегда с удовольствием вспоминаю, - отвечал Плавин, черт знает что желая этим сказать.

"Ну погоди же, голубчик, мы тебя проберем. Я позову своих молодцов. Они тебя допросят", - думал Павел.

- А не будете ли вы так добры, - сказал он, видя, что Плавин натягивает свои перчатки, - посетить меня ужо вечером; ко мне соберутся кое-кто из моих приятелей.

- Мне весьма приятно будет, - сказал Плавин, потом прибавил: - А в котором часу?

- Часов в восемь, - отвечал Павел.

Плавин уехал.

- Кто это такой у тебя был? - спросила с любопытством вышедшая из своей комнаты Фатеева.

- Скот один! - отвечал Павел.

- Как скот? - сказала с удивлением Клеопатра Петровна; она смотрела на гостя в щелочку, и он ей, напротив, очень понравился. - Он такой, кажется, славный молодой человек, - заметила она Павлу.

- Славный, только из стали, а не из живого человеческого мяса сделан, отвечал тот и принялся писать пригласительные записки приятелям.

"Неведомов, бога ради, приходите ко мне и притащите с собой непременно Марьеновского. Мы все сообща будем травить одного петербургского филистера[61], который ко мне пожалует".

К Замину и Петину он писал так:

"Друзья мои, приходите ко мне, и мы должны будем показать весь наш студенческий шик перед одним петербургским филистером. Приходите в самых широких шароварах и в самых ваших скверных фуражках".

Отправив эти записки, Павел предался иным мыслям. Плавин напомнил ему собою другое, очень дорогое для него время - детский театр. Ему ужасно захотелось сыграть где-нибудь на театре.

- Клеопаша! - сказал он, развалясь на диване и несколько заискивающим голосом. - Знаешь, что я думаю. - нам бы сыграть театр.

- Театр? - переспросила та.

- Да, театр, но только не дурацкий, разумеется, как обыкновенно играют на благородных спектаклях, а настоящий, эстетический, чтобы пиесу, как оперу, по нотам разучить.

- Кто же будет играть? - спросила Клеопатра Петровна.

- Все мы, кого ты знаешь, и еще кого-нибудь подберем, - ты, наконец, будешь играть.

- Я? Но я никогда не игрывала, - отвечала Фатеева.

- Это вздор, научим, как следует, - отвечал Павел и начал соображать, какую бы пиесу выбрать. Больше всего мысль его останавливалась на "Юлии и Ромео" Шекспира - на пьесе, в которой бы непременно стал играть и Неведомов, потому что ее можно было бы поставить в его щегольском переводе, и, кроме того, он отлично бы сыграл Лоренцо, монаха; а потом - взять какую-нибудь народную вещь, хоть "Филатку и Мирошку"[62], дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают. Все эти мысли и планы приводили Павла в восхищение.

Клеопатра Петровна, между тем, хотела было велеть для предстоящего вечера привести комнату в более благоприличный вид.

- Не нужно-с, не извольте трудиться, - сказал ей Павел, - я хочу, чтобы этого филистера все у нас возмущало.

- Но для меня это нехорошо, понимаешь ты?

- Если сошлась с буршем, и сама буршачкой будь! - сказал Павел и поцеловал ее.

Клеопатра Петровна знала очень хорошо, что такое филистер и бурш. Павел давно уж это ей растолковал.

Неведомов, Марьеновский, Замин и Петин пришли раньше Плавина.

- А мой важный господин еще нейдет, - говорил Павел с досадой в голосе.

- Да кто он такой, что он такое? - спрашивали Вихрова все его приятели.

- Это один мой товарищ, про которого учитель математики говорил, что он должен идти по гримерской части, где сути-то нет, а одна только наружность, - и он эту наружность выработал в себе до последней степени совершенства.

- Comment vous portez-vous,[153] значит, - понимаю, - сказал, мотнув головой, Замин.

- Нет-с, хуже потому что те сразу выдают себя, что они пошляки; а эти господа сохраняют вид, что как будто бы что-то в себе и таят, тогда как внутри у них ничего нет.

- Но почему же вы думаете, что внутри у них ничего нет? - спросил Павла Марьеновский.

- Потому что они никогда не высказывают ничего, а только согласие на все высокое и благородное проявляют.

- В Петербурге все молодые люди вообще очень сдержанны, - проговорил Марьеновский, обращаясь как бы ко всем.

- Все они в Петербурге шпионы, вот что! - заключил решительно Замин.

В эту минуту как раз вошел Плавин. Он был одет совершенно как с модной картинки: в черном фраке, в белом жилете, в белом галстуке и слегка даже завит.

