Альфред Хичкок - Истории, от которых не заснешь ночью

• Название: Истории, от которых не заснешь ночью
• Автор: Альфред Хичкок
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Триллер
• Год: 1992

Имя Альфреда Хичкока, создателя знаменитых американских фильмов ужасов, известно всему миру. Однако немногие у нас в стране знают, что Хичкок выступал в качестве «крестного отца» десятков авторов остросюжетных произведений: книги из серии «Хичкок представляет» популярны у читающей публики всех континентов.

Сборник «Истории, от которых не заснешь ночью» — из этой серии. Он даст нашему читателю яркое представление о том, что такое настоящий триллер: «крутой» сюжет, драки и ужасы, от которых и впрямь кое-кто начинает бояться темноты.

---

— Не бойтесь, — заверил его охранник, — помех не бывает. Никогда. У вас нет нужды волноваться из-за этого.

— Я хочу сказать, — снова начал господин Пэтридж, — что если, насколько я понял, порвется веревка, или заклинит лестницу, или же еще что-нибудь в этом роде, то они пытаются три раза, и тогда если ты еще жив, то они вынуждены отсрочить казнь.

— Да не беспокойтесь вы из-за этого, — сказал ему успокаивающим тоном тюремщик. — За последние годы такое случалось не более раза или двух.

— Хорошо, — сказал господин Пэтридж и снова улыбнулся.

— Смешной тип, — подумал охранник.

— Мне помнится, — сказал господин Пэтридж в том же топе, — что где-то я читал историю одного плотника, который был повешен. В тот момент, когда его привели на виселицу — кажется, так это называется, — он сказал начальнику тюрьмы: "Вы знаете, мне кажется, что я должен вам заметить, что ступеньки вашей лестницы абсолютно ненадежны". Забавно, не находите?

Охранник не ответил, так как он и не знал, в общем-то, что и сказать. Более того, в этот момент в дверь постучали, и дверь камеры резко открылась.

Господин Пэтридж обернулся. В камере стояла Гертруда в ожидании последнего "прости". Какое-то мгновение он стоял не двигаясь, совершенно опустошенный. Он мог только на нее смотреть, смотреть, смотреть… До чего же она была прелестна! Как же она заслуживала того, что он делает для нее. И даже большего. В сером она всегда выигрывала… Вот так они простояли долгие мгновения, глядя друг на друга.

Потом господин Пэтридж заметил, что она плачет. Ну вот это уже ни к чему. Он обнял ее и попытался утешить.

— Не нужно так плакать!

Это все, что он нашел сказать. Выглянув из-за плеча своей жены, он увидел, как тюремщик отвернулся. "Как деликатно с его стороны", — подумал он.

— Попытайтесь думать, что я отправляюсь в долгое путешествие, моя дорогая, — сказал господин Пэтридж, при этом задавая себе вопрос, зачем он говорит подобные нелепости.

А жена его только и могла, что повторять: "Ги, дорогой, я люблю вас". И это было очень мило с ее стороны, тем более что она думала именно так, как говорила. Наконец, он действительно начал отдавать себе отчет в том, что Гертруда его поистине любит, и это была еще одна причина, чтобы сделать все, дабы спасти ее от разорения, в которое он их всех вверг из-за своей нерадивости и бесталанности. Он для нее должен сделать все, он никогда не сможет заплатить ей за ту любовь, которой она его окружила с таким благородством, что прожить-то он должен был бы до ста лет. Но он был далек от того, чтобы чувствовать себя должным прожить столько, так как оставалось ему лишь несколько часов. Но если не жить, то по крайней мере он мог умереть ради нее, умереть ради ее счастья и ее комфорта, во имя спокойствия и благополучия детей, которых они оба так нежно лелеяли.

Они разбудили его в шесть часов утра. Он хорошо спал, и ему стоило труда выбраться из своего сна. Шесть часов. Разве это то время, когда надо будить людей? Что, они не могли приступить к выполнению своих обязанностей в более разумное время? От этого он был так рассержен, что что-то проворчал неразборчиво, вставая и одеваясь.

Он надел чистую одежду, но без своего накладною воротничка, без галстука, и отказался от завтрака. Чашка чаю, вот все, что ему нужно было столь ранним утром. Ему вспомнилось, что он где-то слышал, будто бы у некоторых преступников в день казни бывает прекрасный аппетит. А вот у него, по правде говоря, завтракать не было абсолютно никакого желания. Он был готов и ждал уже некоторое время, когда в глубине коридора послышался шум.

— Должно быть, это священник, — сказал тюремщик.

Но тюремщик явно ошибся, потому как, когда резко открылась дверь, появился начальник тюрьмы в сопровождении доктора, а священник шел последним.

Охранник отошел в сторону при их появлении, а господин Пэтридж принялся жадно искать глазами кого-то другого. А этот единственный другой, поистине важный, казалось, не откликался на его зов. Одним словом, где же в конечном счете палач?

Но у этого-то еще есть время появиться, так как не было семи часов тридцати минут утра. Наверное, у него были кое-какие мелочи, которые ему надо было уладить, прежде чем перейти к более серьезным делам.

Да, он видел в этом только формальности, и больше ничего. И в самом деле все обратили свой взор на начальника тюрьмы, а тот с торжественным лицом начал читать документ, который он принес с собой в камеру.

