Паулина Гейдж - Дворец грез

• Название: Дворец грез
• Автор: Паулина Гейдж
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-352-01891-1

На страницах этого захватывающего романа разворачивается завораживающая, полная драматизма история жизни молодой девушки по имени Ту, волею случая оказавшейся в жестоком мире интриг и заговоров при дворе фараона Рамзеса Третьего. Ту, родившаяся в отдаленном селении среди безграмотных людей, проделала нелегкий путь, прежде чем стать любимой наложницей фараона. Но она знала, что достойна большего. И предопределила ее судьбу встреча с Гуи, прорицателем и талантливым врачевателем, который помог ей овладеть различными науками и обучил хорошим манерам. Юная Ту влюбилась в своего благодетеля. Но сулит ли ей эта любовь безграничное счастье? Не придется ли всю жизнь расплачиваться за нее? Ведь известно, что если боги хотят испытать человека, они посылают ему любовь…

---

Я была всецело поглощена своей историей. Я чувствовала стыд, видела сожаление на лице своего воображаемого мужа, и тут вдруг в горле у меня пересохло. Отчасти картина была верна. Я действительно была жалкой безграмотной деревенской девчонкой, и осознание этого все более тяжко давило на меня.

— Пожалуйста, Паари, — прошептала я, — научи меня, умоляю, я больше всего на свете хочу научиться тому же, что и ты. Даже если я останусь всего-навсего деревенской повитухой, твой труд будет не напрасным. Пожалуйста.

Между нами повисло молчание. Я смотрела вниз, на свои лежащие на коленях руки, и чувствовала, что он неотрывно смотрит на меня.

— Я еще только девятилетний мальчик, — не двигаясь, произнес он через некоторое время, — Я всего лишь сын пахаря из бывших солдат. Еще я лучший ученик в классе, и если захочу, то смогу работать для жрецов Вепвавета, когда мне исполнится шестнадцать. Умение писать обеспечит мне место писца, если я однажды захочу этого. Но что это умение даст тебе? — Он потянулся в полумраке и взял меня за руку. — Ты уже сейчас недовольна своей жизнью, Ту. От таких знании тебе станет только еще хуже.

Я схватила его пальцы и сжала их:

— Я хочу читать! Я хочу узнавать! Я хочу быть такой, как ты, Паари, я не хочу быть беспомощной, лишенной надежды, обреченной оставаться в Асвате до конца своих дней! Дай мне эту силу слов!

«Беспомощной… обреченной…» — это были взрослые слова, которые всплыли из какой-то неведомой ещё части меня, которой было невдомек, что мне только восемь лет; я была долговязой и нескладной, еще испытывала благоговейный трепет перед взрослыми великанами, которые правили миром. Слезы разочарования навернулись мне на глаза. Мой голос зазвучал громче, но тут уже Паари быстро приложил палец к губам, делая мне знак замолчать.

Выдернув руку, он поднял ее, изображая смирение и покорность.

— Сдаюсь! — прошипел он. — Хорошо. Да простят мне боги это безрассудное деяние. Я буду учить тебя.

Я завертелась ужом от радости, все недавние страдания были тут же забыты.

— О, спасибо, мой дорогой! — пылко воскликнула я. — Начнем прямо сейчас?

— Здесь? В темноте? — Он вздохнул. — Честно, Ту, какая же ты назойливая. Мы начнем завтра, и втайне. Пока мать и отец будут спать, мы спустимся к реке и сядем в тени, я буду рисовать на песке иероглифы. Потом я покажу тебе свои черепки, но, Ту, — предупредил он, — если ты будешь невнимательна, я не стану с тобой возиться слишком долго. А теперь давай спи.

Счастливая, я послушно потащила свой тюфяк на место и свалилась на него. Теперь меня одолела такая усталость, будто я прошла долгий путь, величайшим наслаждением было закрыть глаза и забыться сном. Паари уже глубоко дышал. Никогда я не любила его больше, чем в эту минуту.

