Вальдемар Лысяк - Ампирный пасьянс

• Название: Ампирный пасьянс
• Автор: Вальдемар Лысяк
• Жанр: Историческая проза

1.1 - файл отформатирован, сноски введены внутрь текст в квадратных скобках.

---

Было 19 октября 1816 года. После почти годичного пребывания поляк покидал Святую Елену. Особо о нем не сожалели. Гурго записал: "Мы провели его до Аларм Наус, обняли и попрощались. Было около половины третьего". Пёнтковский уплыл в половину пятого на судне "Давид" вместе с тремя остальными изгнанниками. Аршамбо, Руссо и Сантини обыскали. Пёнтковского англичане обыскали сверхтщательно, раздевая (только одного его) донага. Этот факт исключительно хорошо соответствует французской гипотезе, будто Пёнтковский являлся английским шпионом. Потому-то французы вообще о нем не упоминают или же указывают на него в лишенных комментариев примечаниях.

Когда Гурго рассказывал в Лонгвуд, что поляк печалился, поскольку император не попрощался с ним, Наполеон ответил:

– Я неважно себя чувствовал, а кроме того, это доставило бы мне большую боль.

11

После нескольких недель пребывания на Мысе Доброй Надежды, где англичане отнеслись к нему крайне грубо (он даже сидел в тюрьме), Пёнтковский отправился в Англию на борту "Оронта". На место он прибыл 15 февраля 1817 года. Согласно французских историков, в Лондоне ему стало известно, что во время его отсутствия супруга смягчала печаль своего соломенного вдовства не только в компании мистера Кейпел-Лоффта, но и с помощью других джентльменов: синьора Тассинари – богатого полковника из армии короля Сардинии, и мистера Кеппера – богатого чиновника. Подобный метод написания биографии Пёнтковского согласно схемы: муж сукин сын, поскольку жена проститутка, весьма плохо говорит о французской галантности. Возмущенный Уотсон привел многочисленные свидетельства, пытаясь доказать, что поведение Мелании Пёнтковской за время отсутствия мужа было безупречным. Но, в конце концов, какое нам до этого дело? Нас интересует Пёнтковский "секретный посланец императора".

С момента своего прибытия в Лондон наш фанфарон начал делать небывалый шум вокруг собственной персоны. Он представлялся доверенным лицом Наполеона и многократным спасителем "бога войны" из различных неприятностей (без него Бонапарте умер бы с голоду!), делал запросы в пользу Наполеона, писал рапорты и мутил в дипломатических кругах Европы, постоянно посещая посольства великих держав, но чаще всего – французское. Причем, не пешком, а разъезжая в карете, которую сам украсил знаками собственной славы и девизом: "Сильный и Верный". Одному черту известно, откуда у него на все это имелись средства.

Со временем "доверенное лицо Наполеона" уже полностью охватила мания величия. Повсюду он проговаривался о собственной грандиозной и секретной миссии, повсюду искал связей с бонапартистами и другими группировками, он даже переписывался с величайшим "gunfighter' ом" в истории британской дипломатии и разведки – знаменитым генералом Вилсоном. То есть, человек находился в своей стихии.

Довольно скоро его деятельность стала возбуждать беспокойство Священного Перемирия, каждый его шаг прослеживался толпами шпиков, у него конфисковывали бумаги и даже деньги. В конце концов, даже поверили, что он является чьим-то агентом, вот только никто понятия не имел, чьим же Бонапарте или англичан – и вот это доводило европейских разведчиков до белого каления. Оставался лишь шаг, чтобы схватить его за горло.

Терпение лопнуло, когда Пёнтковский начал предпринимать действия для выезда в Польшу. Несмотря на поддержку бонапартистов и князя де Монфор [Иероним Бонапарте, брат Наполеона], в выдаче паспорта ему отказали. Тогда, вначале проведя короткие летние каникулы в имении Кейпел-Лоффта в Тростон Холл (именно там дочка хозяина, впоследствии леди Тревельян, эскизно написала единственный известный нам портрет нашего валета червей), в конце августа он отправился в Италию. В начале ноября его арестовали в Генуе и посадили в крепость, после чего в секрете, под сильным конвоем, Пёнтковского перевезли в Александрию, а оттуда – в Падую, где передали австрийцам.

Допрашиваемый австрийской полицией, Пёнтковский отказался давать какие-либо показания и объяснения, окружив себя такой вуалью тайны, что австрийцы посчитали его своим заключенным номер один. Под именем Георга Хорнеманна его в тайне перевозили из одной крепости в другую, после чего уже постоянно поместили в государственной тюрьме, крепости Йозефштадт (7.05.1818 г.) в комфортабельной камере и – как говорили впоследствии – в черном капюшоне или даже в железном шлеме на голове. Практически никто не видел его лица, не знал настоящего имени – Пёнтковский или же Хорнеманн сделался "железной маской" XIX века [Головной убор таинственного узника, скончавшегося в 1703 году в Бастилии под именем "человек в железной маске" вообще не был железным – это был мешок из черного бархата, основой которого был железный обруч на шее]. Тогдашние слухи гласили, будто таинственный узник – это принц из правящего семейства, заключенный в силу государственных интересов; его даже принимали за Людовика XVII! Им интересовались такие личности как Меттерних и лорд Кастельро.

