Томас Диш - Щенки Земли

• Название: Щенки Земли
• Автор: Томас Диш
• Издательство: Азбука, Терра - Книжный клуб
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5-7684-0221-7

Томас Диш — один из крупнейших представителей фантастов «новой волны», собрат по перу таких блестящих писателей, как Сэмюэль Дилэйни и Джон Слэйдек. Настоящее издание представляет два самых известных романа Диша «Щенки Земли» и «Концлагерь».

---

Это мой дневник. Здесь я могу быть чистосердечным. Чистосердечно: более несчастным быть невозможно.

12 мая

Дневники, которые я пытался вести прежде, каким-то образом превращались всего лишь в некое подобие проповеди. В этом деле с самого начала не следует забывать о необходимости быть обстоятельным и принять в качестве шаблона этой возвышенной регистрации обстоятельств существования заключенного «Записки из Мертвого дома». Быть обстоятельным здесь — проще простого. Одно, едва ли не детское, обстоятельство буквально тиранит меня. Ежедневно по два часа перед обедом провожу я на Гефсимании страха и надежды. Страха перед тем, что нас опять будут кормить этими отвратительными спагетти. Надежды, что в предназначенном мне черпаке тушенки с картофелем окажется толстый кусок мяса или на десерт выдадут яблоко. Гораздо хуже этой проблемы «жратвы» каждодневное утреннее мытье и выскабливание наших камер перед осмотром. Эти камеры так же невообразимо чисты, как голубая мечта Филипа Джонсона (о роскошной ванной комнате с бассейном в центре), тогда как мы, заключенные, всюду носим с собой невообразимый, неискоренимый запах собственной застарелой мочи.

Однако: мы здесь, наша жизнь не хуже, чем могла бы быть вне этих стен, если бы мы откликнулись на наши призывные повестки. Как ни отвратительна эта тюрьма, она обладает одним преимуществом — пребывание в ней не приведет к такой неминуемой, такой вероятной смерти. Не говоря уже о неоценимом преимуществе праведности.

Ах да, кто эти «мы»? Кроме меня, здесь не более дюжины других отказников, и нас заботливо содержат порознь, чтобы воспрепятствовать возможности живого обмена мнениями. Заключенные — настоящие заключенные — нас презирают. У них есть более крепкое преимущество, чем наша праведность, — вина. Это делает нашу изоляцию, мою изоляцию, даже еще более полной. Боюсь, и мою жалость к самому себе. Бывают вечера, когда я сижу сиднем, надеясь, что Р.М. забежит со мной поспорить.

Четыре месяца! А мой приговор — пять лет… Это Медуза-Горгона всех моих мыслей.

13 мая

Я должен поговорить о Смиде. У орден Смид — мой архивраг. Смид — деспот, который до сей поры отказывает мне в разрешении пользоваться библиотекой, дозволяя брать только Новый Завет и молитвенники. Это то же самое, как если бы я был оставлен, чем мне часто угрожали в детстве, на летние каникулы с ненавистным дядей Моррисом (который убеждал моих родителей в том, что я «потеряю зрение», если буду так много читать). Лысый, с низким рокочущим голосом, полный той полнотой, которая характерна для потерявших форму атлетов, — это Смид. Он достоин презрения за одно только свое имя[21]*. Сегодня из получаемого мной раз в месяц письма от Андреа я узнал, что цензор (Смид?) не вымарал те корректуры «Холмов Швейцарии», которые высылались мне сюда, и они возвращены издателю с резолюцией, разъясняющей правила переписки с заключенными. Это было три месяца назад. Сейчас книга в печати. Она уже отрецензирована! (Я подозреваю, что издатель так спешил, надеясь на маленькое бесплатное паблисити за счет судебного процесса).

Цензор, естественно, изъял рецензию, которую Андреа приложила к письму. Муки тщеславия. Я мог бы лет десять не выписывать ни одного требования на книгу, если бы не моя несчастная докторская диссертация по Уинстенли; сейчас мои стихи в печати — и, может быть, пройдет еще пять лет, прежде чем мне будет позволено их увидеть. Да проросли б глаза Смида, как картофель весной! Да биться б ему в конвульсиях малайзийского паралича!

Пытался продолжать цикл «Обряды». Не смог. Колодцы сухи, сухи.

14 мая

Спагетти.

По ночам, таким как эта (я пишу эти заметки — после того как выключается свет — под негасимой 20-ваттной звездой над туалетным толчком), я задаюсь вопросом, правильный ли я сделал выбор, попав сюда, или я просто дурак. Героизм это или мазохизм? В плане личной жизни моя совесть никогда прежде не была столь добросовестной. Но, черт побери, эта война неправедна!

Я думал (убеждал себя), что попасть сюда было бы немного иным делом, чем податься в монастырь Ордена траппистов, что я смогу легко вынести лишения, если попаду сюда по доброй воле. Одно из моих сожалений, которое всегда тяготит женатого мужчину, состоит в том, что созерцательную жизнь, в ее более утонченных аспектах, я отвергаю. Я воображал, что аскетизм — это некое редкостное наслаждение, что-то вроде спиритуалистического трюфеля. Ха!

