Челси Ярбро - Тьма над Лиосаном

• Название: Тьма над Лиосаном
• Автор: Челси Ярбро
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-16931-8

Во время сильного шторма гибнет караван кораблей. Спастись удается только одному путешественнику — графу Сен-Жермену. Балтийские волны выбрасывают его на берег у стен небольшой саксонской крепости, и неистощимая на сюрпризы судьба бессмертного вампира вновь бросает его в самую гущу интриг и жесточайшей борьбы.

После ухода в монастырь законного правителя крепости Лиосан герефы Гизельберта его место занимает родная сестра. Ничего удивительного, что женщине, осмелившейся претендовать на столь высокую должность — событие неслыханное в Европе X столетия, — предстоит доказать, что она действительно достойна власти. Тем более что врагов и недоброжелателей у Ранегунды немало как внутри крепости, так и за ее ближними и дальними пределами.

---

— Для всех, кроме маленьких детей и недужных, — ответила Ранегунда. — Сам он все ночи стоит на коленях, поет псалмы и молится за наше спасение. — Она осторожно пошла вниз по узким ступеням и вновь заговорила только тогда, когда спустилась на плац: — Мне завтра необходимо добраться до монастыря. — Голос ее чуть напрягся. — Вы не хотите поехать со мной?

— Конечно, — кивнул Сент-Герман. Там, мелькнуло у него в голове, можно будет узнать, как монахам удалось справиться с первой волной помешательств. — К восходу я буду готов.

— Хорошо. — Ранегунда вздохнула с видимым облегчением. — Вы очень меня тем обяжете. Предполагалось, что мы привезем туда солонину, но у нас ее очень мало, и отдать им обычную долю я никак не могу. Брат Хагенрих, несомненно, рассердится, да и Гизельберт будет в ярости, ведь он торжественно обещал, что крепость будет выделять обители солидный паек за его проживание там. — Она опять на какое-то время умолкла, потом решительно вскинула голову. — Должна ли я рассказать ему о том, что было между Пентакостой и Беренгаром? Конечно, это мой долг, но…

Перед мысленным взором Сент-Германа возникли два дергающихся в яростном совокуплении тела и плотоядная полупрезрительная гримаса, искажавшая женское кукольное лицо.

— Но они оказались жертвами помешательства, — договорил он за свою спутницу. — Лучше смолчите. Они оба не сознавали, что делают, и значит, вины их в том нет.

— Я понимаю, — произнесла Ранегунда. — Во всем виновата болезнь. Но если брат уже знает об этом, мое молчание может его оскорбить.

— Если он знает и станет вас обличать, скажите, что вы не сочли их проступок достойным упоминания, ибо вспышка безумия в тот скорбный день превратила всех в диких животных. Ваш брат должен это понять. Иное дело, если бы они решились продолжить любовные игры. — Он кашлянул. — Но ведь этого нет?

— Нет, — сказала она и поморщилась, как от физической боли. — И я молюсь, чтобы не было, ибо Пентакоста может решить, что грех в неведении отверзает пути для сознательных прегрешений. Тогда она обесчестит всех нас.

— Вы полагаете, это возможно? — спросил, сворачивая за ней к кузнице, Сент-Герман.

— Не знаю, — выдохнула она. — И не знаю, как отнесется к случившемуся маргерефа. Я пыталась поговорить с ней, но Пентакоста стала отшучиваться, потом заявила, что я хочу донести на нее. Но я не доносчица. — Ранегунда потерла лицо. — А эту мерзкую сцену мало кто видел. А если и видел, то сквозь безумный кошмар. Свидетелей практически нет. — Она в волнении стиснула руки. — Ведь вы никому не расскажете о том, чему были свидетелем, а?

— Может, я и сказал бы, да кто мне поверит? — попробовал шуткой разрядить напряжение Сент-Герман.

Шутку не приняли.

— Поклянитесь, что не расскажете, — с внезапной суровостью потребовала Ранегунда.

Он склонил голову набок.

— Я уже клялся в верности вам.

— Тогда поклянитесь еще раз.

— Ладно, — сказал он, — клянусь. Клянусь всеми забытыми богами, Ранегунда, что никому не скажу ни слова о том, что приключилось с вашей невесткой. Ни сейчас, ни в будущем — никогда.

Глаза ее увлажнились и заблестели, но голос был ровен.

— Что заставляет вас терпеть мои выходки, Сент-Герман?

Он осторожно взял ее за руку, сделавшись на мгновение ужасающе старым Потом, вернув лицу прежнее выражение, кратко ответил:

— Прикосновение смерти. — И добавил в ответ на вопросительное молчание, вперив в Ранегунду пронзительный взгляд темных глаз: — Смерть прикасается, затем удаляется, но она всегда рядом. И это лучше всех понимают такие, как я. Мы получаем то, что питает в нас жизнь, либо как дар, либо с полным пренебрежением. Выбрав второе, я с безжалостностью безумного волка опустошил бы вас и отбросил. Но я выбрал первое — и живу теперь только вами. Ничто в мире, кроме все той же смерти или вашего ко мне отвращения, не может нас разлучить.

— Вот как? — прошептала она, пристально вглядываясь в него, и поспешно прибавила: — Мне никогда этого не постигнуть.