Все следующее утро я непрерывно бессвязно молилась: о том, чтобы ни один ребенок в селении не вздумал появиться на свет сегодня после полудня, о том, чтобы мне не пришлось ждать очереди у общей печи, когда я буду печь хлеб для нашей вечерней трапезы, иначе из-за этого не поспею с другими делами, о том, чтобы у Паари выдалось хорошее утро в школе и он не был слишком раздражительным и усталым, отведав ячменной лепешки с пивом, и сдержал бы свое обещание. Но все шло хорошо в этот знаменательный для меня день в середине месяца эпифи. Мы с Паари демонстративно послушно прошли в свою комнату и стали напряженно ждать, когда родители поддадутся оцепенению этого часа. Казалось, минуло очень много времени, пока они прекратили переговариваться, и Паари сделал мне знак, что можно вставать, а сам осторожно поднял свой мешок с драгоценными глиняными черепками, чтоб те не звякнули. Мы выскользнули из дому и окунулись в ослепительное белесое пекло пустынной деревенской улицы.

Все замерло вокруг. Даже три собаки, такие же бежевые, как песок в пустыне, откуда они прибежали, не рыскали в поисках пищи, а растянулись неподвижно в негустой тени редких кустов акации. На улице, во двориках домов из необожженного кирпича было темно и пусто. Ни одна птица не вспорхнула и не запела в поникших прибрежных зарослях, когда мы, босые, бесшумно неслись к воде. Можно было подумать, что, кроме нас двоих, в окрестностях нет ни одной живой души, что селение обезлюдело, не выдержав ослепительно яркого взгляда Ра.

Река еще не начала подниматься. Она величаво текла рядом, бурая и мутная, обнажая перед нами свои берега, пока мы осторожно пробирались к тому месту, откуда бы нас не было видно ни из селения, ни с дороги, что проходила между рекой и домами. Там, куда свернул Паари, травы под ногами не было, только участок мягкого песка под сикомором. Он опустился на песок, и я последовала за ним, сердце у меня выпрыгивало от возбуждения. Наши взгляды встретились.

— Ты уверена? — спросил он.

Я не могла выговорить ни слова, только молча кивнула и сглотнула слюну; он наклонил голову, развязал мешок и высыпал перед собой его содержимое.

— Сначала ты должна выучить знаки богов, — торжественно сказал он. — Это предмет поклонения, поэтому будь внимательной. Это тотем богини Маат, той, что вершит правосудие, и ее перо — это символ справедливости, она следит за соблюдением законов и мудрого миропорядка. Ее перо нельзя путать с двойным пером Амона, который пребывает в блеске и могуществе в святых Фивах. — Он вручил мне веточку. — Теперь нарисуй сама.

И я нарисовала, очарованная и покоренная. Внутренний голос шептал мне: «Теперь и у тебя есть это, Ту. Теперь это в твоей власти. Мир для тебя больше не сводится к Асвату».

Я училась быстро, впитывая знания так жадно, будто душой моей была сама высохшая, потрескавшаяся земля Египта, а знаки Паари были животворящими водами половодья. В тот день я усвоила двадцать имен богов и потом все время рисовала их мысленно, когда вечером делала свою обычную работу по дому, повторяла их про себя над чечевицей и сушеным инжиром, когда помогала матери готовить трапезу, пока она не произнесла ядовитым тоном:

— Если ты обращаешься ко мне, Ту, то я тебя не слышу, а если ты произносишь свои молитвы, хотелось бы, чтобы ты подождала, пока отец не зажжет свечу перед жертвенником. Ты выглядишь усталой, дочка. Ты здорова?

Да, я была здорова. Я торопливо проглотила обед, чем заслужила еще одно замечание, теперь от отца, потому что все, чего я хотела, это поскорее забраться на свой тюфяк, чтобы уснуть, чтобы поскорее наступил следующий полдень. В ту ночь мне снились знаки, золоченые и сверкающие, они проносились перед моим взором, а я подзывала и отсылала их по желанию, будто бы они были моими слугами.

