Герман Мелвилл - Тайпи (Шпет)

• Название: Тайпи (Шпет)
• Автор: Герман Мелвилл
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Известный американский писатель Герман Мелвилл (1819—1891) в течение многих лет жизни был профессиональным моряком. С 1842 г. ему довелось служить на китобойном судне, промышлявшем в водах Тихого океана; через полтора года, не выдержав жестокого обращения капитана, он во время стоянки в порту одного из Маркизских островов, сбежал с судна и оказался в плену у жителей, населявших одну из плодородных долин острова. Этот случай и рассказ о жизни у племени тайпи лег в основу настоящей книги.

 В романе «Тайпи» описывается пребывание автора в плену у жителей одного из островов Полинезии. Мелвилл показывает нравы и обычаи людей, живущих в первобытных условиях, противопоставляет их уклад жизни условиям буржуазной цивилизации.

---

Кори-Кори, побуждаемый, вероятно, стремлением придать миловидность своему лицу, нашел нужным украсить его тремя широкими полосами татуировки, пересекавшими без разбору все, что попадалось на пути: одна из них шла по линии глаз, другая пересекала лицо через нос, третья тянулась вдоль губ — от уха до уха. Его физиономия, трижды опоясанная, всегда напоминала мне лица тех несчастных шалопаев, которых я видал порой за прутьями тюремного окна; тело моего хозяина, покрытое сплошь изображениями птиц, рыб и бесчисленного множества ни на что не похожих существ, напоминало собрание картинок по естественной истории.

С Кори-Кори жили его родители: престарелый отец, отказавшийся уже от участия в общей жизни поселка, проводивший все дни в доме или где-нибудь поблизости и наполовину выживший из ума, и мать Кори-Кори, добрая Тайнор, еще бойкая и хлопотливая старуха, всегда занятая делами по хозяйству. С ними же жили три молодых человека — настоящие бездельники — занятые ухаживанием за девушками, питьем «арвы» да курением табака в компании подобных им повес. Среди постоянных жителей дома было несколько милых девушек, занятых по большей части изготовлением тонких сортов таппы. Но они часто убегали на часок в другой дом пошалить и поболтать с подругами.

Среди них я должен выделить чудесную Файавэй, мою любимицу. Ее легкая, гибкая фигура была истинным воплощением женственной грации и красоты. Оливковый цвет кожи, безупречный овал лица и каждая черточка его — все радовало глаз и сердце, особенно когда ее полные губы раскрывались в улыбке и показывали ряд блестящих белых зубов. Темно-коричневые волосы, неровно разделенные посередине, естественными кольцами спускались на плечи и грудь. Когда она была в задумчивом настроении, глубина ее странных синих глаз казалась спокойной и непроницаемой; но освещенные чувством, они излучали сияние, как звезды. Руки Файавэй были мягки и нежны, так как девушки племени тайпи в отличие от женщин совсем освобождены от исполнения тяжелых и грубых работ.

Татуируют женщин сравнительно мало, и Файавэй, как и остальные девушки ее лет, была татуирована меньше, чем пожилые женщины. Украшение состояло всего из трех маленьких точек, не больше булавочной головки, над губой, да и на самом сгибе плеча были нарисованы две параллельные линии на расстоянии трех сантиметров одна от другой и, пожалуй, в девять сантиметров в длину, причем промежуток между ними был заполнен тонко вычерченными фигурками. Домашний костюм Файавэй и остальных девушек состоял из пояса, сделанного из древесной коры с висящими листьями или куска таппы. Для прогулок в роще или при визитах к своим подругам они надевали туники из белой таппы, спускающиеся от груди до колен. А когда им приходилось быть долго на солнце, они защищались от его лучей развевающимися плащами из той же материи.

И Файавэй, и ее подруги, так же как и наши женщины, любили украшать себя разными драгоценностями: и в ушах, и вокруг шеи, и на кистях. Но их драгоценностями были цветы. Иногда они надевали ожерелья из мелких красных цветочков, нанизанных, как рубины, на волокна таппы, иди втыкали белый бутон в дырочку в мочке стебельком назад, показывая спереди нежные лепестки, сложенные в чудный шарик, похожий на чистейшую жемчужину. Девушки-островитянки страстно любили цветы, и им никогда не надоедало украшать себя ими.

Когда Мехеви оставил наш дом, Кори-Кори приступил к исполнению обязанностей, возложенных на него. Он принес нам пищи, и так как я был поручен его заботам, он настоял на том, чтобы кормить меня из рук. Я, конечно, противился этому всячески, но напрасно: мне пришлось смириться. Тоби же было позволено управляться с едой, как ему угодно.

После ужина Кори-Кори разложил циновки для ночлега, приказал мне лечь, укрыл большим плащом из таппы и, ласково глядя на меня, восклицал какие-то слова, которые я понял так: «Покушал хорошо, а! Спи хорошо!». Но я не нуждался в таком поощрении: лишенный сна в течение предыдущих ночей, я стремился скорее воспользоваться данной возможностью, тем более что и боль в ноге несколько утихла.