Должно быть, документ этот был очень важен, поскольку у всех был очень серьезный вид. Время от времени начальник тюрьмы бросал взгляд поверх бумаги, как если бы он хотел удостовериться, что человек, которого касался этот документ, явно понимает его содержание.

Господин Пэтридж спохватился: ему же надо было со вниманием слушать, что говорил начальник тюрьмы. Что означали все эти слова? Где он уже их слышал?

"…совершенное преступление, вызванное самым большим подстрекательством… смягчающие обстоятельства… смертная казнь заменяется на пожизненное тюремное заключение… Подписано: Уильям Инглби, министр внутренних дел".

Господин Пэтридж пристально смотрел, уставившись прямо в какую-то точку перед собой.

— Мне очень жаль, Пэтридж, — сказал начальник тюрьмы. — Я не смог проинформировать вас раньше об этом помиловании. Я сам получил это письмо не далее как полчаса назад.

Господин Пэтридж смотрел в пустоту. К нему подошел священник, в то время как начальник тюрьмы выходил из камеры, и доброжелательно взял его за руку.

— Ну-ну, Пэтридж, — сказал ему священник. — Министерство внутренних дел подчинилось очень важной петиции в вашу защиту. Всемогущий бог послал вам и другую удачу!

А потом, поскольку Пэтридж так и стоял, как вкопанный, он добродушно добавил:

— Вы сможете обратиться с апелляцией, знаете ли…

Взгляд господина Пэтриджа вдруг осветился искоркой надежды.

— С апелляцией? — повторил он.

— Да, — ответил священник еще более доброжелательным тоном. — Вы можете подать апелляцию с тем, чтобы отбывать срок наказания условно… по прошествии тринадцати лет.

Джей Уильсон Непредвиденное

Одна из специфических черт убийства — это когда все ставишь на карту… Да еще и в одиночестве. Нет ни репетиций, ни второго представления, ни штрихов, вносимых в мизансцену, если что-то не ладится, ни изменений в распределений ролей. Когда жертва испускает дыхание, занавес поднимается. Убийца оказывается посреди сцены, один, перед лицом партнеров, которые не знают его роль. Господин Пайпер прекрасно отдавал себе отчет во всем этом. Он над этим очень внимательно думал. Потому что убийство казалось ему самым простым и самым быстрым, а также представлявшим собой меньший риск, решением из решений, могущих разрешить проблему, становившуюся все более и более неотложной в эти последние годы.

В свои пятьдесят пять лет господин Пайпер приближался к пенсионному возрасту. Чисто внешне это был маленький человечек, приветливый, с розовыми щечками и совсем крошечным животиком, которому можно было бы дать чуть меньше лет, чем ему было в действительности. И если это было именно так, то только потому, что он жил очень приятной жизнью. Будучи холостяком, он покупал себе хороший "Скотч" (марка виски), любил ходить в театр, играть в гольф в уик-энды. И у него была чудная маленькая квартирка, лучшая, чем квартиры людей среднего достатка. А человек, который занят только самим собой, мог себе позволить эти маленькие радости и излишества просто даже на зарплату банковского кассира. Ну конечно, большая часть зарплаты уходила на это. Какие-то дополнительные вознаграждения он иногда получал — в частности за выслугу лет, как главный кассир в центральном аппарате "Нью Амстердам траст компани". Эти деньги ему позволяли такую незначительную роскошь, как попытать счастья на скачках, или прибегнуть к услугам куда более приятным "ночных красоток".

К таким вещам привыкаешь быстро, так быстро, что господин Пайпер стал рассматривать это все просто как справедливую компенсацию монотонности его банковской карьеры, которая достигла своей кульминации на значительно меньшей высоте, чем он на то надеялся в самом начале пути. Проблемой его теперь было продолжение этих маленьких радостей на скудную пенсию, которая скоро станет его единственным доходом. Господин Пайпер часто подумывал о том, чтобы запустить руку в кассу, чтобы сделать быстрые небольшие ставки на Бирже и чтобы это не привело ни к каким последствиям. "Взять" на такой срок, чтобы он сумел восстановить этот "заем", пока он не будет обнаружен. Если ему удастся достаточно хорошо заработать на этих ставках, то он сумел бы сколотить себе небольшой капиталец, который, в свою очередь, пошел бы на другие операции, и так до тех пор, пока это как снежный ком не превратилось бы в капитал, достаточно значительный, чтобы позволить ему, когда придет пенсия, восполнить ту разницу между образом жизни, которую он должен был бы вести, скупо рассчитывая каждую копейку, и той жизнью, к которой он привык. Но вероятность неожиданного контроля удерживала его всегда от такого предприятия. И только тогда, когда он отдал себе отчет о том, какие вклады и снятие со счета делал Джордж Манетти в его кассе, убийство показалось господину Пайперу наименее рискованным решением проблемы, которая его навязчиво преследовала. Ошибка Манетти была в том, что он "распустил" язык, потому что он-де испытывал симпатию к господину Пайперу. Все было следствием того, что его расчетливая алчность не проглядывала за внешней добротой и что в свои "рабочие" часы Манетти старался меньше всего разговаривать, а посему не мог себе позволить испытывать симпатию к кому бы то ни было. Если бы господин Манетти узнал, что господин Пайпер видел в нем с холодной объективностью только лишь средство обеспечения своего благополучия на старости лет, то это бы здорово поколебало ту самую малость доверия, которое он испытывал к человеческому "виду".