Понадобилось целых два года, чтобы Священное Перемирие поняло, что совершило промах, и что предполагаемый великий шпион и конспиратор, подготавливающий бегство Наполеона со Святой Елены – это самый банальный и безвредный мифоман. В марте 1820 года Пёнтковского выпустили, но для уверенности осудили на принудительное пребывание в Граце, где он соединился со своей женой, которая за это время посетила Соединенные Штаты (там она вращалась в бонапартистских кругах, планировавших освободить императора).

После смерти Наполеона австрийцы сняли с Пёнтковского надзор. Несколько следующих лет поляк находился под опекой Иеронима Бонапарте, который поверял ему различные задания. Жил он на то, что давали ему Бонапарте (в том числе, и мать императора), а также, вроде бы, на пенсию, назначенную ему "королем польским", царем Александром I по просьбе посла России в Риме, Италинского. В 1826 году Пёнтковский возвратился во Францию. Путешествовал он под титулом графа, со слугами и компаньонкой для своей жены. После краткого пребывания в Лондоне (1827 год) супруги отправились через Тур [Именно в Туре Пёнтковский повстречался с Яном Павлом Ержмановским, который помог ему лечить жену и послать ее на воды. Здесь стоит прибавить, что Ержмановский был самым знаменитым польским шволежером наполеоновского времени – нужно писать: Ержмановский и другие, а не (как это делается в результате ничем не обоснованного мифа): "Козетульский и другие". Обыкновенный "поедатель истории" даже не понимает того, что Козетульский вообще… не принял участия в атаке под Сомосьеррой (про эту атаку см. главу 4 книги Вальдемара Лысяка "MW", которую можно в электронном виде найти по адресу www.fantast2.narod.ru/Marchenko – прим. переводчика), поскольку упал с коня еще перед первой батареей неприятеля (всю атаку через последующие огневые запоры вел Дзевановский). Ержмановский приобрел громадную популярность в армии своими бравурными подвигами, среди которых достаточно упомянуть прикрытие отхода Великой Армии из под Москвы (например, он приказал начать атаку, чтобы отбить… шапку, которую один из его людей потерял в сражении с казаками!) или же феноменальную атаку на австрийцев под Дрезденом, в результате которой взял в плен полторы тысячи человек! Когда формировали знаменитый эскадрон Эльбы, состоявший практически из одних только офицеров в чинах рядовых, во главе поставили самого достойного – им как раз и был Ержмановский. Но, даже если бы он совершил и в сто раз больше, все равно, Козетульского он не превзойдет. Мифы становятся тем более бессмертными, чем меньше в них смысла] и Париж в Баньере-де-Лушон. Здесь в 1828 году Мелания скончалась. Беспокойный дух еще бросал Пёнтковского между Брюсселем и Женевой, Берном и Базелем, Парижем и Маннхеймом, пока, наконец, пожилой уже "доверенный человек Наполеона" не осел в Регенсбурге, где и умер 1 мая 1849 года. Никаких мемуаров после себя он не оставил, удивительно скромно заявляя, что про эпоху и Святую Елену написано уже столько, что ему самому, "пигмею" – как сам выразился – добавить уже нечего. А жаль.

12

Так кем же он был?

А был он последним бродячим рыцарем Ампира из той породы баронов Мюнхаузенов, благодаря которым история кажется нам живописной и превращается в сказку. Но не только. Всю свою жизнь он балагурил, врал, творил мифы, но ведь и храбро вел себя в бою и словно лунатик шел за тенью императора. И потому-то, по причине своей фанатической, детской любви к Наполеону, для меня Пёнтковский является чем-то большим – символом польской увлеченности легендой "бога войны". Именно такой и была тогда эта польско-шволежерская любовь к императору: лунатической, слепой, детской, наиболее откровенной и верной.

Когда после разгрома 1812 года Бонапарте предали союзники по походу на Москву (пруссаки и австрийцы), а после Лейпцига и все остальные: испанцы, итальянцы, португальцы, бельгийцы, далматинцы, голландцы, вестфальцы, баварцы, вюртембержцы, баденцы, саксонцы, а под конец и сами французы остались одни только мы, "les derniers fideles". Ведь мы же дали слово, что до конца… Не было в этом никакой политической мудрости – наоборот, было историческое и бессмертное польское фраерство, ведь чем же еще считают повсюду верность проигравшему делу, да еще и на основе данного слова? Перед 1939 годом нам тоже дали слово. "Можно быть мудрым или чувствительным. Если ты ни то, ни другое – тогда ты никто", – написал Жан-Жак Руссо. Мудрыми мы не были, зато испытывали чувство к той запыленной мелочевке с национальной свалки – к собственной чести, гербовым щитом которой была верность данному слову.