Томас Диш - Щенки Земли

• Название: Щенки Земли
• Автор: Томас Диш
• Издательство: Азбука, Терра - Книжный клуб
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5-7684-0221-7

Томас Диш — один из крупнейших представителей фантастов «новой волны», собрат по перу таких блестящих писателей, как Сэмюэль Дилэйни и Джон Слэйдек. Настоящее издание представляет два самых известных романа Диша «Щенки Земли» и «Концлагерь».

---

— Можно? — спросил он, уже войдя.

Ни по лицу, ни по голосу — его громкому голосу, барабанившему по моей мигрени, — я не узнавал в нем ни предполагаемого школьного приятеля, ни кого бы то ни было еще.

Первое впечатление: он очень некрасив. Я могу признать, что мои стандарты красоты отличаются этноцентричностью, но тем не менее не думаю, что нашлось бы много негров, которые могли признать Мордикея Вашингтона привлекательным. У него очень темная кожа, на близком расстоянии — с фиолетовым отливом. Удлиненное лицо с выпирающей челюстью и вывернутыми губами (однако скорее остающимися в плоскости лица, чем торчащими вперед; такие губы следовало бы называть вертикальными), малюсенький нос и взъерошенные неомаорийские волосы. Грудь, которая сотню лет назад называлась чахоточной, почти незаметные плечи, кривые ноги, косолапые ступни. Печальный, какой-то скребущий голос, похожий на голос Панча в театре марионеток. Но красивые глаза (хотя так всегда говорят, если люди по-настоящему уродливы). Но даже если и так, я буду настойчиво твердить, что у него необычные глаза, одновременно и влажные, и живые, обещающие глубину, но никогда ее не раскрывающие, оксюморональные глаза.

— Нет, не вставайте, — сказал он настойчиво, когда я стал выбираться из постели. Он волоком перетащил через всю комнату стул к моей кровати. — Что вы читаете? Ах, книга репродукций. Вы уже столько времени здесь, а мне до сих пор не сказали Я узнал от Джорджа. Жаль, но я был временно… — Он сделал неопределенный жест рукой над головой. (Его ладони, так же как ступни ног, непропорционально велики. Пальцы на концах расширены, как бывает у рабочих, но очень проворные, почти трепещущие. Его жестикуляция претендовала на высшую драматичность, словно он стремился компенсировать ею неподвижность лица). —…несуществующим. Бездеятельным. Умирающим. В коме. Но теперь все это позади. А вы как раз прибыли. Я рад. Я — Мордикей Вашингтон.

Он степенно протянул мне руку. Я ничего не мог поделать с обуревавшей меня иронией по поводу этого его жеста и отреагировал на него, как если бы мы давно были своими людьми.

Он засмеялся резким смехом попугая-пересмешника, на две октавы более высоким, чем голос его речи. Создавалось впечатление, что смеялся за него кто-то другой.

— О, не бойтесь моей руки. Я не передам вам никаких Богом проклятых микробов.

— Я и не думал о страхе… Мордикей.

(Мне всегда было нелегко обращаться по имени к незнакомым людям.)

— Не ожидал, что вы меня запомните. Не расстраивайтесь по этому поводу. Ведь мы не были tutoyer,[25] — на кошмарном французском. — Но я вас запомнил. Как запоминаешь эпизод из фильма ужасов. Например, «Психо». Помните фильм «Психо»?

— Да, эпизоды в ванной. Я был похож в те дни на Тони Перкинса? Боже упаси.

— Вы обладали незаурядной способностью вселять ужас собственными средствами. В меня. У нас был один класс для общих собраний. Класс мисс Сквинлин, помните ее?

— Мисс Сквинлин! Да, я ненавидел эту женщину.

— Толстая, старая, красномордая тетка — только аду известно, во сколько раз большую, чем вы, ненависть питал к ней я, братец. По английскому я имел у нее оценку «С» с десятью минусами. «Сайлас Марнер», «Юлий Цезарь», «Поэзия древних мореходов». Иисус Христос, я почти перестал говорить на этом достававшем меня языке — вот до чего я возненавидел его из-за нее.

— Вы все еще не объяснили, что я имел общего с «Психом».

— Ну, давайте забудем о «Психо» и поговорим о «Мозге Донавана». О мозге в стеклянной банке. Интеллект-спрут, прямо-таки искрящийся ученостью, знающий все ответы, пожирающий любое дерьмо, которое мисс Сквинлин удавалось для него наскрести. Cerebrum[26]* что Cerberos[27]**, — неправильным произношением обоих этих слов он испортил впечатление от своего незаурядного ораторского искусства. — И когда вам хотелось, вы умели подавлять людей вроде старины Сквинлин. Что уж говорить обо мне, который годился лишь подбирать их дерьмо. Я знал, что это дерьмо, но что было делать? Я плясал под их дудку. Все связанное с вами действительно засело в моем мозгу — черт побери, это изменило всю мою жизнь! Однажды, весной пятьдесят пятого, вы с парой этих потаскух-евреек, которые беспрестанно крутились возле вас, остались после занятий поболтать, есть Боуг или его нет. Вы именно так и называли его — Боуг. Могу держать пари, у вас тогда действительно был какой-то искусственный акцент, потому что вы насмотрелись фильмов Лоренса Оливье. Меня оставили после уроков, и я сидел в задней части класса. Мрачный и невидимый, каким мне и положено было быть. Что-нибудь вспомнили?

