Герман Мелвилл - Ому

• Название: Ому
• Автор: Герман Мелвилл
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

В романе «Ому» известного американского писателя Германа Мелвилла (1819–1891 гг.), впервые опубликованном в 1847 г., рассказывается о дальнейших похождениях героя первой книги Мелвилла — «Тайпи». Очутившись на борту английской шхуны, он вместе с остальными матросами за отказ продолжать плавание был высажен на Таити. Описанию жизни на Таити и соседних островах, хозяйничанья на них английских миссионеров, поведения французов, только что завладевших островами Общества, посвящена значительная часть книги. Ярко обрисованы типы английского консула, капитана шхуны и его старшего помощника, судового врача, матросов и ряда полинезийцев, уже испытавших пагубное влияние самых отрицательных сторон европейской цивилизации, но отчасти сохранивших свои прежние достоинства — честность, добродушие, гостеприимство. Симпатии автора, романтика-бунтаря и противника современной ему буржуазной культуры, целиком на стороне простодушных островитян.

Мелвилл в молодости сам плавал на китобойных шхунах в Океании, и оба его романа, «Тайпи» и «Ому», носят в большой мере автобиографический характер.

---

Как-то вечером мы убедились, что банка почти опустела; когда мы в темноте ее наклонили, то вместе с патокой выскользнуло еще что-то. Сколько времени оно пробыло там, мы, слава богу, никогда не узнали, да и не слишком жаждали знать; всякую мысль об этом мы постарались как можно скорей выкинуть из головы. Смерть крысы, несомненно, была сладкой, совсем как смерть Кларенса в бочке мальвазии.[26]

Глава XI ДОКТОР ДОЛГОВЯЗЫЙ ДУХ — ШУТНИК. ОДНА ИЗ ЕГО ПРОКАЗ

Хотя временами доктор Долговязый Дух бывал настроен серьезно, в целом он все же бесспорно был шутником.

Всякий знает, как любят моряки шутку на берегу, в море же эта любовь доходит до подлинной страсти. Поэтому проделки доктора встречали всеобщее признание.

Бедный старый черный кок! Отвязывая на ночь свою подвесную койку, он обнаруживал в ней крепко спавшее мокрое бревно; а когда он просыпался по утрам, его курчавая голова оказывалась вымазанной смолой. Поднимая крышку медного котла, он находил в нем старый ботинок, варившийся самым нахальным образом, а иногда у него в печи покрывались глазурью пирожные из смолы.

Участь Балтиморы[27] была поистине печальной; день и ночь он не знал покоя. Несчастный! Уж слишком он был благодушен. Что бы ни говорили о людях с мягким характером, в некоторых отношениях гораздо лучше обладать нравом волка. Кому пришло бы в голову позволить себе подшутить над сердитым Черным Даном!

Самая забавная проказа доктора заключалась в том, что однажды он вздернул на мачты, кого за ногу, кого за плечо, матросов, заснувших на палубе во время ночной вахты.

Как-то, выйдя из кубрика, он застал всех погруженными в сон и принялся за свои проделки. Обвязав каждого спящего веревкой, он пропустил концы через несколько блоков и подвел к шпилю; затем бодро зашагал, толкая перед собой вымбовку, и, несмотря на крики и сопротивление, матросы вскоре закачались тут и там в воздухе, подвешенные за руки и за ноги. Проснувшись от шума, мы примчались снизу и увидели, как бедняги, освещенные луной, свисали с топов мачт и ноков рей, подобно шайке пиратов, казненных в море экипажем поймавшего их крейсера.

Некоторое сходство с описанным развлечением имела и другая шутка доктора. По ночам кое-кто из вахтенных матросов спускался с палубы в кубрик, чтобы выкурить трубку или перехватить кусок солонины с сухарем. Иногда они засыпали; как только надо было что-нибудь сделать, их отсутствие обнаруживалось, и товарищи часто забавлялись тем, что вытягивали их наверх при помощи блока и конца, спущенного в люк с топа фок-мачты.

Как-то ночью, когда повсюду царило глубокое молчание, я лежал в кубрике без сна; тускло горевший фонарь покачивался под закопченной балкой; в такт однообразным движениям судна матросы медленно перекатывались из стороны в сторону на своих досках, а подвесные койки подымались и опускались все враз.

Вдруг я услышал чьи-то шаги по трапу и, взглянув наверх, увидел широкую штанину. Адмиралтейский Боб, коренастый старый моряк, осторожно спустился в кубрик, сразу же направился к шкафу и стал ощупью искать чего-нибудь поесть.

Подкрепившись, он начал набивать трубку. Матросу в море трудно найти более уютное местечко для курения, чем кубрик «Джулии» в полночь. Для полноты блаженства нужно погрузиться в дремотные мечты, знакомые только завзятым курильщикам табака. Вся атмосфера кубрика, наполненного храпом спящих, навевала сонливость. Не удивительно, что через некоторое время голова Боба склонилась на грудь; вскоре шапка с него свалилась, погасшая трубка выпала изо рта, и вот он уже спал спокойным сном младенца, растянувшись на сундуке.

Внезапно на палубе послышалась команда, за которой последовал топот ног и звуки выбираемых снастей. Там брасопили реи и сразу же хватились спящего; над люком начали шепотом совещаться.