Я не утратила своего рвения. Дни проходили за днями, эпифи сменился мезори, за ним наступил новый год, принеся с собой благословенный паводок; и я поняла, что не заболею, что боги не собираются наказывать меня за мою самоуверенность, что Паари не оставит меня, и тогда я перестала так неистово поглощать знания. Паари был терпеливым учителем. Путаница прекрасных, тщательно выписанных знаков на его черепках постепенно начинала обретать смысл, и вскоре я уже могла нараспев читать древние изречения и мудрые афоризмы, из которых они состояли. «Язык мой — враг мой». «Учись у невежды, так же как и у мудреца, потому что искусство безгранично. Нет предела совершенству». «Не проводи своих дней в праздности, ибо осудят тебя».

Писать их было трудной задачей. У меня не было ни черепков, ни краски. Учитель Паари раздавал эти принадлежности в храмовой школе и после занятия собирал то, что не было использовано, а Паари отказался украсть эти нужные для меня принадлежности.

— Если меня поймают, то могут лишить милости и выгнать, — возражал он, когда я предложила ему затолкать в мешок несколько лишних черепков. — Я не стану этого делать даже для тебя. Почему бы тебе не писать палочкой на мокром песке?

Я, конечно, могла, и я писала, но не так красиво. И при этом я не могла рисовать иероглифы правой рукой. Я все делала левой и палочку тоже держала в левой, а когда я честно попыталась взять палочку в правую руку, Паари, увидев результаты, перестал заставлять меня это делать. Я была неловкой, но усердной ученицей и упорно продолжала трудиться, покрывая берега Нила иероглифами, рисовала пальцем на стенах и полах, рисовала даже в воздухе, лежа но вечерам на своем тюфяке. Ничего больше не имело для меня значения. Мать не могла нарадоваться на мое послушание. Отец поддразнивал меня, потому что я слишком часто впадала в мечтательность. Я действительно стала послушной и спокойной. Я не была больше неугомонной и всем недовольной, потому что внешняя сторона моего существования была полностью подчинена внутреннему миру.

Меня больше не заботило, что деревенские девчонки сторонятся меня. Я чувствовала свое превосходство над ними, втайне лелея свое драгоценное умение читать и писать, как некий магический талисман, что мог защитить меня от любой опасности. Мелкие ритуалы, из которых состояла наша обыденная жизнь, — свадьбы и похороны, празднования богов и дни поста, рождения, болезни и скандалы — все это больше не ограничивало моей свободы. Когда я сопровождала мать к ее подружкам, выпить пальмового вина и послушать женскую болтовню и смех, то уже не чувствовала себя в западне. Достаточно было погрузиться в свои мысли, и, продолжая улыбаться и кивать им, я про себя повторяла названия трав, которые перетирала и настаивала в то утро для целебных мазей матери; смотрела на ее оживленное смуглое лицо, то и дело озарявшееся улыбкой, когда она рассказывала какую-нибудь историю; видела лучики морщинок у ее глаз и думала: я знаю больше, чем ты. Меня не нужно посылать к травнику, чтобы сказать ему название растения, которым ты хочешь с ним обменяться. Если я захочу, могу сама написать название, и количество листьев, и цену, что собираюсь заплатить, а потом могу пойти к Нилу и бродить по воде, дожидаясь ответа. Да, я была самоуверенна, но это была не холодная самоуверенность от злости или напускной важности. Я вовсе не воображала, что я лучше своей семьи, которую любила, или лучше ходивших к нам в дом женщин, с их шутками и неприятностями, с их храбростью и безропотным стоицизмом. Я была не такая, как они, вот и все. Как Паари знал о себе, что он другой, так и я тоже всегда это знала, и это знание побуждало меня горячо наслаждаться своим тайным превосходством.