— Но не конкретно тот день. В тот год я без конца говорил о Боуге. Я как раз открыл в себе то, что называл Эпохой Просвещения. Хотя этих девушек я помню. Одна, Барбара, — а как звали другую?

— Руфь.

— Какая у вас страшная память.

— Чтобы лучше вас съесть, дорогой мой. Тем не менее вернемся к вашему разговору — эти две потаскухи смогли-таки разобраться в старых как мир свидетельствах в пользу того, что вселенная подобна часам, а заодно и в том, что часов не может быть без часовых дел мастера. Докопались до Первопричины, у которой нет других Причин. До самого того дня я и слыхом не слыхал о часовых дел мастере, и когда они затараторили об этом, я подумал: «Вот что станет загвоздкой для Мозга Донавана». Но не тут-то было — вы сразу же разнесли их глупые силлогизмусы… — еще одна ошибка в произношении, —…на мелкие кусочки. Они так никогда и не получили откровения, не сумев отступить от старой чепухи, — но я получил. И это вы отрешили меня от религии прежних времен.

— Я сожалею, Мордикей. Поверьте мне, сожалею. Мы никогда не отдаем себе отчета в том, как сильно можно отравить жизнь другим тем, что считаем всего лишь собственным заблуждением. Не знаю как…

— Сожалеете? Дорогой мой, я был благодарен вам за это. Вам может показаться странным способ, которым вас так по-пиратски заарканили в эту дыру под землей, но предстоящая вам здесь жизнь лучше той, которую вы вели в Спрингфилде. Хааст показал мне ваш тамошний дневник. Теперь вы далеки от всего этого. Но я не стану отпираться, что не только альтруизм толкнул меня на то, чтобы просить Хааста перевести вас сюда. Это был мой шанс встретить первоклассного, настоящего, печатаемого поэта. Вы ведь действительно прошли весь путь целиком, не так ли, Саккетти?

Нет никакой возможности отделить друг от друга те чувства, которые смешались в этом одном его вопросе: восторг, презрение, зависть и — что таилось во всем, сказанном мне Мордикеем, — какая-го странная высокомерная радость.

— Надо полагать, вы читаете «Холмы Швейцарии»? Я так и думал. Поистине чисто писательское тщеславие — заглянуть в сборник при первой благоприятной возможности! — Мордикей пожал своими малозаметными плечами. — Я тоже прочитал его.

— Тогда вы знаете, что я — с возрастом — отделался от зеленого материализма тех дней. Бог существует совершенно независимо от Фомы Аквинского. Вера — это больше, чем совершенное владение силлогизмами.

— Плевал я и на веру и на ваши эпиграммки. Больше вы мне не Большой Брат. Уже два года, как я — ваш босс, дружище. Что же касается вашей новейшей набожности, то я затащил вас сюда, несмотря на нее и несмотря на отвратительную величавость некоторой части вашей поэзии тоже.

Что мне оставалось, кроме отступления?

Мордикей улыбнулся, гнев исчез так же быстро, как накатил на него.

— В сборнике попадались и отвратительно хорошие стихотворения тоже. Джорджу книга понравилась в целом больше, чем мне, а Джордж разбирается в подобных вещах лучше меня. Он сейчас копошится с одним таким творением. Что вы о нем думаете?

— О Джордже? Он… очень впечатлительный. Боюсь, я не был готов осмыслить все сразу. Я и теперь еще не готов. Здесь живется довольно безответственно, особенно после полного вакуума Спрингфилда.

— Как в аду. Между прочим, какой у вас коэффициент умственного развития?

— Есть ли смысл говорить о коэффициенте умственного развития в моем возрасте? В пятьдесят седьмом в одном тесте я набрал сто шестьдесят, но не знаю, чему бы это соответствовало для меня по стандартной кривой. Но теперь не все ли равно, что даст какой-нибудь печатный тест? Весь вопрос в том, что вы делаете с помощью вашего интеллекта.

— Понимаю — вопрос в том, не ссучился ли он?

По легкости, с которой он так поспешно ответил, я почувствовал, что наш разговор впервые коснулся темы, к которой Мордикей относится вполне серьезно.

— Что делаете вы, Мордикей? Здесь, в этом заведении. И что это за заведение? Что Хааст и Баск пытаются выведать у ваших людей?

— Это ад, Саккетти, разве вы не видите? Или его передняя. Они пытаются скупить наши души, чтобы пустить тела на сосиски.