Какая-то тень скользнула по кубрику и бесшумно приблизилась к ничего не подозревавшему Бобу. Это был один из вахтенных, державший в руках конец троса, который уходил куда-то вверх через люк. Помедлив мгновение, матрос осторожно приложил руку к груди своей жертвы, чтобы убедиться, крепко ли она спит; затем, привязав трос к ее лодыжке, возвратился на палубу.

Едва он повернулся спиной, как с висевшей напротив койки быстро взметнулась длинная фигура, и доктор Долговязый Дух, осторожно спрыгнув, отвязал конец от лодыжки Боба и с молниеносной быстротой прикрепил его к большому тяжелому сундуку, принадлежавшему тому самому матросу, что сейчас исчез.

Только он успел это сделать, как пошла потеха! С грохотом подпрыгнув, громоздкий ящик сорвался с места и, ударяясь обо все встречные предметы, понесся к люку. Там он застрял; думая, что Боб, не уступавший по мощи шпилю, уцепился за балку и старается перерезать трос, шутники на палубе принялись тянуть изо всех сил. Вдруг сундук взмыл в воздух и, ударившись о мачту, открылся, обрушив на головы честной компании безжалостный град вещей, перечислять которые было бы слишком долго.

Конечно, от шума проснулась вся команда, и когда мы поспешно выскочили на палубу, владелец сундука с ужасом смотрел на свои разлетевшиеся во все стороны пожитки и дрожащей рукой ощупывал шишку, которая вскочила у него на голове.

Глава XII СМЕРТЬ И ПОХОРОНЫ ДВУХ ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖА

Веселье, царившее порой среди нас, могло показаться странным и неприличным, если вспомнить о состоянии некоторых из наших больных. Так по крайней мере считал я, но не другие.

Примерно в это время произошло, однако, событие, убравшее у нас с глаз долой самых тяжких страдальцев, так что в дальнейшем поведение команды уже не так оскорбляло мои чувства.

Мы находились в море дней двадцать, когда двое больных, которым становилось все хуже, умерли ночью в течение какого-нибудь часа.

Один из них занимал соседнюю койку справа от меня и последние несколько дней с нее не поднимался. Все это время он часто бредил, садясь и озираясь вокруг, а подчас дико размахивая руками.

В ночь его смерти я сразу же после начала ночной вахты улегся спать, но проснулся от какого-то смутного кошмара и почувствовал на себе что-то холодное. Это была рука больного. Вечером он несколько раз клал ее на мою койку, и я ее осторожно убирал. Но теперь я вскочил и сбросил с себя его руку, она безжизненно упала, и мне стало ясно, что мой сосед умер.

Я разбудил товарищей. Труп сразу же завернули в обрывки одеял, на которых он лежал, и вынесли на палубу. Затем позвали старшего помощника, и начались приготовления к немедленным похоронам. Покойника положили на фор-люк и зашили в парусиновую койку, поместив в ногах вместо ядра чугунную баластину. После этого тело перенесли на шкафут и подняли на доску, положенную поперек фальшборта. Два человека поддерживали ее конец. Затем, торжественности ради, судно остановили, обстенив грот-марсель.

Старший помощник, находившийся в далеко не трезвом состоянии, пошатываясь, выступил теперь вперед и, держась за ванты, подал команду. Доска наклонилась, тело медленно заскользило вниз и с плеском упало в море. Несколько пузырей… вот и все, что мы увидели.

— Отдать брасы!

Грота-рей, сделав поворот, стал на свое место, и судно плавно двинулось вперед, между тем как тело, возможно, еще продолжало погружаться.

Мы бросили товарища акулам, но никто этого не подумал бы, потолкавшись среди матросов сразу же после похорон. Покойный при жизни был грубый необщительный человек, и его не любили; теперь, когда он умер, о нем почти не вспоминали. Разговор шел только о том, как распорядиться его сундуком, в котором, по предположениям, хранились деньги, так как он всегда был заперт. Кто-то вызвался взломать сундук и распределить содержимое — одежду и все остальное, — прежде чем капитан потребует его к себе.

Я и еще несколько человек старались отговорить товарищей от такого самоуправства, как вдруг донесшийся из кубрика крик заставил всех вздрогнуть. Там оставались лишь двое больных, не имевшие сил вскарабкаться на палубу. Мы сошли вниз и увидели, что один из них лежит на сундуке при смерти. Во время припадка он вывалился из койки и теперь был без сознания. Его глаза были открыты и устремлены в одну точку, он судорожно дышал. Матросы попятились от него. Доктор, взяв руку больного, несколько мгновений держал ее в своей, а затем, вдруг отпустив, воскликнул:

— Он скончался! — Тело немедленно вынесли по трапу.

Вскоре расстелили еще одну старую койку, и мертвого моряка зашили в нее, как и первого. Однако на этот раз матросы настаивали на дополнительном обряде и потребовали, чтобы принесли библию. Но не только библии, даже молитвенника ни у кого из нас не оказалось. Когда это выяснилось, португалец Антоне, уроженец островов Зеленого Мыса, вышел вперед, что-то пробормотал над телом своего земляка и пальцем начертил сверху на койке большой крест. Лишь после этого мертвец был отправлен в свой последний путь.