На следующее утро, проснувшись, я нашел Кори-Кори лежащим рядом со мной с одной стороны, а Тоби — с другой. Я чувствовал себя значительно бодрее и тотчас согласился на предложение Кори-Кори отправиться помыться, хотя и боялся, что ходьба причинит мне боль. Но Кори-Кори избавил меня от этих опасений: пригнувшись, как носильщик, готовый взвалить на себя чемодан, он дикими выкриками и множеством жестов дал мне понять, что я должен влезть к нему на спину, а он отнесет меня к потоку, протекавшему, вероятно, вблизи от дома.

Наше появление на террасе перед домом собрало целую толпу зрителей, глазевших на нас и оживленно болтавших. Как только я охватил руками шею преданного парня и он потащил меня, толпа, состоявшая главным образом из девушек и детей, последовала за нами, крича и прыгая. Достигнув потока, Кори-Кори прошел вброд до середины и ссадил меня на гладкий черный камень, поднимавшийся на несколько дюймов над водой. И тут он не оставил меня одного, помогая мыться и окуная меня в воду, как нянька окунает маленького ребенка в ванну.

В тот же день после обеда Мехеви еще раз нанес нам визит. Благородный островитянин, казалось, был все в том же приятном расположении духа, и обращение его было столь же сердечно, как и раньше. Пробыв с нами около часу, он поднялся с циновок и, показывая, что хочет уйти, пригласил Тоби и меня следовать за ним. Я указал на свою ногу, но Мехеви, в свою очередь, указал на Кори-Кори и тем отстранил мое возражение. Взобравшись на спину верного слуги, я точно морской дед верхом на Синдбаде, последовал за вождем.

Путь вел по главной дороге, пролегающей в долине. Мы прошли некоторое расстояние, и Кори-Кори начал задыхаться под тяжестью своей ноши. Я слез с его спины и, опираясь на длинное копье Мехеви, стал сам переправляться через многочисленные препятствия, обходя нагроможденные на дороге обломки скал и карабкаясь по узким проходам над обрывами.

Наше путешествие близилось к концу: взобравшись на значительную высоту, мы пришли к месту назначения. Здесь были расположены священные рощи долины — место празднеств и религиозных обрядов. Под густой тенью священных хлебных деревьев царствовал торжественный сумрак, как под сводами какого-нибудь собора. Страшные языческие божества, казалось, властвовали над всей местностью, нашептывая свои заклинания над каждым предметом. Тут и там в глубине этих жутких теней высились языческие святилища, полускрытые от глаз нависающими ветвями. Они были построены из огромных глыб черного полированного камня, положенных одна на другую, без цемента, высотой в двенадцать или пятнадцать футов. На них покоился открытый храм, обнесенный низким частоколом из тростника, внутри которого виднелись гниющие остатки приношений: плоды хлебного дерева и кокосовой пальмы.

В середине леса находилось священное место «Хула-хула», предназначенное для выполнения фантастических религиозных обрядов племени. «Хула-хула» — это обширное продолговатое возвышение, сложенное из камней, кончающееся с двух сторон высокими алтарями, охраняемыми целым строем безобразных деревянных идолов; по двум другим сторонам были построены в ряд бамбуковые навесы, отверстиями внутрь, образованного таким образом четырехугольника. Большие деревья, стоящие в середине, были обнесены вокруг стволов легкими помостами, приподнятыми на несколько футов над землей, и опоясаны перильцами из тростника: с них жрецы обычно произносили свои проповеди.

Это священное место было защищено от осквернения строжайшим наложением всемогущего табу, обрекавшего на немедленную смерть всякую женщину, которая святотатственно коснулась бы его священных границ или хотя бы ступила ногой на землю, ставшую священной от падающей на нее тени.

Невдалеке виднелось довольно большое строение, предназначенное для жилья жрецов и священнослужителей рощи. По соседству с ним было другое замечательное здание, построенное, как обычно, на каменной кладке по крайней мере в двести футов длиной, хотя не больше двадцати шириной. Весь фасад этого строения совершенно открыт, и от одного конца до другого тянулась узенькая терраса, огражденная по краю кладки камышовым плетнем. Внутри здания пол весь был устлан рядами циновок, лежащих между стволами кокосовой пальмы.

К этому-то строению Мехеви и повел нас. До сих пор за нами следовала целая толпа островитян обоего пола; но как только мы приблизились к дому, женщины отделились от толпы и, стоя в стороне, позволили нам пройти вперед. Безжалостное табу простиралось также и на это здание, и то же страшное наказание ограждало его от мнимого осквернения женским присутствием.

Войдя в дом, я был удивлен, увидя там шесть мушкетов, прислоненных к бамбуковой стене, на стволах которых висело по мешочку с порохом. Вокруг этих мушкетов было расположено, подобно кортикам, украшающим перегородку каюты военного судна, множество различных копий, весел, дротиков и дубинок.