- Фу ты, боже мой! Парад какой! Вы, может быть, полагали, что у меня будет бал? - спросил его Павел.

- Нет, - отвечал Плавин, дружески пожимая ему руку, - я после вас заехал к генерал-губернатору с визитом, и он был так любезен, что пригласил меня к себе на вечер; и вот я отправляюсь к нему.

- Вот как! - произнес Павел и сделал легкую гримасу. - Приятели мои: Марьеновский, Неведомов, Петин и Замин, - прибавил он, непременно ожидая, что Плавин будет сильно удивлен подрясником Неведомова и широкими штанами Петина; но тот со всеми с ними очень вежливо поклонился, и на лице его ничего не выразилось.

- А это - сестра моя двоюродная, - сказал Павел, указывая на Фатееву.

Плавин отдал ей глубокий и почтительный поклон. Разговор довольно долго не клеился; наконец, Плавин обратился к Фатеевой.

- Вы - одной губернии с Павлом Михайловичем? - спросил он ее со всевозможною вежливостью.

- Да, одной, - отвечала Фатеева.

- Я сам тамошний; но так давно уже не бывал на своей родине.

- Вы - все в Петербурге? - спросила, в свою очередь, вежливо Фатеева.

- Я там учился в университете и служу теперь.

- И как еще служит блистательно! - подхватил Вихров, показывая Марьеновскому на Плавина. - Почти ровесник мне, а уже столоначальник департамента.

- Да ведь, это что же, - вмешался в разговор, слегка покраснев, Замин, - у меня есть троюродный брат, моложе меня - и уж секретарем теперь.

- Где? - спросил Павел, наперед ожидая, что Замин отпустит какую-нибудь штуку.

- В надворном суде, - и такой взяточник, что чудо! - заключил Замин и еще более покраснел.

При этом все невольно потупились, кроме, впрочем, Плавина, лицо которого ничего не выражало, как будто бы это нисколько и не касалось его. Впоследствии оказалось, что он даже и не заметил, какие штуки против него устраивались: он очень уж в это время занят был мыслью о предстоящей поездке на бал к генерал-губернатору и тем, чтоб не измять и не испачкать свой костюм как-нибудь.

Марьеновский между тем, видимо, находивший эту выдуманную Павлом травлю на его знакомого неприличною, начал весьма серьезно и не в насмешку разговаривать с Плавиным о Петербургском университете, о тамошних профессорах. Неведомов сидел молча и потупив голову. Павлу было досадно на себя: отчего он не позвал Салова?

"Тот бы пробрал этого господина", - думал он и, не утерпев наконец, подошел к Петину и шепнул:

- Представь, пожалуйста, как различные господа входят в церковь и начинают молиться. Да чтоб побольше франтов было!

- Ja, es ist gut![154] - сказал Петин, совершенно как немец.

Последнее время он переменил тон англичанина на тон немца.

- Плавин, - сказал Павел, обращаясь к тому, - прежде вы были любителем театра; мы покажем вам такое представление, какого вы, вероятно, никогда не видывали. Начинайте, Петин!

- Это входят в церковь разные господа, - начал Петин и сначала представил, как входит молодой офицер, подходит к самым местным иконам и перед каждой из них перекрестится, поклонится и сделает ножкой, как будто бы расшаркивается перед ротным командиром. Потом у него вошел ломаный франт, ломался-ломался, смотрел в церкви в лорнет... И, наконец, входит молодой чиновник во фраке; он молится очень прилично, ничего особенного из себя не делает и только все что-то слегка дотрагивается до груди, близ галстука.

- Это он молит бога, чтоб тот дал ему Владимира на шею! - пояснил при этом Петин всей публике.

Штука эта была выдумана и представлена прямо для Плавина; но тот опять, кажется, ничего из этого не понял.

- Нет, это что, а вот что я представлю! - воскликнул Замин, нашедший, вероятно, что штука приятеля была недостаточно пикантна. - Смотрите, кричал он, падая на пол, - это мужика секут, а он кричит: "Семен Петрович, батюшка, батюшка!" - и при этом Замин повертывался на полу.

Все невольно захохотали, не исключая и Плавина. Клеопатра Петровна конфузилась, краснела, но все-таки хохотала.

- Отлично, отлично! - кричал Павел.

Когда представление это кончилось, Плавин, взглянув на часы, начал раскланиваться сначала с Клеопатрой Петровной, потом с Павлом и гостями.

- Уже? - сказал ему Вихров.

- Да, мне время, - отвечал Плавин и, отдав всем общий поклон, уехал.