Валентина Немова - Святая святых женщины

• Название: Святая святых женщины
• Автор: Валентина Немова
• Жанр: Проза

Действие романа происходит накануне перестройки. В его основу легли события из жизни простой русской женщины, матери большого недружного семейства. Овдовев, она живет вдвоем с самой младшей дочерью, которая, согласно составленному родителями завещанию, должна была унаследовать их материальные ценности: деньги, квартиру, сад, но неожиданно умирает от рака. Осталось у матери три дочери. Первая — очень умная; вторая — неглупая вроде, но непрактичная; третья — что называется, "не любит думать". Мыслит за нее ее красавец муж, в основном о том, как бы завладеть всем имуществом тещи и добиться близких отношений с младшей свояченицей, которую безответно любит с отроческих лет.

---

Нужно было мне отказать ученикам под каким-нибудь иным предлогом, придумать такую причину, которая показалась бы им, неразумным семиклассникам, уважительной. Но я не умею хитрить. Говорю всегда все как есть. И на сей раз чистую правду выложила, надеясь, что мне и моей дочери ребята посочувствуют. И вот что они сморозили, выслушав меня:

— А… Вам личное дороже общественного… — А директору после объяснения со мной заявили:

— Пусть Юлия Тарасовна будет по-прежнему у нас учителем. А классным руководителем? другая, которая не отказывается ездить с нами по городам и пишет хорошие характеристики…

В том году увеличили педагогам плату не только за преподавание того или иного предмета, но и за классное руководство, причем в 3 раза. И сразу желающих вести его стало больше, чем классов в школе. Мой 7"в" передали учительнице, у которой не было высшего образования и она даже не имела права работать в средней школе, но как-то сумела с директором договориться. И в "часах" ей никогда не отказывали. А теперь вот еще и "классной" сделали…

Не сомневаюсь, и я смогла бы отстоять свое право на класс, который вела уже 3 года. Но не захотела этим заниматься. И поступила наоборот: написала еще одно заявление с просьбой уволить меня "по семейным обстоятельствам". Прочитав это мое "прошение", директор "офонарел": "Как так можно поступать! — всплеснул он тонкими руками с толстыми, точно сосиски, пальцами. — Бросать работу посреди учебного года. Кто возьмет ваши часы? У всех преподавателей нагрузка по макушку"…

Но его беспокоило, как я догадалась, совсем не это. А то, что по этому поводу ему придется отчитываться перед заведующим горОНО. Волновало его еще кое-что: сможет ли кто-то другой проводить занятия по русскому языку в классах, которые формировались специально для меня — неугодного учителя?

Разумеется, я не стала этого прохвоста ни запугивать, ни утешать. Просто поинтересовалась спокойно и вежливо:

— А делать пакости педагогам с высшим образованием и большим стажем работы в середине учебного года разве позволительно? — Ему нечего было ответить на мой вопрос, и он подписал поданный мною лист.

Так распрощалась я со школой. Детишки мои, брошенные мною "на произвол судьбы", получили возможность сравнить меня и как преподавателя русского языка, и как классного руководителя с другими педагогами, которые, не справляясь с трудным по составу классом, менялись у них чуть ли не каждый день. Поняли ребята, кто какой и какую допустили они ошибку, предъявив мне ультиматум. Но признаться в этом им было стыдно. Родители же этих девчонок и мальчишек, узнав о случившемся — не от меня, естественно, — пошумели, пошумели, да и смирились. Что им еще оставалось? Я же, получив расчет, сразу уехала. И не пожалела потом, что ушла. Теперь у меня появилась возможность к дочери ездить чаще, на мамином участке трудиться не по два месяца в году, а весь сезон, а главное: больше внимания уделять литературному творчеству, всерьез заняться которым мечтала я с давних пор.

Заканчивая разговор о школе, замечу: последний мой директор, подложивший мне "свинью", когда уже сам вышел на пенсию (и не по выслуге лет, как я, а по старости), извинился передо мной за тот, как он сказал, "опрометчивый" поступок…

Тем, что я раньше срока превратилась в пенсионерку, тут же воспользовались Юдины. Когда я вернулась от дочери, Лида, позвонив мне, сообщила, что Мила очень плоха, держится только на морфии и что, чтобы застать ее в живых, надо мне срочно ехать в Летний. Обливаясь слезами, помчалась я в кассу, купила билет на самолет. Телеграмму, чтобы меня встретили, посылать Юдиным не стала, решив, что от аэропорта до их дома сама как-нибудь доберусь. Вещей у меня с собой было немного.

Прилетаю, вся дрожу от страха. С дороги и сразу к маме, к постели умирающей сестры, — на это у меня духу не хватило. Думаю: Юдины меня вызвали, пусть они меня туда и ведут. Заявляюсь к ним: сидят веселые. Обрадовались, что появился повод выпить. Приглашают к столу. А дело было поздним вечером, засиживаться у них не стоило. Странным показалось мне их поведение.

— Чему, — спрашиваю Лиду, — ты радуешься? Как можно улыбаться, когда твоя родная сестра умирает, не дожив до 40 лет?

— Тому рады мы, — ответила Лида, — что ты приехала.