Рядом со мной в свое удовольствие похрапывает маленький буржуа из мафиози (попавшийся на уклонении от налогов). Пружины его койки поскрипывают в зримой темноте. Я пытаюсь думать об Андреа. В старших классах школы брат Уилфрид советовал нам молиться Блаженной Девственнице, когда возникают похотливые мысли. Возможно, у него это срабатывало.

15 мая

Вот и nel mezzo del camin di nostra vita![22] Мое тридцатипятилетие и легкий приступ отвратительного настроения. В течение нескольких минут перед металлическим зеркалом для бритья мой двойник, Луи II, был на высоте положения. Он гримасничал, выражал негодование и марал знамя веры, не говоря уже о надежде (целиком замаранной за эти дни), своей грубой бранью. Я вспомнил унылое лето пятнадцатого года моей жизни, то лето, когда моя душа находилась в единоличном владении Луи II. Унылое? Сейчас возникает какая-то радость от того, что я говорю Non serviam[23]**, та радость, которую мне все еще трудно отделить от воспоминаний о первом соприкосновении с сексом.

В моей нынешней ситуации так ли уж много отличий? разница разве в том, что я предусмотрительно говорю Non serviam скорее Кесарю, чем Господу Богу.

Когда капеллан заглянул ко мне послушать исповедь, я не стал делиться с ним этими угрызениями совести. При своем простодушии он больше годится для того, чтобы стать на сторону циничного Луи II. Но он уже научился не растрачивать на меня скудные ресурсы своей казуистики (он — еще один ирландский томист-ретроград) и стремится принимать меня со всеми моими моральными ценностями на слово. «Но берегитесь, Луи, — посоветовал он мне перед отпущением грехов, — берегитесь интеллектуальной гордыни». Имея в виду, как я всегда полагал, остерегаться интеллекта.

Как отыскать различие между праведностью и своеволием? Между двумя Луи? Как, однажды начав, перестать задавать вопросы? (Вот это вопрос!) Есть ли подобные проблемы у такого, как Р.М.? Создается впечатление, что за всю его жизнь у него не было ни единого сомнения — а у мормонов, казалось бы, гораздо больше причин для сомнений, чем у меня.

Сейчас я даже меньше чем снисходителен. Эти колодцы тоже высыхают.

16 мая

Сегодня нас направили в наряд за пределы тюрьмы рубить и жечь больные деревья. Какой-то новый вирус или один из наших собственных сбился с пути. Несмотря на сезон, ландшафт за стенами тюрьмы почти так же пустынен, как и внутри нее. Эта война наконец поглотила резервы нашего изобилия и ежедневно разрушает фибры всего сущего.

По возвращении нас по одному пропустили через клинику, чтобы сделать самые новые прививки. Дежурный доктор задержал меня, когда ушли все остальные. Минутная паника: не распознал ли он у меня симптомы одной из новых болезней этой войны? Нет, он дал мне познакомиться с рецензией на «Холмы Ш.»! Боже мой, Боже. Монс из «Нового Раскола». Ей понравилось (ура!), хотя она возражает, и это не было неожиданностью, против идолопоклоннических стихов. Она также не заметила ссылок на Рильке, с которыми я переусердствовал. Эх! Пока читал рецензию, добрый доктор сделал мне инъекцию и, казалось, впрыснул в задницу несколько тысяч кубиков смердящей вакцины. Я был так счастлив, что почти не обратил на это внимания. Смотрю на себя: я действительно есть! Надо написать Монс письмо, поблагодарить ее. Может быть, Р.М. согласится отправить его. Возможно, я даже смогу снова начать писать.

17 мая

Два педераста, с которыми мафиози и я разделяем, без всякой на то охоты, нашу камеру (их занятия — не то, за чем хотелось бы наблюдать), внезапно перестали разговаривать друг с другом. Донни весь день сидит на мусорном ящике и хандрит Питер предается грустным раздумьям, устроившись на койке, словно курица на яйцах. Время от времени Донни приходится обращаться ко мне с жалобами, касающимися неразборчивости Питера, действительной или мнимой? (Где им удается находить благоприятные возможности для измены?) Донни помоложе и чернокожий, он олицетворение женственности даже по духу своих сетований — и умело преподносимых, и пустяковых. Питеру около тридцати, он все еще красив, хотя на лице есть шрам, выглядит потасканным. Оба попали сюда за дела с наркотиками, хотя, в отличие от Донни, Питер однажды проходил по делу об убийстве Создается впечатление, что он сожалеет, что был оправдан В их любовном влечении слишком велик элемент настоятельной необходимости, чтобы эта любовь могла выглядеть мало-мальски убедительной: если бы ты был единственным в мире мальчиком, а я — другим единственным. И все же кто из них самка?