— И не нужно, — сказал Сент-Герман. — Понимание явится в свое время… или не явится вообще. — Он отпустил ее руку и, помолчав, уже будничным тоном прибавил: — Я буду в кузнице, и если что…

— Я приду туда позже, — перебила его Ранегунда и, потупившись, смолкла. Но через мгновение вновь подняла голову: — После богослужения. Когда повара уйдут спать, а рабов отведут в клетки. Мертвых снесут к часовне, и брат Эрхбог святой водой окропит их уста, а затем в крепости все затихнет. Бодрствовать будут лишь несколько караульных, но им поручено приглядывать не за мной, а за лесом.

— Я буду в кузнице, — снова повторил Сент-Герман. — Всю ночь. — Он вдруг заметил, что на них поглядывают идущие на отдых солдаты, и подчеркнуто уважительно поклонился, после чего быстро пошел вглубь хозяйственного квартала.

В кузнице находился сын кузнеца, Теобальд, облаченный в грубый, насквозь пропитанный копотью фартук. Он неприветливо посмотрел на вошедшего и надменно сложил на груди руки, очевидно пытаясь скопировать позу отца.

— Что вам здесь нужно?

— Собираюсь продолжить работу Радальфа. — размеренно произнес Сент-Герман. — По просьбе герефы.

Теобальд просверлил его яростным взглядом.

— Мой отец в могиле еще не остыл а вы уже здесь? Это неимоверная наглость! Как вы осмелились?

Голос подростка от волнения сел, и он осекся.

— Герефа попросила меня, — повторил Сент-Герман, указывая на кузнечный горн с грудой холодного пепла. — Весьма печально, что твой отец умер, и я понимаю, как тебе тяжело. Но крепость готовится к обороне.

— Это моя забота! — Голос подростка снова сорвался. — С помощью деревенского кузнеца я сам смогу вздуть здесь пламя.

— Если деревенский кузнец согласится тебя обучать, — поправил его Сент-Герман. — И если ты не пожелаешь сделаться воином. Но, как бы там ни было, кузница не должна остывать. Крепость не может ждать, когда ты освоишь кузнечное дело. — Он мог бы пройти к горну, но продолжал стоять у дверей; взгляд его был дружелюбным. — Разве памяти твоего отца повредит звон металла?

— Возможно, не повредит, — сказал Теобальд, — но вы, — он презрительно фыркнул, — замараете свое платье.

Сент-Герман улыбнулся.

— Кузнецу сажа только к лицу. Как мельнику — мука на штанах, а рыбаку — рыбные чешуйки на робе.

— Ладно, — Теобальд пошел к выходу и уже от самой двери заявил: — Но как только вас выкупят, это место станет моим. А о вас все забудут.

Сент-Герман, наблюдая, как он удаляется, вспомнил нестерпимую скорбь, которую довелось испытать ему самому, когда умертвили отца. Даже теперь, по прошествии трех тысяч лет, в нем ворохнулись отголоски той боли, смешанной с ликованием, какое в глубинах его существа вызвал треск позвонков поверженного убийцы. Отец был отмщен, но подобное ликование омывало мстителя еще много столетий, когда он в голодном безумстве терзал чью-либо плоть и вонзал в нее зубы. Ощутив острый приступ стыда, Сент-Герман посмотрел на свои дрожащие руки. «Успокойся», — велел он себе и, сжав губы, пошел к холодному горну.

Сияние масляных светильников и отблески пламени, разведенного в горне, придавали кузнице фантастический вид. Ночь наступила давно, но Сент-Герман продолжал работать, пользуясь молотом и щипцами Радальфа. Спасаясь от нестерпимой жары, он снял с себя и камзол, и блузу, оставшись в черной нательной рубахе, глубокий вырез которой практически не скрывал ужасные шрамы, сбегавшие вниз — от грудины к паху — по его неестественно впалому животу. Короткие кудри добровольного кузнеца подрагивали и искрились, а на щеке красовалось большое пятно.

Ранегунда, стоя в дверях, долгое время наблюдала за ним и наконец произнесла:

— А вы хорошо сложены!

— Да, — откликнулся Сент-Герман, продолжая формовать молотом очередную подкову.

— И у вас весьма широкие плечи, — сообщила она с таким видом, словно открывала ему какую-то тайну.

— Да, — опять согласился он, вглядываясь в раскаленный металл.

— И вы не потеете.

— Нет, не потею. — Сент-Герман погрузил раскаленную подкову в ведро, а потом бросил ее на наковальню. — И не способен плакать к тому же.

Она сморгнула при этих словах.

— И на вас приятно смотреть.

— Как и на вас, — сказал он, откладывая щипцы.

— Хотелось бы верить.

Он улыбнулся и сделал к ней шаг.

— В этом мире много красивого, но человеческая красота всего ценнее.

— Почему? — Ранегунда припала к его разгоряченному телу, и боль в ноге ее моментально прошла.

— Потому что в ней средоточие всего сущего, — сказал, убирая со лба ее прядки волос, Сент-Герман. — Мы нуждаемся в ней, как иссохшая земля в освежающем ливне. Любуясь ею, мы расцветаем — и никнем, когда отвращаемся от нее.