— Так пойдемте скорее к ней. Я же могу не застать ее в живых!

— Не торопись, успеешь. Она еще ходячая, — хитровато подмигнув мне, внес ясность Родька.

— Зачем же ты, Лида, по телефону сказала, что она лишь на наркотиках держится? Совсем умирает? Я же так переживала! Зачем оплакивать еще живого человека? Ведь нам предстоит оплакивать Милу, когда ее не станет. И надо душевные силы беречь.

В такие психологические тонкости Лида вникать не привыкла, но вину свою предо мной все же как будто почувствовала, хихикать перестала:

— Если бы, — заговорила она уже другим, извиняющимся тоном, — если бы я тебе так не сказала, ты же не приехала бы сейчас, а нам надо было, чтобы ты поспешила. Роде отпуск дали, мы с ним собрались в дом отдыха. А ведь за мамой и Милой кто-то должен ухаживать.

"Вот так молодцы! — подумала я. — Действуют в своем духе. Преподнесли мне очередной сюрприз"…

Когда наконец пришли мы втроем к маме, я поразилась, какая была у нее в квартире грязь. Уезжая от них с Милой прошлым летом, я навела в их доме идеальную чистоту. Освободила балконы от всякого хлама (целый день таскала на мусорку всевозможные коробки, ящики, старую обувь, которую уже давно никто не носил, а выбросить было жалко, какие-то тряпки), до блеска вымыла окна, двери, отдраила пол, мамино судно, унитаз, ванну. Этот порядок нужно было моим здоровым сестрам лишь поддерживать. Но ни Лида, ни Галина делать этого не стали. Получалось так: чтобы помыть полы в квартире, на которую и та и другая сестра претендовали, нужно было вызвать меня из другого города. Безразличие этих двух женщин к близким людям, попавшим в беду, меня просто бесило, и я не могла, к сожалению, этого скрыть. В ужас пришла, убедившись, что полы под кроватями и в углах комнат после моего отъезда никто не мыл, ни разу — чуть ли не за полгода!

— Пускай Юлька едет, убирается! Ей делать нечего, она же не работает, — так рассуждала Лида. Когда я призналась, что снова занялась творчеством, опять сотрудничаю как внештатный корреспондент в областной газете и что, уехав так внезапно, могу этой возможности лишиться, она, Лидия, пожав плечами, пренебрежительно заметила: "Подумаешь!".

Каждый день делала я влажную уборку во всей квартире (можно себе представить, что я чувствовала, ползая с тряпкой под кроватью, на которой лежала и стонала умирающая), готовила еду, кормила маму и сестру, мыла посуду, бегала по магазинам, набивая большущую сумку продуктами, таскала сдавать страшно тяжелые стеклянные бутылки из-под молока. То с пятого этажа прыгала вниз по ступенькам, то карабкалась вверх по крутой лестнице. Туда-сюда целый день. Обеспечивать больных должна была я не только съестным, но и лекарствами. И всюду: и в гастрономах, и в аптеках — приходилось подолгу стоять в очередях. А на эти самые очереди у меня уже нервов не хватало. Мне же было нужно торопиться домой, мало ли что там с мамой и Милой могло случиться, пока я отсутствую. Ночами мне отдохнуть не удавалось. Я спала в одной комнате с Милой, слышала каждый ее вздох и то и дело просыпалась

Помню, больше всего меня возмущало, что когда приходит в магазин или в аптеку инвалид или участник войны, его обслуживают вне очереди. "Но ведь он же ходячий, — думала я, — раз сам пришел и, значит, не так уж и болен, может и постоять". А когда ты ухаживаешь за лежачими и разрываешься на части, чтобы везде успевать, тебе никто не посочувствует. Только попробуй, сунься к кассе, обойдя очередь, что тут поднимется! С каждым днем раздражалась я все сильнее и сильнее. За два месяца (за январь и февраль) такой жизни до того дошла, что готова была уже на людей бросаться. И поняла наконец, что надо мне домой уехать побыстрее, иначе сама скоро свалюсь. А кто тогда за мною станет ухаживать? И потому еще нужно было срочно уехать, что предстояло мне через какой-то месяц снова в Летний вернуться, чтобы трудиться в мамином саду. Было просто необходимо хоть немного отдохнуть до начала весенних работ на участке, иначе разве такую нагрузку выдержишь? Ведь летом придется мне работать и дома, и в саду.

И все же, как ни крепилась, как ни сдерживалась, сорвалась я, однажды. Случилось это, к моему великому стыду, не где-нибудь на стороне, в магазине или в той же аптеке, а дома. Этому предшествовало такое событие. Неожиданно выяснилось, что Миле уже несколько месяцев не платят пенсию. Пока, заболев, она продолжала трудиться, ей пенсионное пособие выдавали вместе с зарплатой. А когда перестала ходить на работу, ей, само собой разумеется, перестали начислять зарплату, а заодно и пенсию. А чтобы начали ее обслуживать по месту жительства, нужно было переоформить документы, а для этого кто-то из родственников должен был посетить бухгалтерию той районной газеты, в штате которой она числилась. А находилась она, бухгалтерия эта, не в городе, где жила Мила, а в районе, в четырех часах езды от Летнего.